Сопротивление. Часть 2: "Советские варвары"

(Первая часть статьи доступна по адресу - http://cont.ws/post/150906<...)

Жизнь поменялась очень круто. Общество разделилось на три неравные части:

Первая часть, послушно следуя навязываемой моде, именуемой «постмодернистской», а являющейся на самом деле антикультурной и антигуманной, хавает порнографию, воспринимая ее как новые культурные веяния.

Вторая часть, прекрасно понимая, в чем смысл так называемого постмодернизма, какова степень его несочетаемости с жизнью страны, с устойчивостью государства, с возможностью передать от поколения к поколению эстафету человечности (не традиционности, а человечности, понимаете?), говорит: «Ну, и пусть, ведь это не наше государство, а в каком-то смысле — и не наша страна. Мы — граждане мира. Если мир — под коим мы понимаем просвещенное западное общество — движется в сторону антикультурности и антигуманности, то не нам противодействовать этому. Потому что мы слабы и противодействовать этому всё равно не сможем. А оказывая этому противодействие, мы вынуждены будем соединиться с нашими врагами, поносящими тот самый Запад, перед которым мы благоговеем».

Третья часть — это те, кто решили сопротивляться так называемой моде, так называемому постмодернизму, понимая, что без такого сопротивления они просто не смогут элементарно спасти свою человечность и человечность всех тех, кто им дорог. Прежде всего, детей.

«Родительское Всероссийское Сопротивление» — это даже не сопротивление разрушению традиции. Хотя все мы понимаем, что, разрушив традицию, теряешь будущее. И всё же — мало ли что можно назвать традицией... Это ведь понятие эластичное. Поэтому «Родительское Всероссийское Сопротивление» защищает основы человечности от навязываемого расчеловечивания. Защищает основы культуры как таковой от антикультуры. И так далее. 

Решившие сопротивляться подобным образом — а это в основном молодые люди — сформировались не в башне из слоновой кости, а в чудовищной реальности так называемых лихих 90-х годов, задача которой состояла в том, чтобы отнять у всех, кто в эту реальность погружен, высокие смыслы, особую советскую просвещенность, соединяющую в себе моральную требовательность и широту. А также ту — опять-таки особую — советскую интеллигентность, которая не имеет ничего общего с банально-снобистской интеллигентностью. Потому что в ее основе — служение народу, вера в хранимые народом высокие смыслы, стремление к восходящему движению всех твоих сограждан... Словом, то, что было передано от Радищева, Пушкина, Некрасова, Блока, Маяковского — строителям советского общества.

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала...»

«Я лиру посвятил народу своему,
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен...»

«Не русский — взглянет без любви,
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу...»

Перестройка была бы невозможной, если бы советская интеллигенция сохраняла любовь к народу. 

Сначала у советской интеллигенции надо было эту любовь отнять. А потом, заточив интеллигенцию против народа, осуществить перестройку.

Советская просвещенность с ее длинными очередями на фильмы Феллини и Антониони, Вайды и Тарковского, погибла вместе с СССР. Погибли и творения этих великих художников, список которых можно было бы расширить, хранимые в душах просвещенных советских людей. Остались фильмы как таковые. Но что такое фильмы без зрителя?

Вместе с обрушением СССР и коммунизма, организованным при решающей роли антинародной интеллигенции, рухнул некий гуманистический каркас, вне которого великое искусство невозможно. Это великое искусство можно было творить вне СССР и даже ориентировать против СССР. Но оно было возможно только при наличии такого каркаса. Руками нашей антинародной интеллигенции, этих вчерашних народолюбов, превратившихся в народофобов при чьей-то помощи и за счет своих собственных темных импульсов, была сооружена мировая культурная и метафизическая катастрофа. Метафизическая катастрофа всегда порождает катастрофу культурную.

Те, кто решил сопротивляться расчеловечиванию, соединяют в себе овнутрённый катастрофизм эпохи и сопротивление этому катастрофизму. Почему катастрофизм овнутрён, понятно — антикультурная улица, антикультурная школа, антикультурный телевизор, криминально-регрессивная жизнь. А вот откуда взялось сопротивление катастрофизму — это загадка. Но только это сопротивление спасает Россию, не превращая ее при этом в кладезь смыслов и духовности, но не давая ей погибнуть окончательно. Не будет сопротивления — Россия погибнет, а вслед за ней и мир.

Сопротивление же в условиях овнутрённого катастрофизма — это штука особая. Можно, фыркая, называть это вторичным варварством.

Что ж, тогда и христианство, спасшее Рим от полного унич­тожения, было вторичным варварством. Только сначала погиб настоящий, высокий Рим, оставив после себя постмодернистскую извращенческую слизь (римский мир периода упадка, как говорил Верлен), потом была зачищена и эта слизь, а потом варвар почему-то сумел переосмыслить высокую римскую норму. И добавить к ней решающие гуманистические слагаемые, вне которых эта норма была обречена на антигуманистическое перерождение.

Не являюсь поклонником творчества Ильи Григорьевича Эренбурга. Не считаю его «День второй» великим художественным произведением эпохи. Шолоховский «Тихий Дон» считаю великим произведением, а «День второй» Эренбурга — нет. Но нечто сущностное Эренбург уловил. Его герой, русский потомственный интеллигент Володя называет это «советским варварством». А спорящая с антисоветским Володей интеллигентка, идущая к советским рабочим с тем, чтобы их просвещать, говорит Володе: «Пойми, это как при сотворении нового мира».

И новый мир был сотворен «советскими варварами», пришедшими на рабфаки и с невероятной жадностью впитывавшими в себя высшие культурные достижения досоветской эпохи. 

Почему мой отец должен был по 15–20 раз смотреть, сидя на последнем ряду галерки, спектакли театра МХАТа? Почему он знал тексты наизусть? Почему он знал всё про актеров этого теат­ра? Он не был искусствоведом, он был историком. И точно так же вели себя люди, становившиеся авиаконструкторами или геологами. Это было построением нового мира. Оно всегда осуществляется именно так.

Но ведь одно дело — эпоха, когда катастрофизм обрушения старого мира сочетается с построением мира нового. Тогда всё лучшее из старого мира впитывается с невероятной жадностью. И другое дело, когда катастрофическое обрушение старого мира не сочетается ни с чем, сопоставимым по масштабу, но являющимся антикатастрофичным. В таких условиях некое проседание сопротивляющихся неизбежно. Они не могут сохранять широту, свойственную предшествующей великой эпохе. Тут либо-либо: либо они теряют норму, либо они теряют широту. И во сто крат лучше, чтобы они потеряли широту, но оставили норму.

Потому что когда они потеряют норму, то широты уже не обретут. Вместо этого станут жертвами постмодернистской всеядности.

Очень часто выстаивающие в условиях катастрофы люди черпают силы из накаленной до предела нормативной религиозности. Лично я — светский человек. Но очень понимаю, как именно это происходит. И нужно быть либо идиотом, либо негодяем для того, чтобы называть подобное мракобесием.

Потому что когда рядом с тобой на улице спиваются, купаются в разврате, теряют человеческий облик, то ты цепляешься за что угодно, чтобы не уподобиться тем, с кем это происходит. Ну так, может быть, обсудим, чья вина в том, что на улице начало твориться именно это? Это же ведь не случайно стало твориться, правда? Этому решающим образом помогли перестройщики. И наипервейшую роль тут сыграла наша антинародная интеллигенция, понимавшая, что сломать государство можно, только сломав некий культурно-моральный каркас. И решившая ломать этот каркас, то есть совершить неслыханное преступление не только перед народом, на который ей было уже наплевать, но и перед культурой, которой она якобы поклонялась.

Да поклонялась ли? «Мы ходили к вам в театр «На досках», как в храм, — говорил один высококультурный олигарх, автор политических детективов. — А потом выяснилось, что есть вещи поинтереснее». «Какие вещи?» — спросил я. «Бабки, Сергей Ервандович», — ответил мне олигарх.

И кто же это у нас поклонялся культуре, ломая культурно-моральный каркас советского общества? Библер поклонялся, Баткин, Стругацкие? Окститесь!

                                         Ежи Гротовский. Фото Я. Рольке

Ежи Гротовский ставил спектакли в советской Польше. Когда она стала антисоветской, он уехал, ставить спектакли перестал, смертельно тоскуя, занимался какими-то упражнениями. Потом умер. 

Что интересного снял Абуладзе, преступно замахнувшись на человечность и на страну в фильме «Покаяние», сценарий которого, как мы теперь знаем, был написан как минимум по указке Шеварднадзе? Чего стоили советские творцы, отказавшиеся от своего советского творчества? Что по-настоящему интересного снял Анджей Вайда после того, как лишенный советского духа мир начал очевидным образом оскудевать до полного безобразия?

Сопротивление расчеловечиванию со стороны людей, овнутривших катастрофу краха советскости, по определению является сосредоточенно-серьезным. Таким людям не до изысков. 

Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Рухнула прозрачная перегородка, отделяющая мир культуры от мира жизни как таковой. Эта перегородка позволяла воспринимать культурное, используя некие поправочные коэффициенты.

Моя мать, филолог, говорила: «Мой любимый герой — Макар Нагульнов, но это не значит, что я хотела бы оказаться с ним в одном купе в поезде Москва–Ставрополь». Так можно было рассуждать в советскую эпоху. Сопротивляющиеся сегодня антикультуре или, что то же самое, расчеловечиванию через культуру рассуждают иначе. Для них разврат — это разврат, что в культуре, что в жизни. Они слишком хорошо знают, что это такое, потому что рядом с ними от этого разврата гибли друзья и подруги, рушились жизни. И не надо ахать и охать по поводу того, что публика, сопротивляющаяся расчеловечиванию через культуру, дающая отпор антикультурным тенденциям, может неверно прочесть образы Сони Мармеладовой, Настасьи Филипповны, Катюши Масловой и так далее.

Во-первых, она разберется, эта публика, потому что ей культура нужна, как хлеб, а не как героин.

Во-вторых, пусть лучше она не до конца разберется, чем рухнут остатки культурно-морального каркаса, как-то удерживающего Россию.

Первохристиане во многом не разбирались. И что? Разобрались потом. 

А коды для того, чтобы разбираться, были изначально. Мария Магдалина — это разве не код для прочтения образов тех или иных блудниц? Читали с помощью этого кода — и всё прекрасно понимали. Но если уж вы хотите абсолютно откровенного разговора и пугаете нас мракобесием, то мы ответим.

Мы мракобесия не допустим. И будем оказывать ему такое же противодействие, как и вашей антикультурности. Но если вы нас спросите: «Что лучше — мракобесие или антикультурность?», то мы ответим, что ваша антикультурность, выдаваемая за культуру, хуже любого мракобесия. Потому что мракобесие какого-нибудь Савонаролы может произвести культуру, а ваша антикультура, выдающая себя за культуру, не может произвести ничего, кроме дерьма и тлена. Да вам ничего другого и не нужно. Немного дерьма для запаха, немного тлена для умиления. И побольше бабок для всего остального. И не говорите, пожалуйста, мне, что это не так. Сопротивляющиеся вашей антикультуре молодые сутевцы еще могут поверить, что вы лучше, нежели тот портрет, который я только что нарисовал.

А я в это поверить не могу. И потому, что знаю вас как облупленных. И потому, что нет и не может быть прощения тем, кто предал культуру так, как вы ее предали. Нет и не может быть прощения тем, кто сделал с простыми людьми, которые вам поверили, то, что с ними сделали вы.

Теперь предлагаю от общего разговора перейти к конкретному.

Окончание следует.

Первая часть статьи доступна по адресу - http://cont.ws/post/150906<...

Полный текст статьи "Сопротивление" доступен по адресу - https://gazeta.eot.su/artic...