Настала пора отмечать 250-летний юбилей грандиозных свершений доблестных предков.
Правда, начнём мы несколько издалека: чтобы понять, что происходило в Северном Причерноморье горячим летом 1770 года, необходимо чуть углубиться в прошлое, поскольку война была объявлена ещё осенью 1768-го. И в ту пору не имелось признаков, что, как ранее отмечал ТАЙМЕР, она станет именно «Румянцевской».
Императрица Екатерина Вторая
Инициатором обострения выступила Османская империя, лучшие годы которой были позади. Однако правящая верхушка в Турции ещё не была в этом уверена, а потому решилась на масштабную драку. Впрочем, отчего бы не рискнуть? Ведь тремя десятилетиями ранее Оттоманская Порта сразилась одновременно с двумя империями, Священной Римской (Австрия) и Российской, и сразилась очень достойно: австрийцы оказались повержены, а русские ограничились крайне скромными приобретениями. Тем не менее Россия усиливалась, и это вызывало беспокойство в древнем граде Костантинийе (столица османов, он же Истанбуль, Ислямболь, Константинополь, Царьград). Ярко выраженная тяга к тёплым морям, Азовскому, Чёрному и Каспийскому, у северного колосса проявилась ещё при Петре Великом, а ведь турки рассматривали первые два как свои внутренние «озёра». В начале 18 столетия русские уделили основное внимание выходу к Балтике, но что им мешает под конец века заинтересоваться Черноморьем?
Мешало–то, конечно, многое, а вот тяга действительно была. В 1762 году в России объявилась новая амбициозная владычица: некогда немецкая девочка–сорванец Фике, ставшая в православии блистательной Екатериной Алексеевной, свергла своего мужа Петра Третьего, после чего он быстро скончался «от геморроидальной колики», что было весьма любезно с его стороны по отношению к супруге. Мало кто сомневался, что эту «геморроидальную колику» устроили бедолаге братья Орловы и их приятели, вроде Фёдора Барятинского, которому назойливая молва приписывала непосредственное исполнение цареубийства.
Великокняжеская семейная идиллия Петра и Екатерины
Как бы там ни было, а воссев на престол великой державы, Екатерина Вторая стремилась укрепить свою страну и расширить её границы. Пётр Великий, с которым она «породнилась» разве что через своего сына от вовремя умершего мужа, стал для неё примером в деле создания внешнего величия державы; борьба за выход к морю, свойственная Петру, стала основной и для его последовательницы. Забегая вперёд, отметим, что старания государыни принесут плоды — её тоже наградят эпитетом «Великая», и даже придирчивая муза Клио закрепит за ней этот титул.
Однако в тот момент Екатерину не так уж сильно тянуло помериться силами с падишахом Мустафой Третьим. На то были свои причины: волнения в Польше, подчинённой русскому влиянию, вылились в создание Барской конфедерации, направленной против России. Создали не без австрийских интриг и при активной поддержке Франции. К Речи Посполитой хищно присматривались в Берлине и Вене — опасаясь превращения Варшавы в покорного вассала, а затем союзника Петербурга, пруссаки и австрийцы алкали раздела обильных тогда польских владений. Всё это отвлекало Россию, не готовую толком к крупной войне.
Султан расценил данные обстоятельства как благоприятные. Активно подзуживаемый Францией, Мустафа заключил антирусское соглашение с польскими конфедератами (последние соглашались передать ему Подолию и часть Волыни в случае успеха) и ожидал предлога для войны. Тот возник с появлением прорусски настроенных украинских казаков и селян в принадлежащем тогда крымскому хану, а, стало быть, Османской империи, городке Балта (север нынешней Одесской области).
Это были т. н. «колии» или гайдамаки, участники безжалостного антипольского восстания, вошедшего в историю как Колиивщина. Они преследовали бежавших конфедератов и несколько увлеклись. Украинский отряд дошёл до Дубоссар, чем не порадовал местное население, зато дал падишаху желанный предлог рассориться с северными гяурами. Царица покарала виновных в нарушении границы: колии были жестоко пороты взамен смертной казни (турецким представителям, жаждавшим большой крови, пояснили, что казнить в России не принято со времён императрицы Елизаветы).
Лагерь гайдамаков
Тем не менее султан нисколько не смягчился и заключил русского посланника Алексея Обрескова в Семибашенный замок. Так по обычаю османы начинали войны. Вслед за тем последовали военные приготовления в Турции: из разных частей огромной страны стекались отряды для похода на север. Екатерина сделала свой ход, издав в ноябре 1768 года манифест об объявлении войны.
Русская государыня об этом писала: «Бог же видит, что не я зачала» и даже разослала по европейским столицам ноту с соответствующим пояснением; падишах, напротив, во всём винил её агрессивность, считая свои действия ответными. В Петербурге на совещании доверенных лиц императрицы постановили войну вести наступательную и попытаться закончить её в как можно более короткие сроки — на этом настаивал Никита Иванович Панин, глава русской дипломатии того времени и один из влиятельнейших людей первой половины екатерининского правления.
Стали решать, как и кто эту наступательную войну будет проводить. Григорий Григорьевич Орлов, фаворит Екатерины II, выдвинул отчаянную, авантюрную идею морской экспедиции из Балтийского моря в Средиземное для наведения страха на Константинополь, но был поддержан своей покровительницей. Главную же роль, разумеется, должны были играть сухопутные силы, расквартированные на территории Украины, в том числе польской (тогда правобережная часть её большей частью входила в состав Речи Посполитой).
Н. И. Панин
Немного здоровых придворных интриг — и лучшие военачальники России, Пётр Румянцев и Пётр Панин, брат Никиты, оказались в тени. Нелюбимый императрицей Панин не получил ничего, а Румянцеву досталась вспомогательная вторая армия, с половинной численностью и второстепенными, оборонительными задачами. Командовать наступательной первой армией, наиболее многочисленной, государыня назначила князя Александра Михайловича Голицына, и родовитый вельможа (Гедиминович!) на коленях благодарил «матушку» из Анхальт-Цербста за такую милость.
Правда, с этим назначением была одна загвоздка. И заключалась она в том, что главным военным достоинством свежеиспечённого командующего был его отец, фельдмаршал Михаил Михайлович, — доблестный солдат и блестящий полководец Петра Великого. Сам же Александр, офицер боевой, нюхавший порох, ярких дарований не демонстрировал. Более того, поговаривали, что в Семилетнюю войну во время тяжелейшей Цорндорфской баталии с прусским королём Фридрихом II перепуганный Голицын примчался к стоявшему неподалёку со своим корпусом Румянцеву и, не жалея эмоций, живописал тому яркую картину: русские наголову разбиты, спасайся кто может.
В результате встревоженный Румянцев стал изыскивать способы благополучного отхода, хотя будучи приведены к месту боя, свежие его силы сами могли способствовать полному поражению донельзя измотанного неприятеля. Впрочем, не все согласны с этой историей; к тому же высший генералитет русской армии на поле у Цорндорфа проявил себя отвратительно практически целиком, а выручили армию офицеры и рядовые, сумевшие с огромным уроном свести бой вничью против гениального короля Пруссии.
Зато Голицын приятельствовал с Екатериной ещё со времён её великокняжеской молодости и, согласно некоторым сведениям, втайне от супруга потчевал её нюхательным табачком, к чему её высочество были весьма склонны. В принципе поначалу этого достаточно, чтобы идеально подойти на роль нового римлянина.
А. М. Голицын
Почему римлянина? Дело в том, что Екатерина II в своих разговорах и письмах постоянно проводила параллели с Древним Римом. Судя по всему, для неё представить вверенную ей провидением Россию современным воплощением Рима в глазах Европы стало одной из главных задач. Речь здесь в минимальной степени шла о прежней доктрине 15-16 века, что, мол, Москва — Третий Рим. Ведь Россия уже провозглашена Петром Первым империей, и европейские державы одна за другой, нехотя и без восторга, признали за ней этот титул.
Проблема заключалась в том, что для праведного европейца той эпохи истинная империя могла быть только римской. Когда пообтесавшиеся германцы создали свою империю вместо той, которую угробили их диковатые предки, они немедленно нарекли её Римской. Священной (важное отличие), но — Римской!
Эта центральноевропейское образование оказалось весьма непрочным и лоскутным, однако его владыка в Средние Века почитался особо. И даже позже Франция, Англия, Испания, достигнув подлинного могущества, могли быть мощнее Империи в военном плане и богаче её, но их правители довольствовались титулами королей. А в 1721 году колоссальный выскочка на окраине Европы, по-медвежьи растерзав сильную яростную доблестную Швецию (если честно, тоже окраинную выскочку, но несравненно более близкую ментально к прочим европейцам), сразу возложил на себя императорскую корону! Это шокировало.
Император Пётр Первый
Тем не менее просвещённая Европа могла махнуть рукой на подобную вольность, чтобы не сказать бестактность, со стороны далёких загадочных гиперборейцев. В конце концов, в её глазах они мало отличались от османов: и те и те расположены на периферии, обладают обширными землями в Азии, принадлежат к безусловно чуждой конфессии (правда, в отличие от турок, русские хоть христиане, но не католики и не протестанты). А покоритель Константинополя Мехмед Завоеватель в своё время также претендовал на звание Третьего Рима для своей державы: дескать, первый Рим языческий, второй — христианский, а третий — исламский (и основания для этого были существенные, в виде владения территорией Восточной Римской империи).
В общем, Оттоманская Порта уже в 15-16 веках видела себя империей, и тоже римской (Румской). Между тем владения династии Османов европейцы периодически величали «империей» и без всякой связи с Римом: варвары ведь азиатские, что с них взять. У них может быть империя неримская. Как где-нибудь в Китае, Персии или Индии.
Все эти тонкости плохо чувствовали многие из тогдашнего слабо образованного русского дворянства, зато в них прекрасно разбиралась умная немка София-Августа-Фредерика фон Анхальт-Цербст, волею судеб переименованная в Екатерину Алексеевну Романову. И она вовсе не желала, чтобы в Европе полагали, будто она владеет варварским государством, которое можно снисходительно называть империей в силу его «азиатскости». Постоянно и по разным поводам сравнивая своих соратников с античными героями, она заодно жаждала показать европейцам, что её вышколенная армия безоговорочно превосходит вооружённые «скопища» турок и расправится с ними, как расправлялись с бесчисленными толпами варваров стройные легионы Рима.
Об этих невероятных победах горсти легионеров над огромными полчищами много распинались в своих произведениях древние авторы. Причём, по их словам, потери счастливых победителей были ничтожны, а урон врагов исчислялся многими тысячами или десятками тысяч. Сейчас никто из серьёзных историков не сомневается, что это, мягко говоря, сказки, но в 18 веке римлянам было принято верить на слово. Таким образом, если удастся повторить те самые «сказочные» свершения Мария, Суллы, Помпея, Цезаря и прочих, «европейскость» России и её право считаться настоящей европейской империей в глазах Европы резко возрастут.
Падишах Мустафа Третий
Определённые основания для оптимизма у Екатерины были, хоть она их изрядно преувеличивала. Начиная с Петра Первого, русская армия выдвинулась в разряд сильнейших. Османская же держава весь 18 век дряхлела, и хоть султан Мустафа пытался проводить кое-какие преобразования, в том числе в военной сфере, попыткам этим не хватало решительности и последовательности.
Турецкое войско напоминало русское 17 века: многочисленное, к тому же любящее умышленно преувеличивать свою численность, чтобы заранее запугать противника, неповоротливое, с хромающей дисциплиной и большим количеством нестроевых. Собиралось оно долго, а быстрота движения была не на высоте. Личная храбрость бойцов, их индивидуальное мастерство и отдельные хорошо подготовленные подразделения едва ли могли в полной мере компенсировать незнание современных методов ведения боя. Офицерский корпус и паши-генералы в плане командирских умений оставляли желать лучшего. Тем не менее недооценивать османов было опасно и глупо, что показали события 30-летней давности. К тому же конница турецкая превосходила русскую по всем параметрам, кроме дисциплины и слаженности.
Зато русская артиллерия ощутимо превосходила османскую благодаря манёвренности и лучшей подготовке пушкарей. А обученная штыковому бою русская пехота, говорят, вдобавок навевала правоверным очень неприятные мысли о гибели от штыка, которого в турецкой армии не было. Логический ряд при этом был примерно таков: штык колет — колют свиней — следовательно, погибнуть от штыка — умереть смертью свиньи, нечистого животного по понятиям ислама.
Русский флот был плох. Османский — ещё хуже, зато многочисленный. Однако поначалу турки и не думали, что им придётся вести морскую войну, поскольку российский флот был балтийским, то есть располагался от Константинополя за тридевять земель и тридесять морей.
В таком положении пребывали дела, когда раздались первые выстрелы этой войны.
Войны, которой было суждено навсегда изменить расклад сил в российско-османском противоборстве, положить начало смене хозяина в Северном Причерноморье и навеки прославить имя Петра Александровича Румянцева.
Автор: Владислав Гребцов
Оценили 13 человек
26 кармы