Никогда не задумывались, почему классу новых собственников так дорог Достоевский? Зачем он им? Ясно же, что никто из современных хозяев жизни Достоевского толком не читает, да и вообще чтение не является свойственной этому классу привычкой. Но держать в хозяйстве Достоевского, упоминать Достоевского, ссылаться на Достоевского стало с некоторых пор модным. Почему? Из Достоевского методом выпаривания или путем простого хирургического вскрытия извлечен единственно ценный для хозяев элемент — проповедь смирения.
Замахнулся топором на старушку-процентщицу? Возомнил себя "имеющим право Наполеоном", а не дрожащей тварью? Вот тебе острог, а вот тебе молитва. Несправедливость? Господь попустил. Ложь и предательство? Не суди, умерь свою гордыню.
Помню, как-то, собираясь в охваченную кризисом Грецию, имел телефонную беседу с одним священнослужителем, который долго убеждал меня, что справедливость — вообще понятие бесовское, масонско-вольтерьянское. Справедливости в земной жизни не бывает, а требовать её — грех, проповедовал батюшка. Вместо справедливости надлежит употреблять термин "любовь", стараться молитвой и постом культивировать в себе человеколюбие. В том числе к тем, кто творит несправедливость.
Стоит ли напоминать, что идея христианского единения волков и овец, богатых и бедных, сытых и голодных, барина и обслуги очень тяжело приживается на нашей почве? Сама русская (следовательно, достоевская) почва такую концепцию отвергает. Что, собственно, историей — от Болотникова с Пугачевым до проклятого Октября 1917 — многократно доказывалось.
Нет, почва не отрицает любовь. Но очень желательно, чтобы любовь была взаимной. Чтобы не в одни ворота. Чтобы по правде. Ведь только такая любовь — в грешной, низменной, земной интерпретации — настоящая. Если же любовь выходит односторонняя, то рано или поздно — молись-не молись — наступает разочарование. И русский бунт, и погромы, и горящие помещичьи усадьбы в этом смысле абсолютно синонимичны дикому домашнему мордобою на почве супружеской измены.
Здесь против проповеди смирения начинает работать закон больших чисел. Когда в обществе накапливается критическая масса несправедливости (столь подробно и выпукло описанной русским классиком), никаким Достоевским уже невозможно заслонить коллективную Алену Ивановну от коллективного Родиона Романовича. А иезуитски хитрого и прозорливого Порфирия Петровича просто поднимают на вилы.
Проблема в том — и в этом заключался изъян рассуждений Достоевского в его бесконечном споре с бунтарями-социалистами (то бишь, "Бесами", как нам пытаются внушить) — что гармоничного сосуществования и любви со старухой-процентщицей не может быть в принципе. Ну отправишь ты отдельного Раскольникова по этапу за его прегрешения. Ну вагон отправишь. А старуха-то между тем оклемается, расправит плечи и — смотри-ка, вот она с факелом в руке уже забралась на постамент в Гудзонском заливе. Вот она уже бомбит Вьетнам, вот посылает авианосные группы к твоим берегам. Что будешь делать? Любовь? Смирение? Молитва?
Речь не о том, что старушку надобно зарубить. Иисус не изгонял торговцев из храма с помощью топора. Но кнут ему для этого все же потребовался.
"И Иисус пришёл в Иерусалим и нашёл, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, [также] и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул."
Оценили 23 человека
27 кармы