Человек со сложной судьбой и характером
Василий Иванович Анучин — очень неоднозначный человек, увлекающийся, отчасти мятущийся, тем не менее, творческий и работоспособный. Его перу принадлежат сибирские сказки, легенды, сказания, собранные во время этнографических экспедиций и путешествий по бескрайним древним землям Сибири, Алтая, Тувы и художественно им обработанные. В. И. Анучин создал много взрослых и детских рассказов из жизни сибиряков и ссыльных, им написана превосходная, высоко оцененная современниками и потомками приключенческая повесть из жизни красноярских детей начала XIX века «По горам и лесам». Этнографические заметки и очерки В. И. Анучина наглядно, точно и художественно передают быт, религию и внешний облик сибирских инородцев. В его этнографической экспедиции на Север принимал участие в качестве художника великий красноярский художник Д. И. Каратанов. Большую роль играл В. И. Анучин и в сибирском движении областничества, был хорошо знаком со многими выдающимися людьми страны.
Его имя перестали упоминать по политическим мотивам, в связи со скандалом по поводу
писем от А. М. Горького и В. И. Ленина, заклеймили как фальсификатора и авантюриста…
Ни одно из его произведений, кроме повести «По горам и лесам» (Красноярск, 1959)
и легенды о Ермаке, не было ни разу переиздано в Советской России. Сейчас уже практически невозможно даже в крупных библиотеках страны отыскать дореволюционные
издания Анучина. Но по прошествии времени и после очередной смены идеологии пришла пора вспомнить об В. И. Анучине как о писателе. Причем, писателе сибирском и детском, что большая редкость для дореволюционной России. Цель этого сборника произведений В. И. Анучина — постараться вернуть его из забвения и познакомить читателей, как детских, так и взрослых, с его творчеством.
Для начала приведем краткую биографию В. И. Анучина, известную по энциклопедиям,
а потом попробуем подробнее остановиться на роли этой личности в жизни Сибири
и в истории сибирского областничества.
Археолог, антрополог, этнолог-сибиревед; писатель. Родился 2/14 апреля 1875 года
в с. Базаиха Красноярского округа Енисейской губернии, в семье рабочего (по некоторым
данным, мещанина). По окончании церковно-приходской школы (1886) и Красноярского
духовного училища (1891) поступил в Томскую духовную семинарию, откуда в 1896 году
отчислен по собственному прошению.
В 1897 году окончил Археологический институт в Санкт-Петербурге, работал в МАЭ.
Занимался изучением народов Сибири; в 1905-1909 годах участвовал в экспедициях
к енисейским остякам (кетам). Сотрудничал с эсерами, сибирскими областниками. С 1911
года жил в Томске. После Февральской революции член, затем заместитель редседателя
Временного комитета общественного порядка и безопасности в Томске. В начале 1918 года участвовал в попытке провозглашения самостоятельной республики на землях «бывшего государства Ойрот». За политическую деятельность 17 раз арестован, дважды был приговорен к смертной казни (расстрелу). В сентябре 1922 года арестован ЧК; обвинен в подготовке отделения Сибири от России.
Через 9 месяцев решением комиссии (вот когда впервые помогло личное знакомство
с В.И. Лениным и А. М. Горьким) по административной высылке ВЦИК отправлен в Казань
на 3 года с разрешением научной работы в университете. В Казани служил секретарем по
научным поручениям СНК Татарской АССР, был членом Академцентра ТатНКП и ОИАЭ
при Казанском университете, читал лекции в ВПИ. Постоянно находился под надзором
ОГПУ. После ареста и высылки в 1923-1924 годах руководителей ОИАЭ, обвиненных
в монархизме и поддержке патриарха Тихона, в декабре 1924 года также лишен права
преподавания и выслан в Весьегонск Тверской губернии с запрещением проживания
в студенческих городах до 1926 года. В 1925 году по пути в Тверь встретился в Москве
с Ф. Э. Дзержинским, в результате чего высылка была отменена, а преподавание вновь
разрешено — Анучин был назначен профессором в Казанский университет. В 1929 году
переехал в Самарканд, где и работал до кончины. Умер ссыльным в 1941 году (по другим
публикуемым данным, в 1943-м).
В связи с преследованиями властей до самой смерти, как следует из краткой биографии,
а также благодаря разоблачительным публикациям Л. В. Азадовской В. И. Анучин был
выведен за рамки общественно-политической и литературной жизни Сибири конца ХIХ-
начала ХХ вв. О нем перестали писать и упоминать даже в необходимых случаях.
Кстати сказать, странно, почему после статьи Азадовской ученый мир сделал акцент
именно на доказательствах фальсификации некоторых (поздних) писем Горького
к Анучину. И практически совсем проигнорировал то обстоятельство, что существуют
и подлинные письма Горького к Анучину, так же как и письма Анучина Горькому. Видимо,
многие советские историки, в свое время без конца цитировавшие эти самые письма, на
всякий случай решили перестраховаться.
Проведя тщательный розыск писем Горького к Анучину, Л. В. Азадовская установила,
что формально всего их насчитывается 26, в том числе и 23, опубликованных в 1941 году.
Тщательно и подробно доказывая моменты фальсификации, она, тем не менее, вынуждена была признать, что часть писем являются подлинными. То есть переписка Горького и Анучина является доказанным фактом, не находят подтверждения лишь часть из известных писем. Л. В. Азадовская пишет в своей статье: «Три из них существуют в виде автографов Горького и пять — в виде машинописных копий (отпусков из личного архива писателя), выполненных на пишущей машинке, принадлежавшей Горькому». Следовательно, ярлык огульного фальсификатора В. И. Анучину не подходит.
А вот что сказано во внутренней рецензии на первый вариант статьи Азадовской,
написанной научным сотрудником ИМЛИ Н. Н. Жегаловым (1913-1984): «Мы не
располагаем документами, позволяющими с непоколебимой уверенностью и точностью
доказать подлинность тех горьковских писем к В. И. Анучину, оригиналы которых не
сохранились. Включение этих писем в эпистолярное наследие Горького основано на доверии к В. И. Анучину. Надо заметить также, что по содержанию и стилю письма эти — вполне горьковские, даже трудно представить, чтобы они могли быть плодом фальсификации…»
Тем не менее, точка зрения Л. В. Азадовской восторжествовала, а в дальнейшем
была поддержана публикациями ее сына Константина Азадовского, который ставил под
сомнение практически каждое событие в жизни В. И. Анучина. Говоря в своей статье
«За то я и полюбил вас крепко… или похождение одного авантюриста» о фальсификации
писем, К. Азадовский совершенно справедливо делает вывод, что побудить В. И. Анучина к возможной подделке части писем могло именно тяжелое, безвыходное положение.
Он пишет: «К фальсификации горьковских писем Анучина, несомненно, подтолкнула
конфликтная ситуация в Самарканде. К сожалению, у нас нет возможности удостоверить
решения и уточнить перипетии самаркандского «процесса», длившегося несколько лет
и достигшего к 1935 году особого накала».
В начале 1990-х годов наметилась тенденция рассматривать В. И. Анучина как жертву
советского режима. Этот взгляд проявился, например, в статье казанского историка
А. Л. Литвина, получившего в то время доступ к делу В. И. Анучина в архиве Казанского
Управления КГБ. Действительно, как свидетельствуют документы, с 1920 года Анучин
находился в поле зрения советских «органов»; неоднократно подвергался обыскам, допросам,
преследованиям и т. д. Сочувствие к В. И. Анучину сквозит и в статье Е. Н. Никитина,
опубликованной в журнале «Новый мир», в которой приводятся неопубликованные записи
Анучина о пытках и страданиях, которые он претерпел в подвалах ЧК. Год спустя в одном
из горьковских сборников появилась новая статья Е. Н. Никитина на эту же тему.
А в 1997 году издательство «Наука» выпустило первый том 24-томного собрания
писем М. Горького (вторая серия «Полного академического собрания сочинений и писем
М. Горького», осуществляемого Институтом мировой литературы с 1968 года). Это
многотомное академическое издание является «наиболее полным собранием эпистолярного
наследия писателя, подготовленным на основе критического изучения всех доступных
источников текста». Четвертый том (1998) начинается с письма Горького к Анучину,
которое Л. В. Азадовская посчитала и публично выставила, как поддельньное. Вышло
в свет одиннадцать томов, охватывающих 1888-1915 годы, и в них вошли остальные
семнадцать сомнительных писем. В комментариях сказано: «В результате анализа стиля,
лексики, сопоставления реальных фактов и событий, о которых Горький сообщал Анучину,
с фактами и событиями, упомянутыми в его (Горького) письмах того же периода к другим
корреспондентам, рабочая группа пришла к выводу, что все 26 писем, адресованных
Анучину, являются подлинно горьковскими».
Как видим, по поводу писем Анучина существуют диаметрально противоположные
точки зрения. Очевидно, никогда не удастся досконально установить истину.
Важно лишь, чтобы навешенные в свое время ярлыки не помешали восприятию его
литературного творчества. Хотя и здесь возможны различные толкования — всем
не угодишь, сколько людей, столько и мнений. Видимо, таким уж неоднозначным
человеком был Анучин при жизни, что даже потомкам разобраться в его жизни и в его
творчестве проблематично.
Теперь, когда с фальсификациями все ясно (или вообще ничего не ясно — даже если
они частично и имели место быть), попробуем подробнее рассказать о жизни Василия
Ивановича Анучина. В 1891 году окончил Красноярское духовное училище, а в 1896
году четыре класса Томской духовной семинарии. Во время обучения в семинарии он
был библиотекарем и членом кружка взаимопомощи и саморазвития семинаристов.
В связи с этим на его квартире был произведен обыск. С осени 1897 года Анучин учиться
в Археологическом институте в Санкт-Петербурге, регулярно в летнее время совершает
экскурсии на родину, в Енисейскую губернию. В столице он возглавляет Красноярское
студенческое землячество, входившее в «Союз сибирских землячеств». Литературные
произведения Василия Ивановича Анучина начинают регулярно печататься с 1900 года:
«Рассказы сибиряка», повесть «По горам, по лесам», «Сибирские сказки», «Сибирские
легенды», «Сказания», «Рассказы сибиряка» и т. д.
В Петербурге секретные полицейские реляции отмечают в 1900 и в 1905 годах контакты
Анучина «с личностями, скомпрометированными в политическом отношении». Кроме
того, 23 ноября 1900 года Анучин был замечен в нарушении порядка в Малом театре (во
время спектакля по пьесе «Контрабандисты») и приговорен к аресту сроком на четыре дня,
а 4 марта 1901 года задержан за участие в демонстрации у Казанского собора (наказание —
предварительный арест под стражей).
По окончании курса в мае 1902 года Анучин получил звание «члена-сотрудника»
Археологического института. Но еще за год до этого он устраивается в Русское
археологическое общество, где работает в качестве помощника библиотекаря до весны
1905 года. Одновременно Анучин числится сотрудником в Музее антропологии и
этнографии при Академии наук.
Решив посвятить себя изысканиям в области изучения Сибири, Анучин заводит
в те годы знакомство с видными русскими учеными-этнографами: В. В. Радловым,
Л. Я. Штернбергом, Д. А. Клеменцем и др. Особенно покровительствует ему академик В. В.
Радлов, директор Музея антропологии и этнографии, председатель правления Общества
изучения Сибири и улучшения ее быта, председатель Русского комитета для изучения
Средней и Восточной Азии и т. п. «Вы, так сказать, мой крестный отец по науке, — писал
ему Анучин 22 апреля 1909 года, — только благодаря Вас (видимо, Вам — прим авт.) я
попал в научные работники…»
В 1902 году Анучину поручается совершить научную экспедицию в родную Сибирь —
на раскопки городищ между Минусинском и Красноярском. С этого времени начинается
его экспедиционная деятельность. Он разъезжает по Сибири, работает на раскопках,
занимается изучением сибирских народов, сбором этнографических материалов, делает
фольклорные записи, проводит антропологические измерения. Начиная с осени 1904
года объектом научных изысканий Анучина становится вымирающее племя енисейских
остяков (современное название — кеты). Между 1902 и 1909 годами Анучин совершил по
меньшей мере пять экспедиций.
При поддержке из Петербурга Анучину удается получить место в родном Красноярске.
О нем сложилась репутация работоспособного и «идейного» молодого ученого. В декабре
1904 г. В. И. Анучина заочно избрали правителем дел Красноярского подотдела Восточно-
Сибирского отдела Императорского Русского географического общества (РГО). Однако
через некоторое время он поссорился с председателем подотдела, начальником Енисейского
землеустроительного отряда В. Ю. Григорьевым. В результате в начале 1906 года собрание
членов объединения снимает его с должности. В. Ю. Григорьев прокомментировал это
следующим образом: «Вследствие того, что В. И. Анучин не проявил в качестве правителя дел ни инициативы, ни какой-либо деятельности, в коих общество нуждается, вступил в конфликт с распорядительным Комитетом Подотдела, ...а также, выехав в (экспедицию — прим. авт.) Туруханский край, не позаботился сдать делопроизводство, чем как бы намеренно создал в отношении деятельности Подотдела малопонятную обструкцию».
Не снискав удачи на скучном и бумажном управленческом поприще, Анучин в течение
1905-1908 годов каждое лето выезжал в Туруханский край для изучения образа жизни
местных аборигенов. Но по неизвестным причинам так и не сумел должным образом
обработать собранные материалы, поэтому отказался передать их в Музей этнографии,
а потом, по-видимому, из-за нехватки средств, часть из них продал за границу.
Главным же его «преступлением», по-мнению окружения Григорьева, стал тот факт, что
Анучин, ни с кем не советуясь, на привлеченные и/или собственные средства опубликовал
часть своих открытий в центральной прессе, издав несколько высоконаучных и богато
иллюстрированных книг и статей, что вызвало не только научную зависть, но и прямую
злость некоторых местных членов РГО, прежде всего, считающих, что не следовало
публиковать всему научному миру о «нашей сибирской отсталости дикой».
Первая русская революция застала В. И. Анучина в Красноярске. Он симпатизирует
эсерам, и с октября 1906 года по март 1907 года издает еженедельную газету «Красноярский
дневник». Анучин выдвинул свою кандидатуру от местной организации ПСР на выборы
во 2-ю Государственную Думу, но потерпел поражение, собрав менее 7% от принявших
участие в голосовании. Весьма примечательно, что, согласно сведениям местных
жандармов, во время выборов Анучин, выступая на собраниях местной интеллигенции,
«пришел к заключению, что все предлагаемые кандидаты не удовлетворяют своему
назначению и единственным лицом, могущим явиться от г. Красноярска — это доктор
Владимир Михайлович Крутовский, которого он и предлагал выбрать».
Вскоре Анучину приходится покинуть Красноярск. Издание «Красноярского дневника»
было прекращено на восьмом номере (12 марта 1907 года), а издатель-редактор выслан
в Туруханский край под гласный надзор полиции. С 31 марта по июнь 1907 года Анучин
живет в Енисейске в качестве административного ссыльного; свободное проживание
в пределах Иркутского генерал-губернаторства ему воспрещено (запрет отменен лишь
в 1911 году). Несмотря на полицейский надзор, Анучин уже в конце 1907 года оказывается
в Петербурге. В последующие годы он беспрепятственно появляется то в столице, то
в Сибири. Наблюдение за Анучиным, однако, продолжается.
В феврале 1907 года Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии принял
решение ассигновать Анучину на окончание работ по исследованию наречия енисейских
остяков 1200 рублей, «включая в эту сумму и расходы по возвращению г. Анучина
в Петербург». 28 мая 1907 года, сообщая Л. Я. Штернбергу, что «дело идет хорошо»,
Анучин просит прислать ему денег — «те 200 р., которые ассигнованы на поездку в Питер».
Деньги, видимо, были получены, и осенью 1907 года Анучин возвращается в Петербург.
11 декабря 1908 года Анучин был принят в члены Русского географического общества.
Тогда же, в 1908 году, ему поручают новую экспедицию — к енисейским тунгусам (для
сбора и закупки этнографических материалов).
Эта экспедиция состоялась в 1909 году, но закончилась безуспешно. Из переписки
официальных ведомств явствует, что весной 1909 года губернское жандармское управление
Енисейского края получило «агентурные сведения» о том, что Анучин, разъезжая по
Туруханскому краю, осуществляет, под видом научных исследований, посредничество
между политическими ссыльными и их единомышленниками, доставляет ссыльным
партийную литературу, прочую корреспонденцию и, возможно, оружие. В виду этих
обстоятельств, как было сообщено в отзыве енисейского губернатора от 3 декабря 1913 года
на имя томского губернатора: «1 июня 1909 г. Анучин был подвергнут енисейским уездным
исправником обыску в порядке охраны, но безрезультатно».
Вот как сам Анучин описал эти события в отчете для Музея антропологии и этнографии
13 октября 1909 года: «В день выезда из Енисейска, за час до отхода парохода у меня
был сделан обыск, полиция разбила все мои экспедиционные ящики, разложила по трюму баржи все вещи, но ничего преступного не нашла, и я поехал в Туруханский край. Вещи кое-как укладывались в пути, многое потерялось, многое безвозвратно утратилось, как, например, вскрытые фотографические пластинки…
Когда я высадился в Туруханском крае, укупорил вещи и прибыл к тунгусам, меня
вызвал обратно полицейский пристав и объявил требование туруханского генерал-
губернатора: «Не отлучаться со станка на р. Енисее впредь до прибытия генерала, который будет через три дня». Вместе с тем мне приказали о каждом моем шаге предварительно сообщать полиции <…>
В средине июля приехал губернатор (туруханский). Он объявил, что гласный надзор
не фикция и не ошибка, но «можете, если хотите, работать». Может быть, это наивность,
а вернее, издевательство. Тут же открылись причины: меня заподозрили в том, что я под видом экспедиционных вещей провозил оружие для политических ссыльных. Они же устроили гнусную эспроприацию — следовательно, я соучастник и мне угрожает военный суд. «Очень рекомендую, сказал генерал, ехать немедленно в Иркутск для реабилитации,
иначе подозрения усилятся».
Время было упущено, работать кое-как да еще под надзором — пустая трата времени.
Я написал Вам отчет о крахе поездки и в начале августа был в Красноярске. Военный суд
состоялся в конце сентября, и из отчетов о нем видно, что я не фигурирую там. Я легко
реабилитировался, но ведь этого мало. Экспедиция погибла, и я оказался на улице без работы и без денег. Я обратился к Иркутскому генерал-губернатору с просьбой назначить особое расследование по моему делу — о беззаконности задержания и гласного надзора; мне нужны были доказательства моей полной невиновности, чтобы представить их Музею <…>
В настоящее время, согласно моему прошению, ведется расследование моей
трагикомедии. Экспедиция, во всяком случае, провалилась. Немногие вещи, которые
я вывез, лежат сейчас в Красноярске — извините, что мне сейчас не до них».
С этого времени финансирование научных экспедиций прекратилось, и Анучину
приходилось жить за счет гонораров от публикаций в сибирских газетах и публичных
лекций. Вот что пишет Анучин в одном из писем за 1909 год: «А нужда донимала.
И я пустился во все тяжкие. Я … писал ради нескольких грошей... У меня не хватило
совести сделаться предпринимателем, и я читал в пользу благотворительных обществ,
а они мне дают по 10 р. за выступление. Я читал в городе, читал в деревне. Читал чистой
публике и публике демократической, и буржуям, и приказчикам, и кухаркам…». (Как по
прошествии нескольких лет горько шутил Анучин в одном из писем к другу — «тогда <…>
из-за крайней нужды <…> я мог бы читать свои лекции кому угодно — хоть бы и услуге
публичного борделя — лишь бы мне за них платили» - прим. авт.)
В 1910 году В. И. Анучин уехал в Петербург, а осенью 1911 года переехал в Томск.
В «Сибирских Афинах», как называли в то время этот сибирский город, основным
источников доходов Анучина становятся гонорары. Он регулярно объезжает с публичными лекциями города региона, выступает с обзорными статьями по актуальным вопросам местной жизни в периодической печати.
Именно с этого периода его публицистическая деятельность приобретает четко
выраженную областническую направленность. Василий Иванович в своих статьях
утверждал, что Сибирь вступила в полосу индустриального развития, способствующую
преодолению колониального статуса региона. Что касается его будущего, то оно, по словам Анучина, «могло бы быть разрешено с точки зрения автономности областей на почве их федерации, но этого ожидать нельзя. Никакое ходатайство, никакая просьба о реформах не будут удовлетворены, так как это нарушает интересы буржуазии метрополии. Остается надеяться, что мы, сибиряки, сами пойдем вперед по пути развития. Пожелаем, чтобы нам на этом пути не мешали».
И тем не менее, революционная и активная общественная деятельность не помешали
Анучину завершить и дважды издать в столице свой знаменитый «Очерк шаманизма
у Енисейских остяков» - богато иллюстрированный и этнографически великолепный,
вызвавший настоящий культурный шок у просвещенной публики. Очень жаль, что и по
сей день, за более чем 100 лет ни одно научное издание не опубликовало вновь этот труд.
Анучин принимает активное участие в деятельности Томского литературно-
художественного кружка, отчеты о заседаниях которого регулярно появлялись в местных
повременных изданиях, входит в состав «потанинского кружка». Томская газета
«Сибирская жизнь» сообщала, что 30 декабря 1912 года на квартире В. И. Анучина
состоялось очередное заседание объединения с участием В. Я. Шишкова, Г. Н. Потанина,
М. М. Щеглова, М. Б. Шатилова, на котором обсуждался вопрос о необходимости иметь
самостоятельный толстый журнал областнической направленности.
По поводу Анучина у его соратников интересовался Максим Горький. «Не можете
ли Вы дать мне характеристику В. Анучина? Весьма интересует меня этот человек», —
спрашивает он Г. Д. Гребенщикова в феврале 1913 года. Гребенщиков выполнил просьбу
Горького. Приведем фрагмент его письма Горькому, относящийся к Анучину:
«…Тяжелую миссию Вы поручили мне — сказать об В. И. Анучине. Мне второй раз
приходится быть судьей невольным над своими собратьями-сибиряками. В декабре запросил меня В. С. Миролюбов о некоем А. Петровиче (настоящая его фамилия Ар. Петр. Таловский). И мне пришлось дать разъяснения, устранившие этого человека с литературной дороги <…>
Сравнивать В. И. Анучина с ним, конечно, не приходится. Анучин — превосходный
товарищ, способный человек, большой боец и безусловно верный освобождению, но, как
называет его Гр. Ник. Потанин, «это моральный анархист». А другой наш старый публицист, человек глубоко уважаемый, отважный борец за идеалы лучшего, А. В. Адрианов совсем не стесняется. «Жулик», — говорит он про Анучина. … Адрианову медведь в тайге покарябал лицо, нос у него уродливый (это человек — сибирск<ий> мохнатый медведь), и он говорит в нос: «Жу-ик». Мотивы, по словам Адрианова, вот какие: Анучин брал во многих ученых учреждениях субсидии для исследований и не представил ни материалов, ни отчетов…
Адрианов рассказал даже случай, как Анучин из буддийского храма похитил для научных
целей череп одного святого ламы; монголы его догнали и избили… Если правда все это — черт знает что! Если неправда — пусть будет грех на Адрианове. Однако Анучин пользуется здесь почетом, хотя и не считается величиною. Впрочем, все щадят его и ничего о нем не пишут, в надежде, что он все в себе еще уладит. Ему лет 40-42. … Мне очень хотелось бы, чтобы все это про него оказалось враньем. Пусть бы даже в моих глазах упал Адрианов, только бы В. И. был таким, каким он мне казался до этого».
Горький отнесся к письму Гребенщикова с должным вниманием. Сделав выписку из
письма Гребенщикова, он отправил ее 10/23 марта 1913 года А. Н. Тихонову в Петербург
и сопроводил словами: «Вы над этим вопросом подумайте. Судить людей — занятие мало полезное, но предвидеть возможные неприятности следует».
Даже самая активная общественная жизнь не приносит ощутимых доходов, поэтому
для укрепления материального положения Анучин устраивается работать техником в
дорожно-строительный отдел переселенческого управления. А в годы первой мировой
войны становится председателем правления кооператива «Деятель» и редактором
«Сибирского кооператора». По данным В. Д. Славнина, в этот период Анучин с семьей жил в собственном деревянном доме в конце улицы Преображенской (ныне ул. Дзержинского в Томске), где «сгруппировались дома доброго десятка лучших представителей научной и общественной мысли, потанинских последователей и почитателей (В. В. Ревердатто, А. В. Адрианов, М. И. Хлебников, И. В. Геблер, А. А. Грацианов и др.)».
Вслед за материальным постепенно укрепляется и общественное положение
В. И. Анучина. 2 марта 1917 года он избран в состав руководящего органа новой власти
— Комитета общественной безопасности (КОБ), а в мае этого же года он уже заместитель его председателя. Анучина также избирают заместителем председателя губернского продовольственного комитета, депутатом Томского губернского народного собрания. Он заявляет о своей принадлежности к эсерам. И вдруг 7 мая 1917 года его сосед и, казалось бы, единомышленник по областническому движению А. В. Адрианов, в лучших традициях, в редактируемой им «Сибирской жизни» помещает разгромную статью «Кто такой Анучин», в которой, «подавляя чувство брезгливости», раскрывает и развенчивает жизненный путь «этого героя нашего времени». И в течение всего 1917 года А. В. Адрианов использовал «Сибирскую жизнь» для дискредитации В. И. Анучина. Тот пытается защищаться, по крайней мере, отстаивая свое членство в ПСР с 1907 года.
После этой публикации, опять же в лучших традициях, началась травля. На Анучина обрушился поток обвинений и разоблачений. Так, А. В. Байкалов усомнился в принадлежности Анучина к эсерам. Особенно «четкие» и «внятные» обвинения были
сформулированы еще одним соратником В. Е. Воложаниным: «Анучин: 1. клеветник, 2.
шантажист, 3. недобросовестный человек». Доподлинно известно, что по этим обвинениям состоялся товарищеский суд, и Анучин (группой выше-обозначенных товарищей) был признан недобросовестным клеветником… о чем не преминули сообщить в той же газете.
В. И. Анучин, судя по всему, не отчаялся, потому уже 6 марта 1918 года в качестве эксперта-ученого в Улале (Горно-Алтайск) он избирается председателем инородческого съезда, на котором обосновывал необходимость образования автономного Каракорум-Алтайского округа. Кроме того, с его подачи, на съезде было признано целесообразным объединить все саяно-алтайские народы (алтайцев, хакасов, тувинцев, монголов) в республику Ойрот.
На 28 июня 1918 г. был назначен съезд от представителей перечисленных этносов, а для
его подготовки сформирована комиссия во главе с особоуполномоченным В. И. нучиным.
Ему от президиума улалинского съезда выдан специальный «ярлык»: «Признав за благо
объединение в самостоятельную республику Ойрот земли и народы, входившие некогда
в состав государства Ойрот, съезд единогласно избрал на заседании 12 марта 1918 г.
гражданина В. И. Анучина каганом (особоуполномоченным) по делам республики Ойрот,
поручив ему вести переговоры с представителями заинтересованных государств».
Как известно из истории, создание суверенного государства в центре Азии не состоялось.
В. И. Анучин возвращается в Томск и приступает к работе комитета по национальным
делам Сибирской областной думы в качестве эксперта по аборигенным этносам. В январе
1919 года он выступает с докладом по проблемам этнографического изучения края на
съезде по организации Института исследования Сибири. В это время из печати выходит
ряд его брошюр, направленных на обоснование необходимости создания новой мировой
религии на основе шаманизма. Тогда же В. И. Анучин сформулировал закон периодичности в народных движениях. Все эти книги вызвали немалый общественный интерес, и остается лишь удивляться — как это было достигнуто при столь малых тиражах, гражданской войне и большой удаленности от центров науки.
После гражданской войны в 1923 году В. И. Анучин в административном порядке за
прежнюю «контрреволюционную деятельность» высылается на три года в Казань. Затем,
в 1928 году он оказывается в Самарканде и работает в местном педагогическом институте до самой смерти. Именно на запрос из Самарканда по поводу реальности своей переписки с В. И. Анучиным Горький дал такой ответ от 16 июля 1935 года: «Уважаемые товарищи — давно когда-то, еще до Октября 17 г., я действительно переписывался с Анучиным, этнографом, автором работы о шаманизме, имя и отчество этого Анучина я не помню. …
Я попробую поискать письма Анучина в архиве моем и пришлю их Вам в подлинниках,
если найду их у себя…»
В жизненные перипетии В. И. Анучина, случившиеся в Самарканде весной и летом
1935 года вмешался Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, в прошлом — социал-демократ и соратник Ленина, с 1934 года — директор Литературного музея в Москве. Этот далеко не глупый и вряд ли чересчур доверчивый человек, истово преданный интересам науки и культуры, принимал Анучина как старого заслуженного ученого, обладателя большого и ценного архива, заброшенного волей судьбы и властей в Самарканд. В своих письмах к Анучину Бонч-Бруевич горячо сочувствует гонимому профессору и выражает искреннюю готовность ему помочь.
«Многоуважаемый Василий Иванович, — пишет Бонч-Бруевич 4 июня 1935 года, —
я получил всю переписку Вашу, которую Вы послали в «Литературное наследство»
и ужаснулся тем совершенно для меня непонятным событиям и поступкам, которые
творятся в Самарканде в отношении Вас. Я тотчас же написал письма и в НКВД, и Прокурору, и в Политконтроль партии, и в Самаркандский горком, куда послал и телеграмму. Думаю, что все эти мероприятия доставят Вам возможность спокойно поработать над Вашим архивом, чтобы его передать нам. Вам пишу отдельную бумажку, в которой указываю, что Вам поручено привести Ваш архив в порядок для помещения его в Государственный Литературный Музей…».
Вмешательство Москвы приостановило и, видимо, парализовало действие
самаркандских органов власти: суда, прокуратуры и др. Должно быть, именно в этот
момент Анучин взял верх над «Научным работником» — строительным кооперативом,
который возглавлял Анучин и с членами которого у него случился конфликт. Бонч-Бруевич был посвящен в детали этого конфликта, но горой стоял за своего подопечного. «Дорогой Алексей Максимович, — писал он Горькому 31 августа 1935 года, — я знаю, что Вас беспокоили по делу профессора Анучина (Самарканд). Это дело мне хорошо известно. Оно кляузное. Я обратился по этому делу в Партконтроль и в НКВД и просил его рассмотреть и меня уведомить о результатах. Ответ Партконтроля в копии посылаю Вам для сведения.
Такой же благоприятный ответ по телефону был и от НКВД. Так что мир там водружен».
Теперь, когда можно более-менее четко представить себе жизненный путь Василия
Ивановича Анучина, обратимся к его литературному творчеству. Надо отметить, что и тут
отзывы современников о его произведениях зачастую были полярными.
Свою литературную деятельность Анучин начал в 1896-1897 годах в сибирских газетах
и журналах, публикуя в них главным образом свои рассказы, объединенные позднее
в сборнике «Рассказы сибиряка» (1900). В 1903 году выходят в свет книги «Первые
похождения. Повесть о жизни маленьких искателей приключений» и «Сибирские сказки».
Между 1901 и 1905 годами Анучин выпускает также «Сибирские легенды» и «Сказания».
Принято считать, что письменности у народов Сибири не было. Но жажда познания
мира, его образного осмысления, жажда созидания неудержимо тянула людей к творчеству.
Слагались песни и былины, сказки и легенды, мифы и предания. Эти творения — бесценное наследство сибирских народов. Передаваясь из уст в уста, из поколения в поколение, они несли в себе огромную духовную силу. Герои сибирских сказок, легенд и преданий своеобразны и колоритны. Благодаря этнографам, изучавшим и записывающим и обрабатывающим сибирский фольклор, он стал доступен большому числу людей. Сибирские сказания, сказки, легенды В. И. Анучина вполне можно считать оригинальными произведениями, отражающими своеобразную красочность природы огромной сибирской земли и древний духовный мир проживающих здесь народов. Тот фольклор, который бытовал еще здесь в народе при жизни В. И. Анучина, не только интересен исследователю, но и несет радость всем тем, кто испытывает живой интерес к жизни, мышлению и чувствам других народов.
Сибирские сказания — свидетельства древнего миропонимания и отношения к людям. Эти произведения В. И. Анучина замечательно перекликаются с картинами Н. Рериха.
Пробует В. А. Анучин писать и стихи. В одном из стихотворений, озаглавленном «Сын
века», есть такие строки:
Не знаю я ни веры, ни завета;
Не верю ни во что и никому.
«Писание стихов — это мой полутайный порок, — пишет Анучин Г. Н. Потанину
в январе 1902 года. — … Сколько всего стихотворений? Напечатанных больше сотни, из
них сносных не больше десяти». Л. В. Азадовской, просмотревшей с этой точки зрения
сибирскую и столичную периодику за 1899-1903 годы, удалось обнаружить немногим
более десяти стихотворений, подписанных «В. Анучин» (в газете «Енисей», детском
журнале «Товарищ», «Сибирском наблюдателе» и др.).
Досконально известно и подтверждено документально, что В. И. Анучин достаточно
активно переписывался со своим знаменитым земляков Суриковым, тоже Василием
Ивановичем. Суриков в это время работал над картиной «Красноярский бунт», а Анучин –
над исторической драмой «Красноярский бунт».
14 октября 1901 года Анучин пишет В. И. Сурикову:
«Дорогой Василий Иванович.
Напраслинны Ваши подозрения, и нашего с Вами Красноярска я не разлюбил, и писать
«Красноярский бунт» не раздумал — только вот обстоятельства сложились — некуда хуже!
План трагедии остался все тот же, он материалом диктуется. А вот набросал первое действие и окончательно убедился, что труд будет напрасным, т. к. ни в какие цензурные рамки пьеса не войдет: слишком она бунтарская. Смягчить — и невозможно, да и не хочу. Придется, как я уже говорил Вам, отложить эту работу до лучших времен, а если они наступят нескоро, напишу трагедию под старость для посмертного издания, — пусть наши внуки радуются. Для верности клянусь Такмаком и Черной Сопкой, трагедия будет написана! Ну, а Вашу картину «Красноярский бунт» воистину нет никаких причин откладывать! Ведь это будет такой же шедевр, как и «Утро стрелецкой казни», — и наш Красноярск прославится и в ширь России и в глубь веков. Материалами же я и впредь, конечно, делиться буду со всем усердием младшего брата. В данный момент могу сообщить:
1. Ваш пращур Суриков Петр действительно принимал в бунте очень активное
участие — это доказывается документально.
2. Добыл план старого Красноярска, копию которого при сем прилагаю.
3. Великая удача! Нашел детальное описание боевого знамени красноярских казаков.
Прилагаю.
4. Покровская церковь стояла на том же самом месте. Она была деревянная, точно
такая же, как церковь в селе Спас-Вежи в Костромской губернии (только одноэтажная).
Фотографический снимок с последней у Вас есть — я помню: лежит она (он) у Вас
в маленькой холщовой папке на круглом столе.
5. Дом Михаила Злобина (отца) стоял близ алтаря Покровской церкви. Приблизительно
там теперь стоит маленький домишко, в котором всегда парикмахерская.
6. Относительно одежды. Платье краснояры шили русским покроем, но ткани были
китайские и бухарские!
7. Краснояры пили чай (из китайских деревянных чашек) и курили табак (трубка
манчжурского типа) намного раньше московитов.
8. (Вашему особому вниманию!!) Арины — союзники Красноярских бунтарей не были
калмыковатыми и не в пример тобольским татарам на Вашем «Покорении Сибири» летом
не носили меховых одежд. Опять китайские ткани, отнюдь не исключая бархата и шелка.
Толпа цветисто-яркая.
Очень огорчительно, что Вы еще не остановились на сюжете. Я решаюсь настаивать,
что для картины наиболее подходит момент изгнания воеводы («отказ в воеводстве») —
и Вы как будто были согласны с этим. Почему же раздумали? Если хотите, я пришлю Вам
набросок первого действия пьесы, там эта сцена дана.
Теперь пару слов относительно Вашего «больного вопроса». Я так же, как и Вы,
недолюбливаю царя Петра — слишком у него руки в крови, но я все-таки не могу
отрицать и того, что стрелецкое движение является реакционным с точки зрения
исторического процесса. Задайтесь вопросом: что бы было, если б стрельцы одержали
верх? Конечно, глубоко неправы те, кто называет Вас реакционером только потому,
что Вы тепло изобразили стрельцов, — это люди, которые не в состоянии заглянуть
поглубже, люди короткого кругозора, мещане в политике. Современникам вообще
непосильно дать оценку Ваших творений, — и ниже Вашего достоинства огорчаться
тявканьем пустолаек. Как и всякого крупного человека, Вас поймут и оценят только лет
через 25. В Институте особо интересного для Вас нет, русские древности читаются, но
только юридические. Григорий Николаевич здравствует и усиленно работает, он еще
много сделает — бодрый старик. С Иваном Ивановичем говорил подробно на днях.
К экспедиции он отнесся весьма сочувственно и обещал приложить все старания,
чтобы дело вытанцовалось. Я склонен ему верить. В Москве буду дней через десять.
Всегда Ваш, Анучин».
Трагедия «Красноярский бунт», как он и предполагал в письме В. И. Сурикову, была
закончена Анучиным лишь к концу его жизни, в Самарканде. И, к сожалению, так и не
была опубликована и тем более не поставлена на сцене.
Заслуживает упоминания роман Анучина «Сполохи», якобы уничтоженный автором.
В письме к Г. Н. Потанину от 7 октября 1904 года Анучин жалуется на горькую судьбу
своего произведения: «Мои попытки быть самим собой кончились крайне неудачно. Вам
знакомо несколько отрывков из романа «Сполох» — куда только я с ним не обращался.
И вот результаты:
Михайловский Н. К. унизился до обывательской оценки: «Ваш роман слишком уж
необычен и по теме, и по форме».
Короленко: «Мастерски написано, но ирреально, фантастично. Не пойдет».
Богданович: «Я бы посоветовал Вам не заглядывать в будущее, а писать о настоящем
и быть ближе к действительности. ... У Вас есть способности, у Вас зоркий глаз и тонкий
нюх, но зачем так много выдумки? Или уж, если угодно, пишите утопический роман».
«Русская Мысль» возвратила роман с надписью «Не подходит».
Всюду я оказался неподходящим и не в масть, а потому бросил рукопись в печку».
В письме к Г. Н. Потанину с датой февраль-март 1915 г., разбирая творчество
современных сибирских писателей-прозаиков (В. М. Бахметьева, И. И. Гольдберга, Г. Д.
Гребенщикова, В. Я. Шишкова), Анучин без ложной скромности очерчивает свое место
в будущей истории сибирской литературы:
«Не могу не сказать и об Анучине. Если он напишет трагедию («Красноярский бунт»)
и хотя бы один роман на социальную тему (вроде «Сполоха»), ему обеспечен успех
в посмертных изданиях! Он раньше всех (даже первым) вошел в сибирскую литературу
и позднее всех получит признание, если напишет трагедию и роман».
Таким хотел видеть себя Василий Иванович — знаменитым, всероссийски и даже
всеевропейски признанным писателем. Современники воспринимали творчество Анучина
достаточно сдержанно, хотя появлялись и весьма одобрительные оценки.
Один из рецензентов, разбирая анучинские «Рассказы сибиряка», подчеркнул
зависимость молодого писателя от прозы М. Горького. «…Автор «Рассказов сибиряка»
является в настоящую минуту лишь очень способным учеником Максима Горького…»
Что касается самого Горького, то почти в каждом письме к Анучину Горький одобряет
произведения Анучина: «Хорошая, сильно написанная вещь», — пишет Горький 4 ноября
1903 года по поводу анучинского рассказа «Уважили». В декабре того же года писатель
советует Анучину: «Пишите … большую повесть или роман — я не сомневаюсь в успехе…».
«Вы так богаты фольклорным материалом, что я Вам завидую», — пишет Горький 7 ноября
1904 года, прочитав стилизованные «легенды» Анучина «Вечный скиталец» и «Такмак».
«…Как прекрасно изобразили Вы вашу каторжную Сибирь», — восторгается Горький
в письме от 25 мая/7 июня 1909 года.
Крупные литературные произведения В. И. Анучина — романы «Сполохи»,
«Волхвы», «Азия для азиатов», историческая драма «Красноярский бунт» ни разу не были
опубликованы. Последнее большое художественное произведение В. И. Анучина — роман
«Волхвы», который в самом конце 1930-х годов Анучин тщетно предлагал различным
редакциям и издательствам.
А. В. Сушко в своей работе о В. И. Анучине пишет: «Увы, с публикациями ему не везло.
Доморощенного философа и провинциального писателя упорно не хотели признавать
ни в центральной печати, ни в издательствах Сибири. Трудно сказать, в чем скрывалась
причина столь злосчастной судьбы творчества Анучина: в его ли профессиональном
неумении или же в неспособности вписать свое творчество в строгие каноны литературы
социалистического реализма.
По его собственному свидетельству в письме к Кожевникову, после появления в газете
«Правда» заметки о письмах к нему Горького «на меня посыпался град предложений об
издании их, — одиннадцать предложений!» Дальше — больше. 26 февраля 1941 года
он сообщал тому же Кожевникову еще более радостную весть: «Получил от одной из
толстых редакций телеграмму, просят спешно выслать роман («Волхвы»); получил письмо
от издательства, просят спешно выслать всю продукцию; получил милые письма от
института М.Э.Л. и от музея им. Горького. А вчера по радио передавали мою биографию.
Почти четверть века я сидел тихо, скромно и молчал о встречах, переписке и о своих
литературных произведениях — и никто мною не интересовался, а теперь, на старости
лет, столько внимания».
А. В. Сушко: «Но судьба в очередной, теперь уже последний, раз отвернулась от
него, лишив реальной надежды на издание написанного. Великая Отечественная война
изменила приоритеты, шансов быть изданным не стало. Но и в новых условиях он мечтал
о признании и бессмертии. Последнее ему удалось больше. Анучин успел передать свой
архив в Государственный Литературный музей. Для потомков остался «след» маленького,
честолюбивого и очень невезучего человека».
20 декабря 1940 г. Анучин написал в редакцию журнала «Сибирские огни» замечательное
письмо: «Когда лет 7-8 тому назад Истпарт предложил мне написать воспоминания
о встречах и совместной работе с видными революционерами, я охотно принял это
предложение. Будучи не подготовлен к подобной работе, я решил подковаться в отношении
техники и засел за штудирование разных авторов, писавших воспоминания. Проработал
около двадцати книг — и у меня навсегда пропало желание писать воспоминания. Все
эти мемуары, все без исключения, страдают одним и тем же тяжелым пороком. Всегда
получается так, что воспоминатель, нередко третьестепенная величина во всех отношениях, оказывается обязательно в центре, а вокруг него начинают вращаться, как планеты вокруг Солнца, таланты, знаменитости и крупные люди. Получается претенциозно и комично.
Второе соображение: воспоминания — несомненно труднейшая литературная форма.
В них неизбежно выявляются отношения автора к воспоминаемому лицу. На мой взгляд,
воспоминания нужно писать так, чтоб в отношении, скажем, любимого персонажа в книге
не было ни похвалы, ни комплиментов, ни панибратского похлопывания по плечу, но чтоб
в то же время читатель чувствовал теплое, любовное отношение к данному лицу. Какой-то внутренний согрев нужен».
А. В. Сушко, анализируя это письмо, пишет следующее: «Думается, что после этого
можно сделать, по крайней мере, два вывода. Вывод первый. С неожиданной для 1940 года смелостью тот заявляет, что по меньшей мере 20 опубликованных книг о революционном движении в России не заслуживают никакого доверия. Такое заключение — это приговор той официальной мемуарной историографии, которая пышным цветом расцвела в годы сталинизма. Вывод второй. (более чем спорный — прим. авт.) Автор письма свидетельствует о том, что он будет действовать так же цинично, но в более цивилизованных формах.
Подлог истории, подлог прошлого он мечтает осуществить не в уязвимой мемуарной,
а в более изощренной форме. И он искал и нашел эту форму. «Письма» к Анучину Ленина
и Горького — продукт не только честолюбивых и меркантильных интересов автора
фальсификации. Это — циничный продукт эпохи, в которой жил фальсификатор, судя
по всему, далеко не глупый человек, понявший, что его эпоха востребовала ложь, но не
желавший, чтобы она была примитивной или, во всяком случае, облекалась в примитивную форму. Это, наконец, и способ самозащиты человека со сложной судьбой и характером от тоталитарного государства. Этот способ оказался эффективным, поэтому в данном случае мы воздержимся от осуждения фальсификатора».
В наш век Интернета относительно легко найти почти всё обо всех… Но творчество
Василия Ивановича Анучина пока не входит в этот круг — а значит, он не полон! Только
сегодня, в ХХI веке стало возможным найти многое из созданным этим плодовитым, и
вне всякого сомнения, талантливым автором. Даже в перечисленной и растиражированной его библиографии имеются столь значительные лакуны — что диву даешься! Нет ни только целых сборников и собраний сказок, но и крайне знаковых и смелых — таких, как двухтомник «Моя религия», нескольких изданий «Социального закона», нет «Детских рассказов», стихов, «Кто виноват?» и «Красный дьявол»… многие или утрачены, как «Сполох», или просто отсутствуют во всех библиотеках страны…
Будущим исследователям его творчества есть где разгуляться!
Внимательно прочитав данную книгу, подготовленную издательством к печати,
и условно трактуемую, как сугубо детскую, я с огромным удовольствием погрузилась
в мир Василия Анучина, сотканный из сказок, рассказов и сказаний — где нет и не может
быть места лжи, вранью и фальши!
Остается пожелать и вам, дорогой читатель, столь же радостных эмоций и открытий.
вступительная статья из книги: "Сибирский сборник сказок, сказаний, рассказов. Из собраний В. И. Анучина". Тренд. Красноярск. 2015
Оценили 12 человек
15 кармы