Сегодня в нашей постоянной рубрике “Лучше один раз прочесть” мы коснемся приобретшей сегодня столь дурную известность проблемы борьбы с формализмом и буржуазным космополитизмом в Советском Союзе. Сделаем мы это на примере статьи Л. Климовича, напечатанной в №11 газеты “Правда” за 1949 год, дающей яростную отповедь формалистскому направлению в изучении литературного наследия узбекского народа. Нас здесь интересует не столько содержание этой критики, сколько логика приводимых аргументов, оценить которую можно, не будучи специалистом ни в узбекской литературе, ни в литературоведении вообще. Также небесполезно понять с какими же именно явлениями боролась советская критика в рамках кампании против формализма и космополитизма – и не в программных статьях членов ЦК ВКП(б), а в повседневной практике культурной работы.
Правда [1949]: Против космополитизма в литературоведении.
Против космополитизма в литературоведении.
Об авторе: Люциан Ипполитович Климович (1907-1989) – советский востоковед и исламовед, профессор (1933), член союза писателей СССР (1949), заслуженный работник культуры (1982).
Узбекский народ является творцом литературных ценностей, занявших почетное место в сокровищнице братских литератур нашей Родины. Такие замечательные образцы узбекского героического эпоса, как сказания «Алпамыш», «Тахир и Зухра», «Равшан», «Фархад и Ширин» и др., после Великой Октябрьской социалистической революции получили широкое распространение среди советских читателей. Новых успехов народное творчество достигло в Советском Узбекистане: в многочисленных эпических сказаниях, повествующих о борьбе узбекских трудящихся за социализм, воспевающих образы Ленина и Сталина, славящих легендарные подвиги Советской Армии, рисующих новые социалистические отношения в труде и в быту, узбекские народные поэты и сказители сумели ярко выразить глубокий патриотизм своего народа, его беззаветную преданность советской отчизне и большевистской партии, его горячую любовь к своему старшему собрату — русскому народу.
Впервые узбекское народное творчество стало предметом научного изучения только после 1917 года. Буржуазное литературоведение игнорировало искусство народов, угнетенных царизмом, стремясь доказать, что искусство этих народов якобы лишено подлинной самобытности и является всего лишь сколком с искусства арабского, османского или персидского. Исследования советских ученых, собравших десятки фольклорных памятников, неопровержимо устанавливают лживость и реакционный смысл подобных «теорий».
С тем большим осуждением должна быть встречена выпущенная Гослитиздатом книга В. Жирмунского и X. Зарифова «Узбекский народный героический эпос» (ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, М., 1947), по существу возвращающая нас к задам буржуазного литературоведения. Авторы этой книги всходят в своих рассуждениях из методологических предпосылок, глубоко чуждых марксистско-ленинскому литературоведению. В своей работе они стоят на позициях буржуазного космополитизма, пользуются методологией, по существу своему последовательно формалистической (здесь и далее выделено нами – Ред.).
Послушно следуя осужденному нашей наукой «историко-сравнительному» методу, заимствованному в арсенале буржуазного литературоведения, Жирмунский и Зарифов рассматривают узбекский фольклор, как колоссальное собрание так называемых международных сюжетов, якобы извечно кочующих из одной национальной литературы в другую. Вместо того, чтобы проследить, как отразилась в узбекском героическом эпосе история узбекского народа, его характерные духовные свойства, его бытовой уклад и своеобразие его национальной культуры, авторы книги озабочены только тем, чтобы подыскать для каждого сказания, созданного узбекскими поэтами, параллель в западноевропейских и ближневосточных (арабская, тюркские, персидская) литературах. История узбекского народного творчества поэтому искажается до неузнаваемости, а ее творцы, народные певцы и поэты, превращаются под пером Жирмунского и Зарифова всего лишь в комбинаторов стандартных сюжетов и образов, якобы перекочевавших в их произведения то из немецких, то из арабских, то из греческих источников. Авторы книги не делают даже попытки исторически объяснить эти «заимствования», так как они не могут не понимать, что указать, каким путем попали в средневековый Узбекистан поэтические мотивы, например, из французской или английской литературы, просто невозможно. Устанавливаемые ими совпадения и параллели носят поэтому исключительно формальный характер и в большинстве случаев буквально поражают своей надуманностью и искусственностью.
Национальное своеобразие узбекского искусства оказывается поэтому смазанным, оно без остатка растворяется в бесчисленных аналогиях, которые неутомимо проводят авторы книги.
Бесспорно, узбекский эпос находился во взаимодействии с эпическим творчеством других народов. Но это взаимодействие может быть правильно понято и объяснено только с позиций научного марксистско-ленинского литературоведения, рассматривающего каждое литературное явление во всей исторической конкретности. Методология же, которой пользуются авторы книги, неизбежно приводит их к космополитизму. Отдельные верные положения, высказанные в книге, не могут изменить этого итога.
Так, в самом конце книги авторы правильно пишут, что «раскрытие смысла героических образов, созданных народом в его многовековой истории, их живого социального звучания и воспитывающего значения для нашей героической эпохи — это первая и основная задача работы фольклориста над эпосом». Но этот тезис остается пустой декларацией, ибо в той же главе авторы стараются убедить читателей, что изучение народных корней эпоса, установление его живой связи с массами якобы возможно лишь после широкого сравнительного изучения эпоса в «международном» масштабе.
Неправильно также, имея в виду «литературные дастаны» («дастаны» — сказания—Л. К.), распространенные в Средней Азии, утверждать, что «народные книги» сводятся к «арабско-персидским источникам». Авторы книги утверждают, что «если через посредство «народной книги» узбекский эпос обогащается поэтической романтикой средневековой персидской литературы, то через сказку в эпос проникает богатое и разнообразное наследие бродячих мотивов и сюжетов, распространенных в мировом фольклоре». Говорить так — значит не только обеднять узбекское эпическое творчество, но и путем повторения лживых формул об «интернациональной мусульманской письменной культуре» и т. п. принижать значение литературных богатств народов Советского Союза,
В частности, следуя воззрениям буржуазных писателей, стремящихся в своих реакционных целях свести на нет оригинальность литератур на тюркских языках, Жирмунский и Зарифов в своей книге говорят о персидской литературе, как об «основном источнике средневековой романтики для всех литератур мусульманского Востока», и возводят узбекский эпос к «арабско-персидским источникам».
Нарочитые поиски «мусульманских» истоков в узбекском эпосе приводят авторов к утверждениям, весьма напоминающим рассуждения панисламистов в других родственных им феодально-клерикальных и буржуазно-националистических «теоретиков». Замалчивая реакционную роль ислама, всегда служившего идеологической опорой для эксплуататорских классов на Востоке, Жирмунский и Зарифов говорят о «народных корнях» «официальной идеологии мусульманства», о некоей «интернациональной мусульманской письменной культуре» и т. п. Все это буквально повторяет шовинистические разглагольствования некоторых небезызвестных буржуазных этнографов и историков культуры.
Жирмунский и Зарифов не останавливаются перед прямой фальсификацией. Они пытаются, например, сказание о «Фархаде и Ширин», в котором нашли свое выражение народные мечты о счастье и справедливости, истолковать, как отражение влияния... библии и корана. И, наоборот, анализируя эпос «Юсуф и Ахмед», в которой развиваются идеи «газавата», т. е. войны за веру, авторы книги объявляют этo проникнутое мусульманской идеологией произведение «патриотическим».
Даже защита многоженства, встречающаяся в некоторых литературных памятниках, отразивших реакционное влияние ислама, толкуется в книге всего лишь как «прием», призванный подчеркнуть... «обаяние романического героя».
Надо ли искать более выразительного доказательства полнейшей порочности того объективистского, формалистического метода исследования, которым пользуются авторы книги? Они все время витают в кругу надуманных абстрактных литературных схем и поэтому обнаруживают полную неспособность разобраться в идейной сущности рассматриваемых литературных памятников. Только безыдейной, беспринципной погоней за «оригинальными» сопоставлениями и пустопорожними параллелями можно объяснить сделанное ими абсолютно надуманное и бестактное сравнение любимого узбекского народного героя Алпамыша с... германским Зигфридом.
Прослеживая всевозможные переклички, которые якобы существуют между узбекским эпосом и различными восточными и западноевропейскими литературами, Жирмунский и Зарифов только вскользь вспоминают о литературе великого русского народа. Как и подобает безродным космополитам, им совершенно чужда наша русская национальная культура. Вот почему, уподобляя героя сказания «Гороглы», юного Айваза, то библейскому Давиду, то Говэну средневековых французских сказаний о короле Артуре, авторы игнорируют взаимодействие двух национальных культур— узбекской и русской. Русские на протяжении веков находились в экономическом и культурном общении с узбеками, и это общение было в высокой степени плодотворно для узбекского народа. Но Жирмунский и Зарифов обходят эти факты молчанием.
Порочная методология не дала авторам книги увидеть и то качественно новое, что принесли во многовековую эпическую традицию современные советские сказители. Героическому эпосу, созданному в республике после Октябрьской революции и отражающему грандиозные социалистические преобразования, происшедшие за годы советской власти в Узбекистане, авторы уделили из 496 страниц всего... 30.
Издание этой методологически порочной, путаной и антиисторической книги является ошибкой Гослитиздата. Долг советских литературоведов — дать подлинно научный марксистско-ленинский анализ литературных богатств, которыми гордятся народы нашей Родины. Но эта задача может быть выполнена только при условии, если глубоко чуждое влияние буржуазно-позитивистской, космополитической школы Веселовского будет ликвидировано в нашем литературоведении.
Комментарий редакции:
Основная задача идеологии любого реакционного класса – затушевать его реакционность, продлить срок его исторического существования, в конечном итоге – оправдать и защитить статус-кво. Сколь бы ни было пошло и примитивно это продиктованное социальным заказом стремление, нет предела изощренности, на которую оно толкает человеческие умы. Существенный отпечаток эта общественно необходимая апология реакции накладывает на гуманитарные науки, поставляющие идеологии львиную долю строительного материала. Поэтому во все эпохи мы можем видеть реакционные веяния в гуманитарных науках, в конечном итоге сводящиеся к отрицанию исторического развития, в рамках которого отживающая эпоха должна была бы предстать как пройденный этап.
Это можно сказать и в отношении нашей эпохи: эпохи капиталистической, буржуазной реакции. Не должно вызывать удивление то обстоятельство, что именно в послевоенные годы так остро встал вопрос о противостоянии реакционным тенденциям в гуманитарной области: в искусстве, истории, языкознании, идеологии и т.д., - противостоянии, вылившемся, в первую очередь, в приобретшие сегодня столь дурную славу кампании против формализма и космополитизма. Только что было уничтожено – в чудовищной войне, ценой десятков миллионов жизней – порождение чернейшей реакции – германский фашизм. Немудрено, что после такой победы любые формы буржуазной реакции – имеющие с фашизмом и фашистской идеологией единый корень – стали объектом столь пристального внимания.
Это родство следует раскрыть подробнее. Существует несколько логически возможных способов провести апологию застоя и отрицания развития: выдающихся успехов здесь достигла религия – самая очевидная точка опоры для сил реакции. Можно, не отрицая самого факта развития, подвергнуть жестокой инвективе его направление – эта идеология утраченного золотого века невинности человечества, идеология порочности цивилизации и привносимых ей в человеческую жизнь форм прогресса – а по сути романтическая апология варварства, как уже открыто и ничего не стыдясь, признавали модернисты XX века – есть вернейший союзник буржуазии. Но если идилликам разлагающегося рабовладения или позднефеодального романтизма еще присущ некоторый гуманистический импульс, если они еще пытались решить еще проблему отчуждения, то буржуазное декадентство стало явлением уже куда более мрачным. Несмотря на то, что действительное культурное варварство, действительный восторженный дикарь, воспитанный в Третьем рейхе был столь мало похож на салонных модернистов и пресыщенных жизнью литераторов, и философов, нападающих на культуру и “ограниченный” человеческий разум, – фактически они – близнецы братья, и то, что первые пожирают вторых, не столько парадоксально, сколь поучительно. Наконец, можно свести все развитие лишь к комбинаторике неизменных и независимых от человеческой воли конструктов, содержанием истории человечества в этом случае станет развитие форм, в которых сочетаются эти конструкты, – таким образом, семья идеалистических мировоззрений пополняется тем, что в советской критике презрительно называли формализмом.
Мы не будем здесь касаться связи между этим философским течением и космополитизмом, связи обозначенной в статье Л. Климовича, ограничившись тем очевидным замечанием, что наш долг повсюду противопоставлять формализму реалистический, т.е. диалектико-материалистический и конкретно-исторический подход. Там, где формалист видит механические заимствования, общие места, материалист должен усматривать проявления объективных и универсальных законов развития человечества: в частности, народного творчества в его конкретно-национальной специфике. Следуя за логически порочной методологией, исследователь неизбежно будут вынужден принимать логически порочные обобщения и приходить к порочным – неверным – выводам, если факты противоречат этим выводам – тем хуже фактам. Лженаука всегда идет от конкретной лжи ко лжи о фундаментальных законах познания – здесь мы видим, как она проделывает второй круг: буржуазная философия, возникающая, чтобы методологически обосновать исходную ложь о природе общественного развития, ведет к новой лжи. Сколь бы изощрен ни был этот путь – он малосодержателен, из неверного утверждения, как известно, следует все, что угодно.
В деле борьбы с формализмом у нас было наломано немало дров. В частности – поэтому это учение торжествует сегодня, а космополитизм стал у нас чуть ли не национальной идеологией, стыдливо прикрываемой словами о патриотизме. Мы еще не раз вернемся к этому вопросу, а пока лишь зафиксируем, что, хотя мы далеки от оправдания или затушевывания допущенных ранее – да и теперь допускающихся в утрированной трагикомической форме – перегибов, следует четко понимать, что это – именно перегибы, что сама линия борьбы с формализмом и космополитизмом была и остается не только правильной, но и необходимой.
Е. Морыганов Ю. Пыльцов
Оценили 2 человека
4 кармы