Как американский расизм повлиял на Гитлера. Часть 1

Предисловие редактора:

Мы не согласны с целым рядом положений, которые автор приводит в настоящей статье. Там, где это было возможно, мы постарались дополнить эти положения нашими комментариями — в особенности это касается вопроса о социал-фашизме и сталинской недальновидности, якобы приведшей к тому, что выступив против социал-демократов, коммунисты способствовали приходу Гитлера к власти. Разумеется, автор, сам принадлежащий к западной левацкой публике и пишущий для нее, не мог не уподобить при случае сталинизм и гитлеризм, — обогатив теоретическое наследие А.И. Солженицына новым рядом чудовищных глупостей.

Да и фактом преемственности между англо-саксонской политикой расового господства и германским нацизмом сегодня сложно удивить отечественного читателя. Общеизвестно и то обстоятельство, что немалая часть нацистких ученых и аппарата доктора Геббельса были взяты на американский баланс в первые дни и месяцы после войны. Но статья не об этом. Наиболее интерсеной, на наш взгляд, является дающаяся здесь картина тихой поступи фашизма. Картина эта несвободна от искажений, но в целом, на наш взгляд, верна.

Вместе с тем, в понимании самого фашизма автор, несмотря на свою левую ориентацию, делает шаг назад в сравнении с даже с Димитровым, давшим свой анализ фашизма более 80 лет назад. Более того, автор фактически впадает в идеализм, трактуя фашизм как проявление людоедской теории, легко проникающей в общество в силу тех ли иных противоречий, которыми отмечена жизнь каждого отдельного его члена (тут обычно пишут об экзистенциальном одиночестве и т.д., и т.п.). За этим разговором в пользу бедных прячется тот факт, что автор приводит все возможные концепции фашизма, кроме единственной теоретически последовательной, — марксистской. И это — серьезный звоночек: приписывание фашизму «антикапиталистических» черт есть существенный и очень опасный шаг к принятию и возрождению фашизма.

Фашизм есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов. Фашизм в идеологии — это корпоративизм, концепция классовой солидарности и вытекающий из нее антикоммунизм. Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала, возникающая тогда, когда финансовый капитал сам берет на себя основную функцию государства, функцию террористической расправы над рабочим классом и интеллигенцией.

Фашизм есть империализм, мобилизованный против внутреннего врага, — против собственного народа. И пока остается на земле капитализм, быть и фашизму. Не дурные идеи определяют общественную действительность: общественная действительность определяет идеи, которые будут ей востребованны. В современном буржуазном обществе — это идеи Ильина, Гитлера, Муссолини и их англо-саксонских предшественников.

Настоящая статья носит реферативный характер и обобщает совокупность тех теоретических наработок, которые были осуществлены на Западе в рамках осмысления феномена гитлеризма — от новейших исследований до франкфуртской школы. Это обстоятельство, взятое вместе с отмеченной выше спецификой самого текста, позволяет судить о состоянии современной западной левацкой мысли. И состояние это достаточно плачевное. Прежде всего, на наш взгляд, в силу отрыва этой мысли от народа, отсутствия коррективы снизу, многолетнего затворничества в башне из слоновой кости. Эту опасность следует сознавать и нашим теоретикам левого толка.

Д. Марьин

Как американский расизм повлиял на Гитлера

«История учит, но у неё нет учеников», — так говорил философ-марксист Антонио Грамши. Его слова каждый раз всплывают в моей голове, когда я просматриваю отдел исторической литературы в книжном магазине. Издательская мудрость гласит, что вы никогда не прогадаете, если будете печатать книги о Линкольне, Гитлере и собаках – или, как альтернатива, о гольфе, нацизме и кошках. Говорят, что в Германии беспроигрышным вариантом обложки журнала является сенсационный материал либо о Гитлере, либо о сексе. Как бы там ни было, но тема Гитлера и нацизма является сегодня «кормушкой» для издательского бизнеса, каждый год появляются сотни новых трудов, общее количество которых измеряется десятками тысяч. С полок магазинов на нас смотрит множество книг с переплетами цвета нацистского флага, с заголовками, набранными готическим шрифтом, и с обязательной свастикой на обложке. В прошлогодних каталогах можно найти такие названия: «Я был пилотом Гитлера», «Я был шофером Гитлера», «Я был доктором Гитлера», «Мой сосед – Гитлер», «Гитлер был моим другом», «Он был моим начальником» и «Гитлер не дурак». Книги написанные о молодости Гитлера; о годах, проведенных в Вене и Мюнхене; о его службе во время Первой Мировой войны; о том, как он пришел к власти; о его библиотеке; о его предпочтениях в искусстве; о его любви к фильмам; о его отношениях с женщинами и о его склонности к дизайну интерьеров («Гитлер дома») [1].

Почему подобные книги выходят в таком невероятном количестве? Этот вопрос может показаться неуместным. Холокост – величайшее преступление в истории, и люди уже отчаялись найти объяснение произошедшему. Человечество до сих пор потрясено головокружительным падением Германии с высоты цивилизации в глубину варварства. Бесспорно, Гитлер был талантливым художником и оформителем: под обложкой со свастикой можно продать всё что угодно (а ведь нацистский флаг был именно его изобретением – итогом “бесчисленных попыток”, если верить «Mein Kampf»). В 1975 году вышла статья Сьюзен Зонтаг «Магический фашизм» (Susan Sontag, Fascinating Fascism), в которой она заявляет, что привлекательность нацизма кроется в его эротичности, будоражащей не только фантазии садомазохистов: ее влияние распространяется на всю культуру в целом. Зонтаг объясняет это влияние ответной реакцией на подавление свободы выбора в сексе (а, возможно, и в других сферах), на невыносимую степень разобщенности и одиночества. Нео-нацистские движения определенно кормятся на увековечивании гитлеровского зловещего флера.

У американцев особенно сильный спрос на книги, фильмы, телешоу, документальные передачи, видео игры, комиксы, посвященные нацистской тематике. Истории о Второй Мировой войне утешают обывателя воспоминаниями о тех временах, когда еще не было Вьетнама, Камбоджи и Ирака, когда Соединенные Штаты были благородной супердержавой, спасающей Европу, парализованную тоталитаризмом и политикой умиротворения [2]. Однако в послевоенные годы стала заметна зловещая преемственность: многие немецкие ученые бежали в Америку и начинали работать на своих бывших врагов, в результате чего были созданы технологии массового уничтожения, по своим масштабам превосходившие даже самые смелые фантазии Гитлера. Нацисты превозносили многие аспекты американского общества: культ спорта, голливудская фабрика ценностей, мифология исключительной, “пограничной” цивилизации (frontier mythology). С юношества Гитлер зачитывался книгой немецкого писателя Карла Мая «На диком Западе». В 1928 году Гитлер одобрительно заметил, что европейские переселенцы в Америке «уничтожили миллионы краснокожих ради нескольких сот тысяч людей». Когда он говорил о Lebensraum, «жизненном пространстве» в Восточной Европе, он ориентировался на американский пример.

Среди последних публикаций о нацизме, вышедших в Америке, читателей больше всего встревожила книга К. Уитмэна «Американская модель Гитлера: Соединенные Штаты и создание нацистской расовой теории» (Q. Whitman’s “Hitler’s American Model: The United States and the Making of Nazi Race Law”). На обложке – неизбежная свастика и две красные звезды по бокам. Уитман показывает, каким образом нацисты черпали вдохновение из реалий американского расизма конца 19 – начала 20 века. В “Mein Kampf” Гитлер превозносит США как единственное государство, которое смогло воплотить в жизнь расовую концепцию права «путем запрета на выдачу гражданства представителям некоторых рас. Уитмэн отмечает, что фактически существует негласный запрет на обсуждение этого влияния, потому что преступления Третьего Рейха считаются безусловным злом. Однако человеконенавистничество того рода, что поразило Германию, уже существовало прежде и продолжает существовать по сей день. Чтобы окончательно уничтожить его, необходимо отмести национальную специфику и разобраться в его объективной природе.

Обширная литература, посвященная Гитлеру и нацизму, в основном, касается небольшого круга всем надоевших вопросов. Первый – биографический: как получилось так, что австрийский художник-любитель, служивший связистом в Первую Мировую войну, стал выдающимся праворадикальным демагогом? Второй – общественно-политический: почему цивилизованное общество восприняло гитлеровские экстремистские идеи? Третий – об отношении человека и власти: насколько сильно было влияние Гитлера в аппарате управления Третьего Рейха? Все эти вопросы подводят к ключевому вопросу, вопросу о причинах Холокоста: следует ли видеть в нем результат злого умысла и сознательной подготовки или же варварскую импровизацию. Сегодня, когда мы повсеместно сталкиваемся с непримиримым расизмом и возрождающимся авторитаризмом, важнейшей задачей является изучение механизмов, приведших к возвышению Гитлера. Ведь для тех, кто хочет уничтожить демократию, лучшего примера не найти.

С 1945 года историография нацизма претерпела ряд сильных изменений, отражающих политическую ситуацию в самой Германии и за ее пределами. В начале Холодной войны, когда Западная Германия рассматривалась как бастион против советской угрозы, никто не пытался искать причины трагедии в самой немецкой культурной традиции. Алан Буллок, британский историк, в 1952 году опубликовал первую послевоенную биографию Гитлера. В этой книге Гитлер изображен шарлатаном, манипулятором и «абсолютно беспринципным оппортунистом». Немецкие мыслители, как правило, обходили стороной это сочинение, предпочитая другие, более системные объяснения. Ханна Арендт (Hannah Arendt) в «Происхождении тоталитаризма» высказала предположение, что диктатура черпала свою энергию в одиночестве современного человека.

В 60-е и 70-е годы накал страстей Холодной войны ослабевает, начинают забываться ужасы Холокоста, и в это время многие историки принимают концепцию «особого пути» Германии, отличного от пути развития других западных стран, Deutscher Sonderweg.Утверждалось, что в период правления Вильгельма страна не смогла пойти по здоровому либерально-демократическому пути, и именно эта неспособность модернизировать политическую систему и подготовила почву для нацизма. Многие левые немецкие ученые, например, Ганс Момзен, использовали эту концепцию, чтобы привить немцам чувство коллективной ответственности: Гитлер лишь послужил предлогом – то что, что он сделал, он сделал для нас. Момзен рисует картину «совокупной радикализации» нацистского государства, в которой Гитлер выступает в качестве «слабого диктатора», где реальной политикой занимаются конкурирующие между собой бюрократические группировки. Заграницей теория особого пути приобрела карательную окраску, корень зла виделся в историческом развитии и культурной традиции самой Германии. Книга Уильяма Манчестера «Оружие Круппа» (1968) заканчивается такими зловещими словами: «В туманную ночь, в одежде из грубой кожи сидит, притаившись, первый ариец-дикарь, его копье наготове, он ждет, ждет».

Теория особого пути подвергалась атакам с разных сторон. В научной среде этот спор получил название Historikerstreit («Исторический диспут»). Историки правой направленности заявляли, что хватит уже немцам заниматься самобичеванием: нацизм появился как ответная реакция на большевизм, а Холокост был всего лишь одним из множества геноцидов. Иоахим Фест, первый немецкоязычный биограф Гитлера, также обошел вниманием школу особого пути. Изображая фюрера почти всемогущим демоном, он снимает вину с правящих кругов Веймарской республики, допустивших Гитлера до власти. В более сомнительной литературе и вовсе пытаются представить гитлеризм как эксперимент, имевший целью модернизировать Германию, но в какой-то момент вышедший из под контроля и провалившийся. По крайней мере, сейчас такие идеи крайне не популярны в Германии. В современном немецком обществе главенствует концепция коллективной ответственности за преступления нацистов.

За пределами Германии критика концепции особого пути исходит, главным образом, слева. Британские ученые Джэф Эли и Дэвид Блэкбон (Geoff Eley and David Blackbourn) в 1984 году издали книгу «Особенности истории Германии». В ней они попытались показать «тиранию в ретроспективе», воссоздать закономерную последовательность из огромного количества разрозненных фактов. В прошлом кайзеровской империи авторы заметили следы различных либеральных начинаний: реформы в жилищном строительстве и здравоохранении, ослабление цензуры. Немецкое общество было пропитано антисемитизмом, хотя в Германии накал страстей никогда не доходил до той степени, как во Франции с делом Дрейфуса или в Венгрии с Кровавым наветом в Тисаэсларе. Кроме того, Эли и Блэкбон ставят вопрос: могла ли социал-шовинисткая, империалистическая Британия служить в то время образцом для подражания. Сегодня теория особого пути служит инструментом самооправдания для других стан: возможно, мы и совершаем ошибки, но немцы все равно – гораздо хуже нас.

Ян Кершоу (Ian Kershaw), автор монументальной двухтомной биографии Гитлера (1998-2000), кажется, смог найти золотую середину между изображением «сильного» и «слабого» диктатора. Гитлер имел привычку работать по ночам, не любил бумажную работу и испытвал неприязнь к разговорам. Все это характеризует его как, по меньшей мере, своеобразного руководителя. Пытаясь объяснить феномен диктатуры, в которой диктатор то и дело отсутствовал, Кершоу вводит понятие «работы в направлении фюрера» «действие в соответствии с линией Гитлера»: когда Гитлер не давал достаточно явных инструкций по какому-либо вопросу, нацистские чиновники додумывали за него, и часто это приводило к принятию даже более радикальных решений. В спорах о Гитлере как политике большая часть ученых сходится во мнении, что его убеждения в основном сформировались к середине 1920-х годов. Он был неизменно одержим двумя идеями: ярый антисемитизм и расширение жизненного пространства. В начале 1921-го года он говорил о заточении евреев в концентрационных лагерях, но к уже 1923 году пришел – поколебавшись одно мгновение – к идее уничтожения всего еврейского населения. К Холокосту привела простая и чудовищная логика: раз Германия должна расширяться на восток, где проживают миллионы евреев, значит, эти евреи должны исчезнуть, потому что немцы не смогут сосуществовать вместе с ними.

Уже почти век люди пытаются описать психологию Гитлера. В своей книге «Объясняя Гитлера», вышедшей в 1998 году, Рон Розенбаум собирает всевозможные теории на этот счет. Оказывается, чтобы понять Гитлера, необходимо учитывать, что у него был жестокий отец; что он был слишком близок со своей матерью; что его дед был евреем; что он переболел энцефалитом; что он заразился сифилисом от еврейской проститутки; что он обвинял еврейского доктора в смерти матери; что у него не хватало одного яичка; что он прошел через незавершенное лечение гипнозом; что он был геем; что он скрывал грязные фантазии о своей племяннице; что он был наркоманом; или – мой личный фаворит – что на Гитлера повлияла кратковременная учеба в одной школе с Людвигом Витгенштейном [3]. В корне этой спекулятивной мании лежит то, что Розенбаум называет мышлением “человека, потерявшего сейф”: убеждение, что при достаточной въедливости, загадку можно разрешить методом Шерлока Холмса.

Историки напротив часто изображают Гитлера ничтожеством, полным нулем. Кершоу даже назвал его «человеком без каких-либо качеств». Фолькер Ульрих, немецкий писатель и журналист, работавший в газете Die Zeit, решил восполнить нехватку исследований, в большей степени касающихся личной жизни Гитлера. Его первая книга «Гитлер: путь к власти 1889-1939» (2016) вышла в Англии в вольном переводе Джефферсона Чейза. У Ульриха Гитлер предстает не злым волшебником, околдовавшим невинную Германию, но хамелеоном, прекрасно понимающим впечатление, которое он производит. «Мнимая невзрачность была частью характера Гитлера, способом скрывать от посторонних глаз свою личную жизнь: его фигура должна идентифицироваться только с ролью политического лидера». В Мюнхенском салоне Гитлер – обходительный джентльмен, в пивной – бандит с пистолетом, в компании певцов и актеров – представитель богемы. У него была исключительная память, что позволяло ему выглядеть своим в любой компании. Однако его самоуверенность исчезала в присутствии женщин. Ульрих рисует любовную жизнь Гитлера как череду неудовлетворенных желаний. Не стоит и говорить, что это был совершенный эгоцентрик, лишенный сочувствия. Много сказано о его любви к собакам, но он и с ними жестоко обращался.

С юности Гитлер был одиноким мечтателем. Неохотно сближался с людьми, старался не выделяться, полностью отдавал себя книгам, музыке и рисованию. Ограниченность техники и ярое желание работать с человеческим телом мешали его карьере художника. В 1908 году он переезжает в Вену, там он некоторое время живет в приюте для бездомных и доме призрения, где заводит знакомства среди маргинальных слоев общества. В 1913 году он перебирается в Мюнхен, где наконец-то начинает жить жизнью художника: проводит дни в музеях, а ночи – в опере. К этому периоду можно отнести его увлечение Вагнером, хотя он вряд ли понимал всю психологическую сложность и двусмысленность творчества композитора. Очень точное описание молодого Гитлера можно найти в рассказе Томаса Манна «Братец Гитлер». Манн соединяет опыт Гитлера со своим личным и пишет: «полутупое прозябание в низах социальной и духовной богемы, высокомерное по сути, по сути отказ от всякой разумной и достойной деятельности – на каком основании? На основании смутного чувства, что ты предназначен для чего-то совершенно не поддающегося определению, чего-то, что вызвало бы у людей смех, если бы ты это назвал». (Т.Манн. Аристократия духа. Сборник очерков статей и эссе / Перевод с немецкого С.Апта и др. М.: Культурная революция, 2009.).

Несмотря на заявления, сделанные в «Mein Kampf», нет никаких иных указаний на то, что Гитлер пришел к своим строго антисемитским воззрениям еще в молодости. Напротив, видимо, он имел дружеские отношения с несколькими евреями в Вене и Мюнхене. Но это вовсе не значит, что он был свободен от распространенных предрассудков, связанных с евреями. Безусловно, он был ярым германским националистом. В начале Первой Мировой войны он добровольно вступил в немецкую армию и показал себя как хороший солдат. Большую часть войны он провел в качестве посыльного между командирами своего полка. Первый намек на правый поворот его взглядов можно найти в одном из писем 1915 года, в котором Гитлер выражает надежду, что война окончательно уничтожит германский «внутренний интернационализм».

Продолжение следует...

перевод Л. Зариповой

Оригинал

https://www.newyorker.com/maga...