Загримированный

«Вата! Посконная вата и это клинический факт», - вот какая досадная мысль билась в неугомонном мозгу именитого питерского актёра Глеба Михайловского по поводу присланного из Москвы нового режиссёра. Инородцев, да и вообще приезжих Видный Актёр недолюбливал. Нельзя сказать, чтоб размышление это пульсировало в его разуме непрерывно, однако в последние две недели оно с завидным постоянством заворачивало прошвырнуться по актёрским извилинам, разрушая покой и пробуждая творческую грусть.

И было почему! Приперевшись куда никто не ждал, москвич за несколько месяцев безжалостно похоронил продвинутый, цивилизованный репертуар небогатой, но гордой труппы, и взялся ставить замшелую банальщину типа «Вишнёвого сада» и «Горя от ума». Причём в аутентичной костюмировке и декорациях. Дремучая жуть!

Правда, невозможно отрицать, что по сравнению с богатыми обнажёнкой и матершиной психоделическими изысками предыдущего режиссёра, посещаемость спектаклей и, соответственно, выручка почему-то ощутимо выросли! Мало того, из затемнённого зала во время спектаклей до актёров то и дело стали доноситься не жиденькие хлопки ценителей Искусства-Для-Избранных, как это было ранее, а довольно дружные аплодисменты. Однако, - но! Но!

- Бедный Гемпланд! Вот уж кто подлинно радел за развитие обиженного русского народа! И пока он не свалил за рубеж, к нам ходили ценители, а сейчас – ширнармасса. Причём, - прутся даже с детьми! Тогда, было дело, о нас судачили на первых полосах Свободной Прессы, - проносилось в голове Михайловского, - а нынче? Мы опустились! Да, обыватель нас ругал, но зато мы были в авангарде! На переднем крае искусства! Мы вели вперёд наш бедный тёмный народ! А сейчас?! Мы сдались. Нет! Мы продались за хлеб с маслом, мы пошли на поводу толпы! Докатились…

Горьким актёрским взором Михайловский окинул своё отражение в гримёрном зеркале, из которого на него смотрел не кто иной, как сам Дерсу Узала, - герой старой пьесы, реанимированной московским назначенцем для питерских подмостков. Кому нужен весь этот нафталин? Кому? А?

Однако же, характерный шум, доносящийся из зала, надёжно свидетельствовал, что свободных кресел почти нет, а, значит, показ всё-таки кому-то нужен как минимум настолько, чтобы взять да и расщедриться на билетный сбор.

Ожидания зрителя Глеб Михайловский обманывать не умел, и выложиться постарался на все сто не только в первом, но и в остальных действиях. Нимало способствовал этому тот факт, что гадюка – новый режиссёр, в отличие от Гемпланда, с самых первых прогонов требовал от творческой братии не креатива, а идеального знания текста, и лишь в самую последнюю очередь природного таланта и экспрессии. Короче, - эта сволочь допекла и вышколила всех!

По другим ли причинам, по этой ли, - но сегодня спектакль закончился овацией. На поклон, потные, но счастливые, актёры выходили трижды, после чего окончательно исчезли-таки в обновлённых московским гостем бархатных кулисах.

Там ожидал в полной готовности скромный актёрский стол, вполне пригодный для того, чтобы братия поздравила друг друга с удачным спектаклем, хорошим завершением дня и, подогретая, принялась разглядывать великолепные фотографии о недавнем зарубежном отдыхе юной примы Эли Зеленской, комментировавшей каждую из них лично.

Ах, что ж ещё нужно исстрадавшейся актёрской душе, как не традиционная но добротная закуска, своя кампания, и живой разговор? О прекрасном, о Питере, о нелёгкой судьбе Простого Народа, за который Глеб Михайловский любил сражаться в каждой подвернувшейся дискуссии. Лепота! И всё действительно было бы прекрасно, если б не она. Не пятая.

Она, падла, не дала сосредоточиться, когда Видный Актёр за разговором про народную недооценённость надел уличную обувь, пальто, повязал шарф крупным бантом и проводил ненавидящими глазами Москвича, который под руку с примой Зеленской пошёл садиться в приехавшее такси. Всё ясно…

- Видел? А? Костя! Что творится, что творится…

- Пошли домой, Глеб Маркович!

И ни осветитель Костя Шац, ни Джек Филаретов, ни даже улыбчивая Мася Лецкая, - ни одна живая душа из вываливших со Служебного на улицу, не догадалась подсказать увлёкшемуся Глебу Михайловскому, что оделся-то он оделся, а вот разгримироваться категорически позабыл. Пятая! На всех и каждого она влияет адским и неприятным образом.

Часть компании во главе с Филаретовым двинулась на Ланскую, кто-то ещё сел на двадцатку а Костя Шац, Мася и Глеб Михайловский влекомые целью разместиться в троллейбус сорок восьмого маршрута остановились на углу Сердобольской.

- Неетуу! Где настоящие русские люди?! Где врождённая тяга к культуре? К просвещению? Где всё это?

Подошёл троллейбус, наличный актёрский и технический состав разместился в полупустом салоне.

- Точно! – трагически покивал с большой амплитудой Михайловский, - верно ты говоришь, Костя, хоть и осветитель! И ведь из-за чего всё?! Замарали чистоту расы, изгадили. Всё пришлые. Дикарьё. Где поэты? Где классики? Где эта наша традиционная тяга к высокому?

- Именно, именно, Глеб Маркович! Испохабили. Но всё в наших силах! Правда, Мася?

Взгляд томных зелёных Масиных глаз перемещался с Михайловского на Костю и обратно. Принятая в театре доза чётко дотягивала, чтоб обнажить таящиеся в Масиной душе довольно бурные устремления. А живая Масина мысль усиленно трудилась в этот момент над нелёгким решением на кого из окружающих эти самые бурные устремления излить сегодня чисто практически. Троллейбус содрогнулся на выпирающем из дорожного полотна канализационном люке и Масина мысль по-военному защёлкнулась на могучей Костиной кандидатуре.

Движимая электричеством машина неумолимо шла к конечной, Мася и Костя исчезли на очередной остановке, а видный деятель искусств вышел и зашагал по ненастной погоде в полном одиночестве, не считая обыкновенно обуревающих его высоких помыслов.

- Да, видный! Повидней многих, несмотря на отсутствие званий и регалий! На которые с Гельмантом вполне можно было надеяться, а вот с нынешним, конечно, - увы. Потому, что серость! Везде заезженная серость, везде расхлябанность, везде чужое. Всё гибнет, всё! Деревни, города, молодёжь, а с ней всё! Как разъяснить ей, что нужно быть лучше, прямее, бескомпромиснее, крепче, жёстче?

Много кому приходилось убеждаться, что мысли имеют свойство приобретать временами сугубую материальность, что в случае Глеба Михайловского реализовалось в виде трёх представителей этого самого юного поколения, возникших прямо на его пути буквально в нескольких шагах.

Красавцы! Без этих длинных паклей, в красивых аккуратных джинсах, подвёрнутых снизу, в начищенных до блеска высокошнурованных ботинках. Расстёгнутые короткие чёрные курточки, подтяжки. Глаз радуется! Не то, что некоторые…

Средний из встречной троицы аккуратный молодой человек, подходя ближе, видно решил поприветствовать актёра, замедлив шаг.

- А-а, вот встреча! Гляди ребят, кто у нас тут!

Двое приятелей, шагавших слева и справа от своего центрового, как-то не очень радостно засмеялись.

- Привет, молодёжь! Иду, любуюсь на Вас! Надо, надо, ребята, чтоб вся наша, русская молодёжь такая вот и была! Подтянутая, старших уважала.

И тут, странным образом, чего-то не задалось.

- Старших?, - возмутился левый, - гля, пацаны, чучмек под русского заделаться решил! Хочешь ряды наши испоганить, барабан?

И левый юноша ни с того, ни с сего, влепил правой ногой, зашнурованной в блестящий ботинок, прямо в актёрский живот. Раз, другой. Приятели с готовностью присоединились.

- На, получи!!!

- За что?, - застонал актёр, - Подонки! Я русский! Русский я!

- Ах, подонки!? Гнида! На, на ещё! Вали к себе в чукотляндию, скотина узкоглазая! Хватает?!

Троица подтянутых парней мутузила бедного Глеба Михайловского руками и ногами недолго, но сосредоточенно. При этом было высказано явное непонимание, чего ищет эта рожа в культурной столице страны, а так же воспоследовала настойчивая рекомендация больше не попадаться нормальным людям на их придирчивые глаза. Перед уходом его пнули ещё разок. «Контрольный», - как выразился один из подтянутых молодых людей.

Вот тут-то, у лежащего на нечистом асфальте Глеба Михайловского и пронеслась мысль, что он не разгримирован! Именно тут впервые и вспомнил он русскими цветастыми терминами и гримёра, и всех своих спутников, которые могли бы подсказать, напомнить, но почему-то этого не сделали.

Но куда этим цветастым терминам было до тех исконных именований, которыми запоздало увешивал страдалец тех самых образцово-показательных ребят, встретившихся втроём ему по дороге. Душевные это были слова, достойные занесения в самые глубокие анналы.

Жаль только, никого из филологического бомонда, чтобы этим самым занесением в анналы заниматься не было даже близко. Актёр валялся в грязи один. Исключительно благодаря изрядному полулитру ранее выпитого спиртного, возмущённое сознание не оставило безвинно пострадавшего радетеля за народ.

Именно оно, верное, не покинувшее интеллигента сознание и позволило ему, наконец, охая и кряхтя подняться и преодолеть последние пятьдесят метров до своего подъезда, а потом ещё вползти в лифт и нажать на нужную кнопку.

Затрясшись, двери лифта открылись и, с большим трудом выбираясь из него, Глеб Михайловский нос к носу столкнулся с Никифоровыми. Соседи, как и всегда, имели мысль прогулять на ночь свою морщинистую собаку. И, надо отдать им должное, каким-то седьмым чувством, сквозь вдрызг разбитое лицо с остатками театрального грима, Никифоровы разглядели во встретившемся им грязном существе именитого актёра.

Добрые души, они срочно вызвали неотложку. И пока юркий экипаж, сияя огнями и кое-где объезжая по встречке небольшие пробки, спешил, плачущий от ужасной несправедливости жизни актёр говорил.

       Он излагал, а Никифоровы из уст Михайловского всё слушали и слушали историю о вывертах в патриотическом воспитании, о подлецах, прикрывающихся любовью к Родине, и о необходимости воспитания, наконец, уважительного, спокойного отношения друг к другу в нашей большой, многонациональной стране.