Экономика Китая. Становление рыночной экономики

Продолжение цикла публикаций посвященных основным этапам развития экономики Китая.
Материал ниже посвящен периоду "китайского НЭПа".

Экономика Китая. Становление рыночной экономики

Сегодня КПК официально считает, что в 1990-е гг. партия и государство находились «перед угрозой жизни и смерти». И это вполне соответствовало реальному положению вещей и характеризует период руководства Цзяна.

Первый и самый главный политический вызов, который встал перед лицом КПК в конце XX в., — это крах СССР и стран социалистического лагеря. К 1990-м гг. КПК перестала рассматривать СССР как несоциалистическое государство, следовательно, проблематика загнивания КПСС, развала СССР и упразднения целой группы социалистический государств Восточной Европы поставила на повестку дня вопрос о жизнеспособности марксизма-ленинизма и коммунизма вообще. Идейные брожения антикоммунизма значительно усилились как в китайском обществе, так и внутри самой КПК. Требовалось идейно-теоретическое обоснование власти коммунистической партии, так как Китай — это не парламентская республика, где такое обоснование исчерпывается выборными процедурами. Если марксизм-ленинизм показал несостоятельность на примере СССР и Европы, то какое КПК имеет моральное право претендовать на абсолютную монополию власти в Китае? Тем более само руководство КПК выдвинуло концепцию «практика — критерий истины».

Можно допустить, что произошло перерождение идеологии КПК, а можно сказать, что шла некоторая дипломатическая игра на публику, ведь вопрос о привлечении западных инвестиций стоял по-прежнему остро. Иностранный капитал вполне лояльно относится к «азиатской автократии» (как раз линия национал-патриотизма) в сравнении с коммунистическим режимом, т. к. риски потери собственности и доходов при первом значительно ниже. «Владельцы заводов, газет, пароходов» твёрдо выучили, что коммунисты рано или поздно отберут частную собственность и лишат сверхдоходов. Тогда как с националистами, рядящимися в красные одежды, всегда можно договориться. Поэтому следует понимать, что образ националистической власти в какой-то степени был выгоден КПК с точки зрения замысла максимального привлечения иностранных капиталов.

Экономическим фоном угроз устойчивости власти КПК являлась продолжающаяся поляризация китайского общества. Доходы коммерсантов и всякого рода дельцов бурно росли, а покупательная способность доходов населения периодически снижалась. То есть в реальности происходило то, что, по словам руководства КПК, было недопустимо. Расхождение слов и дел, идеологии и практики — один из классических признаков обычной парламентской партии, превращение КПК в которую открывало бы в Китае путь к демократии. Некоторые на Западе потирали руки, ожидая скорого «краха диктатуры».

Но главной опасностью разложения власти КПК была, конечно, не идеология как таковая, а коррупция. Именно коррупция в партии подрывала её авторитет в самых широких массах китайцев, возбуждала стремление в народе к политической альтернативе. Тем более диссидентское движение усилиями Запада и просчётами КПК ширилось на плодородной почве рыночной демократизации общества.

Репрессивная кампания Дэн Сяопина не избавила и не могла избавить партию от коррупции, она ударила по самым распоясавшимся чиновникам и наглядно показала партократам «правила игры», что переход к рынку не означает перехода к «бюрократическому капитализму». В ответ коррупционеры стали хитрее, начали лицемерить, прятать наворованное и даже сбегать на Запад. Цзян Цзэминь это хорошо осознавал, поэтому при нём была запущена очередная масштабная кампания по борьбе с коррупцией «за налаживание партийного стиля и неподкупного аппарата». В 1994 г. на 4-м пленуме ЦК КПК 14-го созыва были выдвинуты «пять строгих правил», одно из которых — бескорыстное выполнение административных функций, скромность и сохранение связи с массами.

Сущностная разница антикоррупционной политики Китая всего периода «социализма с китайской спецификой» с подобной в других странах состоит в её глубоко партийном характере. Коррупционеров выявляет сама партия по жалобам членов партии и беспартийных, а уголовное преследование уже становится результатом «партийного следствия». Прокуратура, милиция и суд в Китае ничего фактически не расследуют и не решают, они лишь формализуют уже заранее вынесенный партией «приговор». Если органы партийного контроля установили вину коррупционера, никакие адвокаты, «независимые суды», «собранные доказательства» спасти его от кары не способны. И именно эта не вполне правовая и совершенно недемократичная система, а вовсе не пресловутая суровость наказания, обеспечивает относительную эффективность антикоррупционной политики КПК. Разумеется, одной из основных причин доносов был роскошный образ жизни, особенно ближайших родственников чиновников.

«После начала проведения политики реформы и открытости, — писал Цзян Цзэминь, — вновь возникли такие проблемы, как наркомания, проституция, азартные игры, которые исчезли в Китае еще много лет назад. Откроешь окно, например, и в комнату сразу залетят мухи; важно не давать им размножаться, надо их уничтожать».

Именно подобные картины «размножающихся мух» дикого капитализма, которые наблюдались в больших городах при Цзяне, подмочили его репутацию в глазах рядовых китайцев, особенно промышленных рабочих. Чудовищная политика Запада по наркоманизации Китая в XIX в. твёрдо засела в народной памяти, а про массовые поставки украинок, молдаванок, румынок, прибалток и даже русских девушек в качестве проституток в западные страны, сообщала сама китайская пресса, что только добавляло страха за дальнейшие судьбы отечества.

В 1996 г. на 6-м пленуме ЦК КПК 14-го созыва последовал ряд решений по «строительству духовной культуры», которые должны были противопоставить «партийную линию» стихии рыночного разложения общества. Однако поскольку «общественное бытие» уже погрузилось в мир всеобщей конкуренции и «свободы», пропаганда и агитация КПК оказалась не только беззубой и формалистичной, но и не отвечала чаяниям молодого поколения, уже изрядно заражённого западным культурным «поветрием». В 1990-е гг. идеология КПК была настолько же немодной, как и у нас в 1980-е гг. идеология КПСС. Поражение КПК на идейном фронте иллюстрируется, например, широким распространением в 1990-х гг. сектантского учения «Фалуньгун».

Оценка руководством США внутренней обстановки в Китае прямо отражалась на международном положении страны, ведь в 1990-е мировую политику определяла единственная сверхдержава. В конце 1989 г., после подавления выступлений на площади Тяньаньмэнь, Киссинджер и помощник президента Буша по вопросам национальной безопасности Скоукрофт поочередно посетили Китай и согласились с проектом КПК по реанимированию отношений между странами. Это было логичным решением, т. к. «китайский майдан» провалился. Однако из-за стремительного развития событий в СССР и Восточной Европе США быстро передумали дружить с Китаем и наложили на него санкции. После окончательного развала СССР американцы начали накачивать тайваньскую армию вооружением, рассчитывая на скорое падение КПК и начало новой гражданской войны в стране. В 1995 г. тайваньские руководители впервые после установления США дипотношений с КНР были приняты в Вашингтоне на высоком уровне. Однако к середине 1990-х г. американцам становилось всё яснее, что быстрого краха КПК по советскому сценарию не ожидается, поэтому Клинтон с Цзян Цзэминем открыли эпоху потепления отношений. Возможность быстрого и крупного заработка американских корпораций в Китае оказалась определяющей. США рассчитывали, что технологическая зависимость Китая сохранит военно-политическое доминирование Америки, а дальнейшая либерализация китайской экономики рано или поздно приведёт к падению КПК или демократизации режима до «настоящей многопартийности». Сейчас понятно, что это была победа китайской дипломатии и китайской хитрости, что признал и Помпео в своей знаменитой речи о новой холодной войне в 2020 г.

В международных делах КПК придерживалась принципа «хладнокровно наблюдать, сдержанно реагировать, ни в коем случае не главенствовать, но кое-что делать». Это относилось, прежде всего, к так называемым развивающимся странам, в выстраивании отношений с которыми Китай видел возможность разрушения однополярного мира. Большую роль Цзян Цзэминь отводил также выстраиванию отношений с Россией и Японией. Всё это оказывало прямое влияние на экономическое развитие Китая, политику привлечения и вложения инвестиций, сделало, в частности, задел той масштабной экономической экспансии Китая, которую КПК запустила в XXI в.

Углубление реформ КПК производилось на основе переоценки роли и соотношения планирования и рынка в экономике. Так, на XII съезде (1982 г.) КПК утверждала о главной роли планового хозяйства и вспомогательной роли рынка, в постановлении 3-го пленума ЦК КПК 12-го созыва (1984 г.) давалась новая формулировка: «социалистическая экономика — это плановое товарное хозяйство, основанное на общественной собственности», т. е. говорилось о слиянии планового и рыночного секторов. На XIII съезде (1987 г.) это было подтверждено требованием объединения плана и рынка. 4-й Пленум ЦК КПК 13-го созыва (1989 г.) постановил создать хозяйственную систему, которая сочетает план и рынок для реализации глобального социалистического планирования. Расшифровывалось это так: доминирующее положение в экономике государственного сектора; ведущая роль распределения по труду при разрешении распределения по капиталу и даже помощи «стать зажиточными одним раньше других»; сочетание рынка и плана в госсекторе и плановое регулирование рынка в частном. Фактически речь шла о том, что рыночные механизмы должны регулировать все предприятия, а государство — осуществлять только «макроконтроль» и «макрорегулирование».

В таких условиях на повестку дня встало три вопроса: о банковской сфере, биржах и приватизации.

Во-первых, должно ли государство контролировать банковскую сферу классическим образом только через центробанк или необходимо контролировать основные финансовые потоки через госбанки. Во-вторых, допустима ли при «социализме с китайской спецификой» биржа, традиционно считающаяся институтом рынка капиталистического. В-третьих, допустима ли приватизация убыточных государственных предприятий. КПК разрешила эти вопросы по-разному.

Основой финансовой системы рыночного Китая стали госбанки, которые руководствовались двумя принципами: «производить два расчёта — экономический и политический» и «на первом месте питание, на втором строительство». Без этой мощнейшей регуляторно-плановой банковской системы тенденции полуколониальной зависимости рыночного роста Китая приобрели бы характер господствующих. Конечно, с политической точки зрения западные корпорации, которые вкладывали капиталы в Китай, были крайне не заинтересованы в развитии инфраструктуры, повышающей военный потенциал НОАК, в таком развитии сельского хозяйства, которое бы гарантировало продовольственную безопасность страны, и в реализации таких экономических проектов, которые бы повышали уровень доходов населения. Тогда как «политический расчёт» китайских госбанков с разной долей успешности направлен как раз на это. В чём это проявляется? Прежде всего в том, что для получения выгодного кредита, финансирования или льготного обслуживания каких-то сделок нужно одобрение партийных и правительственных органов.

Вместе с тем вопрос о допустимости бирж был решён в пользу их открытия. С 1990 г. одна за другой открылись Шанхайская фондовая биржа, Шэньчжэньская фондовая биржа, Китайский центр по обмену инвалюты, единый межбанковский рынок по аккумуляции капиталов и т. д., постепенно сформировались денежный, фондовый, страховой, валютный рынки. Историография возникновения этих финансовых институтов крайне скудна. Дэн Сяопин и Цзян Цзэминь вообще ничего не писали и не говорили по этому поводу (по крайней мере, русских переводов нет). По-видимому, КПК посчитала, что без допущения финансовой сферы рынка перспектива широких западных инвестиций будет туманной. В китайском документальном фильме к 70-летию основания КНР так и говорится, что открытие бирж «послало миру мощный сигнал о том, что реформы Китая будут неуклонно продвигаться вперёд».

К характеристике финансовой системы следует добавить, что курс юаня продолжал оставаться «твёрдым», т. е. устанавливался Народным банком Китая в отношении доллара (сначала на базе «валютной корзины», а с 1994 по 2005 гг. $1 = 8,27 юаней).

Вопрос же о допустимости приватизации стал самым социально острым, т. к. китайское общество, во-первых, наблюдало результаты нашей приватизации и приватизации в странах Восточной Европы, во-вторых, было настроено крайне настороженно к переходу госсобственности в руки частника. В 1990-е гг. одним из самых частых требований митингов рабочих было недопущение приватизации и банкротств предприятий, т. к. это рассматривалось исключительно как разрушение промышленности в интересах сил, желающих поработить Китай.

Прежде всего Цзян Цзэминь подчёркивал, что приватизации земли в Китае не будет никогда.

«Стратегическое решение начать реформу с деревни, — писал он, — отвечает конкретным условиям Китая. Семейный подряд, при котором вознаграждение за труд зависит от его конечных результатов, — великий почин китайского крестьянства. Уважая желания крестьян, ЦК партии активно поддержал эксперимент и через несколько лет ввел подряд по всей стране. Мы упразднили народные коммуны, но не пошли по пути приватизации земли. Мы взяли за основу семейный подряд, увязали централизацию с децентрализацией, перешли к двухъярусному хозяйствованию. В результате крупная проблема, касающаяся системы хозяйственного управления в нашей социалистической деревне, получила свое разрешение. Предоставление 800 миллионам крестьян права на самостоятельную эксплуатацию земли, почти полная отмена централизованных закупок и обязательных поставок сельхозпродукции, либерализация цен на большую ее часть избавили сельскохозяйственное производство от мук длительного застоя. Экономика села стала стремительно развиваться по линии специализации, товарности и социализации. Широкие слои городского и сельского населения получили заметную выгоду».

В 1995 г. Цзян Цзэминь в одной из работ противопоставлял путь приватизации и путь многоукладности следующим образом:

«Нужно четко установить некие основные грани, скажем, грань между марксизмом и антимарксизмом, между одновременным развитием многосекторной экономики, в которой ведущую роль играет сектор социалистической общественной собственности, и приватизацией, между социалистической демократией и парламентской демократией Запада, между диалектическим материализмом и идеалистической метафизикой, между социалистической и гнилой буржуазно-феодальной идеологией, между изучением всего передового, что есть у Запада, и преклонением перед иностранщиной, между культурным и здоровым образом жизни, с одной стороны, и пассивно-упадочническим образом жизни, с другой, и т. д.».

В 1999 г. он подтвердил отношение КПК к приватизации:

«Мы должны активно созидать и смело продвигаться вперед, но ни в коем случае не осуществлять приватизацию. Это главный принцип, и здесь не должно быть никаких колебаний».

Тем не менее КПК допускала нечто похожее на приватизацию, хоть и в усечённом виде. Так, на первоначальной стадии «реформ и открытости» ещё в 1980-х гг. были допущены субподрядные контракты, т. е. по некоторым отдельным направлениям деятельности или производственным потребностям государственных предприятий можно было привлекать частные компании. Это не привело к тотальному опутыванию госкомпаний фирмами-посредниками только из-за жёстких законодательных ограничений и контроля. Позже было допущено акционирование предприятий работниками и даже выкуп госкомпаний их руководством. Однако термином «приватизация» КПК эти процессы не описывала, на словах приватизация приравнивалась к предательству.

Чем госсектор современного Китая отличается, например, от госсектора Франции или России? Прежде всего тем, что китайские госпредприятия не должны служить обогащению частных лиц, которое в других странах обычно происходит через опоясывание госкомпаний паутиной частных подрядчиков и поставщиков, которые выкачивают из них часть прибылей государства. И это объективное противоречие общественного характера госактивов и условий рыночной экономики, с которым, конечно, борются во всех странах, но, как правило, безуспешно. В Китае же эта борьба носит политический характер, поэтому есть основание полагать, что она более успешна.

Китайцы настаивают на том, что их госкорпорации — абсолютно рыночные предприятия, такие же как и в других странах. Однако в таком случае, во-первых, они служили бы «дойной коровой» для частников и чиновников, перманентно создавая класс олигархии, чего, вообще говоря, за 40 лет реформ не наблюдается, во-вторых, лишали бы китайское государство возможности реализации инфраструктурных проектов гигантского масштаба, в которых задействованы порою десятки крупных корпораций, что как раз наблюдается все последние десятилетия. Когда государство решает что-нибудь построить, то после этого никто не принимает в учёт «частные интересы» госкомпаний, а первые секретари на местах руководят стройкой так, как будто все эти корпорации отданы им в распоряжение. А иногда и заставляют участвовать частника, вызывая его на ковёр с вопросом: «Ты что, не патриот, тебе прибыль дороже Родины?»

Поэтому, кажется, замыливание в идеологии этого противоречия говорит лишь о том, что КПК проявляла и проявляет тактическую хитрость, превознося на словах рынок, а втихаря занимаясь самым банальным директивным планированием, как минимум в рамках госсектора. Это не говоря о том, что многие крупные формально частные компании на деле подчиняются партии. Кстати, в 2002 г. чиновник Государственного статистического управления Китая в интервью «Синьхуа» проговорился, что директивное планирование всё ещё функционировало в пяти отраслях производства промышленной продукции.

<....>

Пленум 1993 г. окончательно превратил госпредприятия в коммерческие в том смысле, что они должны быть прибыльными в рамках рыночной конкуренции, а их непосредственное руководство должно быть самостоятельным. Из содержания решения пленума также можно сделать вывод, что «единая общенациональная система открытого рынка» должна создаваться в том числе посредством перетоков капитала через финансовые институты. После пленума последовала череда реформ налогового, банковского, валютного, внешнеторгового законодательства в соответствии с его решением. Эта либерализация положительно сказалась на притоке инвестиций.

«Левым» внутри и за пределами Китая, а также западным политикам, аналитикам и менеджерам казалось, что точка невозврата пройдена и «социализм с китайской спецификой» необратимо превращается в капитализм с китайской спецификой. На Западе пошла волна лицемерных публикаций и документальных фильмов о тяжести положения рабочего класса в Китае, его низком уровне жизни. Как будто при Мао Цзэдуне китайские рабочие работали по шесть часов на станках ЧПУ и не испытывали нужды.

Парадоксально, но о Китае одними и теми же красочными картинами ужасов пролетарского и крестьянского быта писали западные либералы и западные леваки. Кстати, всякого рода западные троцкисты в 1930-е точно так же вместе с либералами и консерваторами клеймили сталинский СССР за сверхэксплуатацию рабочих и трудности быта рабочих и колхозников. Удивительно, что КПК не использовала этой параллели и вообще никак не реагировала на потоки грязи и спекуляций по этому поводу, засунув голову в песок. Хотя, может быть, в позиции КПК проявилась как раз зрелость, потому что через 20 лет материальное положение трудящихся в Китае начало стремительно догонять таковое на Западе и теперь противники КПК об этом помалкивают. Леваки, либералы и консерваторы придумали новую «проблему» — теперь в Китае капитализм, потому что «растёт количество миллиардеров» и насаждается «цифровой гулаг». Правда, и то и другое зафиксировано такими «авторитетными источниками», как «Гардиан», «Форбс» и прочими вашингтонпостами с википедиями, но кому какое до этого дело, когда так сильна жажда обличения КПК? Что-то в этом есть синофобское, даже у леваков. Ведь когда читаешь старые портянки американских и европейских троцкистов о сталинском СССР, между строк то и дело проскакивает подсознательная мысль, что ну не может «лапотный Ивашка» построить великое здание светлого прекрасного социализма, теорию которого разработали культурные люди Франции и Германии. Вот и тут так же, читается некоторое презрение к Азии вообще и к китайцам в частности.

После углубления реформ на основе пленума конца 1993 г. экономика Китая столкнулась с кризисом. Официально КПК отрицает, что в стране хоть когда-то были экономические кризисы. По мнению китайских коммунистов, филигранное политическое руководство превращало все кризисные явления в возможности роста. Если сравнивать с экономическими кризисами на Западе, может быть, так сказать при известной доле дипломатичности и можно. Однако в реальности внедрение политики «реформ и открытости» и «углубление реформ и расширение открытости» вызывали в конце 1980-х гг. и середине 1990-х гг. экономические кризисы, которые статистически выражались, прежде всего, в гиперинфляции. Разумеется, у кризисов были и более глубокие, структурные следствия, однако адекватной литературы и аутентичной статистики по этому поводу нет.

В заслугу КПК можно поставить, что к концу 1996 г. при быстром экономическом росте относительно удалось обуздать инфляцию. Официальные и неофициальные данные по инфляции рассматривать особого смысла нет из-за их очевидной политизированности и методологической спорности подсчётов, однако стремительный скачок цен на основные продукты питания остановить удалось точно. Вместе с тем к 1997 г. в экономике был ликвидирован дефицит продуктов народного потребления, т. е., с одной стороны, продуктов стало больше, с другой стороны, количество денег на руках населения впервые оказалось меньше, чем доступных товаров на рынке. КПК посчитала такую ситуацию переходом от рынка, на котором доминирует производитель, к рынку, на котором доминирует потребитель, положительно оценивая данный факт. Что достаточно спорно, так как данная переконфигурация рынка создавала условия для возникновения классического кризиса перепроизводства.

Кроме того, КПК весьма успешно справилась с азиатским экономическим кризисом, инспирированным западными финансистами, прежде всего Соросом.

В целом же восьмая пятилетка (1991-1995 гг.) с точки зрения рыночных показателей показала поступательный и динамический рост. Значительным достижением восьмой пятилетки стало досрочное — на пять лет раньше — выполнение задачи увеличения ВВП в четыре раза к концу 2000 г. ВВП к 1995 г. увеличился в 4,3 раза к уровню 1980 г. Темпы годового роста экономики Китая составили 11%, почти на 14% был прирост капиталовложений в средства производства по сравнению с седьмой пятилеткой. Были построены 845 крупных и средних объектов и проведена технологическая реконструкция 374. Были построены железнодорожные магистрали протяженностью в 5,8 тыс. км (для сравнения: в пятилетку разгара «культурной революции» было построено 3,8 тыс. км), автодороги протяженностью в 105 тыс. км (в три раза больше, чем в ту же пятилетку 1966-1970 гг.), в частности высокоскоростная автотрасса длиной более 1,6 тыс. км. Пропускная способность портов увеличилась на 138 млн тонн, было построено 12 аэропортов, проложено 100 тыс. км межгородских оптических кабелей. Мощность производства электроэнергии ежегодно росла на 9%.

За счёт привлечения инвестиций и роста технологичности производства Китай согласно своим данным занял первое место в мире по производству зерна, мяса, угля, цемента, хлопка, хлопковой ткани, телевизоров, второе место по стальному прокату и химволокну, третье место по производству электроэнергии. При этом нужно понимать, что значительная часть произведённой продукции принадлежала западным корпорациям.

Трансфер технологий был основным условием допуска инвесторов в китайскую экономику. С помощью иностранного капитала совместные предприятия, прежде всего в легкой и пищевой промышленности, смогли ещё к началу 1990-х гг. обновить оборудование и внедрить технологии, включая обучение персонала, и, как следствие, повысить производительность. Начиная с 1993 г. Китай становится мировым лидером по привлечению иностранных инвестиций, в том числе капиталы пошли в тяжёлую промышленность и электронику. Всего за период 1978-1998 гг. было заключено более 300 тыс. контрактов прямых капиталовложений, из них 55% пришлось на резидентов из Гонконга (англичане и американцы), 12% из Тайваня (американцы), 8% из США, 5% из Японии. Пиком привлечения инвестиций стал 1994 г. — официально $33 млрд, а по данным западных платёжных агентов — $82 млрд.

По данным МВФ, за период 1979-2001 гг. КНР получила из-за рубежа $568 млрд, из которых $393,5 млрд составили прямые инвестиции (69,2%), $147 млрд — займы (25,9%), $27 млрд — прочие формы вложений (4,9%).

Наряду с перениманием технологий через инвестиционные контракты, китайцы активно копировали технологии производимой на их территории продукции. Государство и частники открывали рядом с заводами западных компаний такие же свои, переманивая работников и копируя технологические цепочки. Сначала качество продукции оставляло желать лучшего, но постепенно усилиями партии, государства, предпринимателей и даже рабочих оно повышалось. К чему этот «промышленный шпионаж» в итоге привел, хорошо видно сейчас, когда «китайские бренды» постепенно вытесняют западные не только в самом Китае, но и по всему миру. Причём это было не столько стихийное явление, сколько именно ручное управление политикой ликвидации технологической отсталостью.

В сентябре 1995 г. на пятом пленуме ЦК КПК 14-го созыва были приняты «Предложения о IX пятилетке и перспективах экономического и социального развития к 2010 году». Девятая пятилетка стала первой по счету в среднесрочной и долгосрочной программе развития страны в условиях «социалистической рыночной экономики». В этом же году КПК начала планомерно сокращать государственное участие в нестратегических секторах экономики. По итогам пятилетки среднедушевой уровень ВВП по сравнению с 1980 г. удвоился, ВВП рос в среднем на 8,3% в год.

1 июля 1997 г. произошло ключевое для самосознания китайцев событие — возвращение Гонконга под юрисдикцию КНР. Этот успех внешней политики КПК сыграл ключевую роль в укреплении авторитета власти. Национальные чувства китайского народа, как отмечалось ранее, исторически были сильно ущемлены колониальной политикой западных держав, и рядовые китайцы были готовы простить КПК многое на фоне успехов по «собиранию земель китайских». Тем более когда речь шла об англичанах. Это как возвращение Крыма у нас, только в десять раз более значимо в понимании китайцев.

Англичане прекрасно понимали значение передачи Гонконга КНР в вопросе устойчивости власти КПК и расставили немало «рогаток». Однако Запад был уже не в силах удерживать Гонконг в отрыве от набирающей экономический вес ядерной державы с миллиардным населением.

После этого в сентябре 1997 г. на повышенных тонах состоялся XV съезд КПК, который продвинул «реформы и открытость» ещё дальше. Кроме того, встал вопрос о том, как реализовать потенциал рыночной экономики Китая в условиях глобализации мировой экономики, что стало неприятной неожиданностью для Запада.

XV съезд допустил акционирование государственных предприятий и акционерную кооперацию. Правда, к 2001 году в Китае действовало около 18 тыс. акционерных обществ, что для такой большой страны не так уж много.

«Кое-кто за границей посчитал, что в Китае будет осуществлена приватизация, подобные ошибочные взгляды появились и у некоторых наших товарищей, в результате на местах возникли те или иные промахи в работе.

В результате мероприятий приватизационного характера к 1998 г. количество госкомпаний формально значительно сократилось. Что, конечно, способствовало росту благосклонности иностранных инвесторов к власти КПК.

Что касается мирового рынка, то Цзян Цзэминь отмечал, что в 1990-е гг. в мире наблюдались две основные тенденции: в политике мультиполяризация, т. е. разрушение однополярной и построение многополярной системы отношений между странами, а в экономике глобализация. Во-первых, Цзян, как сейчас видно, прозорливо считал причиной экономической глобализации разрядку мировой обстановки, в рамках которой страны ставили вопросы экономического развития на первое место, а политические противоречия отходили на второй план. Во-вторых, он указывал, что научно-технический прогресс, связанный с информационными и биотехнологиями, «как никогда укрепил экономические связи между странами». В-третьих, писал, что ускорение либерализации мировой и региональной торговли и инвестиций — объективная тенденция рыночной экономики.

Что касается госсектора, то с 1978 по 1998 гг. объём активов его предприятий (предприятия с исключительно государственным капиталом, предприятия с контрольным пакетом акций у государства и предприятия с паевым участием государства) в среднем ежегодно увеличивался на 15%, стоимость валовой промышленной продукции — на 8%, поступление налогов — на 10% (более половины всех налоговых поступлений). Государство продолжало практически полностью контролировать такие сферы экономики, как финансы, железные дороги, телекоммуникация, авиация, нефтяная промышленность, электроэнергетика. В базовых отраслях, таких как дорожные коммуникации, почта, машиностроение, металлургия, нефтехимия, химия, автомобильная и электротехническая промышленность, государство занимало «командные высоты».

https://colonelcassad.livejour...