Народная модернизация «сверху»

Владимир Путин в противовес модели американского геополитического рэкета предлагает иной концепт государства, ориентированный на человека. Требуется новое качество внутренней и социальной политики

Послание Владимира Путина Федеральному собранию справедливо называют «социальным». В нем действительно сформулированы принципиально новые позиции, касающиеся развития социальной сферы в России, формирования единого для всей страны социального стандарта и уровня социальных сервисов. Первые решения нового премьера, поручившегося внести изменения в бюджет на 2020–2022 годы и в бюджет Пенсионного фонда, это подтверждают. Послание не менее справедливо называют стартовой точкой для начала масштабной трансформации власти, нацеленной на то, чтобы, управляемо оживляя политическую жизнь, вывести политические процессы за рамки келейно-клановых разборок, лишь изредка проявляющихся в публичной сфере очередным коррупционным скандалом. Но в совокупности возникает существенно более широкая и значимая картина. Послание становится стартовой точкой для системных трансформаций, вполне вписывающихся в понятие «социально-экономическая модернизация».

Перезревшая модернизация

Анонсирование руководством России начала комплексной социально-экономической модернизации во всех базовых «средах» развития страны означает, если учесть опыт развития российской государственности в XXI веке, три базовые констатации.

Во-первых, окончательное признание не просто невозможности, но и нецелесообразности дальнейшей ориентации России на встраивание в глобализированную мировую экономику в том виде, как это мыслилось в начале 2000-х годов. Об этом свидетельствуют не только дух и буква послания, где ключевым тезисом стала необходимость запуска нового инвестиционного цикла в экономике, означающая приоритетность именно внутренних драйверов развития, но появившийся «вдогонку» к нему тезис об «экономике замкнутого (полного) цикла».

Во-вторых, трансформации, связанные с регионализацией мировой экономики, формированием новых центров экономического роста, затронут и пространственный аспект глобального и регионального развития, ставя под сомнение не только экономическую целостность традиционных макрорегионов и отдельных стран, но и политическую. Политическая целостность государств, даже крупных, перестает быть геополитической данностью.

В-третьих, противоречия между «элитой» и обществом в России, как социальные, так и политико-идеологические, достигли опасной черты. «Старая» элита, элита 1990-х и даже 2000-х годов, оказалась в целом неспособна взять на себя функцию общенационального драйвера развития. Риск вхождения системы государственной власти в переходный период в условиях вакуума общественной поддержки и внутриэлитного противоборства был расценен, вероятно, в том числе и лично президентом, как исключительно высокий.

Анонсированные в послании меры выглядят как «модернизация сверху», но в практической плоскости подразумевают движение «снизу», от базовых структур общества и от социального самочувствия отдельных граждан. И такой подход демонстрирует главный вектор модернизации: изменение социальной и пространственной архитектуры экономики, а не только отраслевой ее структуры и тем более не игра вокруг макроэкономических показателей, мало что меняющих по сути.

Можно спорить, насколько начало изменений «перезрело», но очевидно, что системные изменения являются серьезным испытанием для системы государственной власти в России, да и в целом для элитных отношений. Даже такой вполне очевидный элемент развития, как «национализация элиты», сталкивался с жестким противодействием с разных сторон, в том числе со стороны кругов, в целом лояльных президенту. Сейчас есть существенно большие возможности для социально-экономической и политической модернизации в условиях широкого общественного и элитного консенсуса. И было бы неправильным сводить потребность в столь масштабных трансформациях только к задаче создания благоприятных условий для политического переходного периода 2022–2025 годов. Необходимость глубокой социально-экономической модернизации диктуется и задачей сохранения Россией статуса одного из центров силы постглобального мира.

Доктрина Трампа и модернизация Путина: две модели постглобального мира

«Доктрина Трампа», фактически обнародованная им в Давосе (хотя выступление было больше обращено к американским избирателям, замершим в ожидании исхода процедуры импичмента), по сути, означает декларацию Америкой политики «эгоистической монополярности». США не будут нести никакой ответственности за положение дел в других странах и регионах, за экономическую и даже военно-политическую стабильность. Соединенным Штатам всего лишь интересны отсутствие в важных для них пока еще регионах государств, претендующих на региональное доминирование, и неограниченный доступ к инвестиционным ресурсам, выкачиваемым из соответствующих регионов различными методами, в том числе военно-силовыми. И США не будут ограничивать себя какими-либо международными политическими и экономическими механизмами, даже ими и созданными, как, например, НАТО или ВТО.

Легко заметить, что «доктрина Трампа» прямо противоположна идеям, заложенным в послании Владимира Путина и по внешнеполитическому, и по внутриполитическому своему содержанию. «Доктрина Трампа» предполагает, что однополярный мир «без обязательств» будет основываться на том, что в постглобальном мире останется только один полноценный суверенитет — американский и только один центр, правомочный определять «правила игры». Подход, сформулированный российским руководством, основывается на понимании многополярного мира как мира конкурирующих суверенитетов, которыми будут обладать не все, но многие страны.

Это отражается и в принципиально различном понимании «правил игры» в будущем мире. И Россия, и США понимают, что постглобальный мир не будет миром жесткой регламентации и демонтажа национальных механизмов принятия решений, когда правила устанавливаются непрозрачными, а часто и анонимными наднациональными структурами. Но «доктрина Трампа» подразумевает игру по правилам, ситуативно, а часто и под конкретную политическую задачу определяемым в Вашингтоне и только там. Российская трактовка еще не многополярности, но постглобального мира подразумевает, что существуют некие как минимум базовые правила в политике и экономике, соблюдаемые ответственными государствами. Хотя бы для того, чтобы не скатиться в конфронтацию и разрушение основ глобальной политики и экономики.

Американская политика уже давно нацелена на выкачивание из других стран инвестиционных ресурсов в американскую экономику. Этот подход уже сейчас создает значимые диспропорции экономического роста, фактически разрушив важнейший в глобальном плане центр экономического роста в Восточной Азии, который последние десять лет был доминирующим драйвером развития всей мировой экономики. Но нельзя забывать и то, что выкачивание инвестиционных ресурсов из ресурсно богатых стран, способных запустить собственные программы индустриализации и модернизации, подразумевает, как правило, разрушение их суверенитета. Как это и происходило с Россией в 1990-е, продуктом чего и была пресловутая Конституция 1993 года, закреплявшая принцип «ограниченного суверенитета».

США вполне осознанно превращаются из мирового полицейского в мирового рэкетира, причем степень жесткости поведения на мировой арене становится пропорциональна отсутствию стратегических сдвигов в американской экономике и нарастающей потребности в новой ликвидности. Россия, не менее сознательно и исходя из своего понимания «добра» и «зла» в международной политике, а в немалой степени основываясь на горьком опыте 1990-х годов, стремится к созданию системы политических «сдержек и противовесов», дополняющей механизмы военно-силового сдерживания, восстановленные ею в последние годы.

На фоне проявившейся идеологической неконкурентоспособности Китая и его очевидного поражения в торговой войне с США, при определенных условиях способного перерасти в политический разгром, и концептуальной деградации Европы в мире начинает восстанавливаться идеологическая многополярность, которая открывает поле для конкуренции за доминирование в многополярном мире. Но вход, возможно и не планировавшийся, в состояние идеологической конкуренции требует от России нового качества внутренней политики и социального обустройства, дающего ей гарантии от утраты политической целостности и экономической связности в условиях, когда в относительной близости от границ страны формируются два или даже три потенциальных центра экономического роста и консолидации, в перспективе конкурирующих с Россией за влияние на ресурсно и пространственно значимых территориях.

Социально-экономическая модернизация как инструмент глобальной конкуренции

При всей приверженности нормам международного права Кремль всегда отличался политическим реализмом, и там не могли не видеть тех рисков, которые на начальном этапе своего развития несет формирование многополярного мира в политической и экономической сферах. Там не могли не видеть, что важнейшим фактором конкурентоспособности государства в борьбе за место в системе политических и экономических отношений будущего становится защищенный государственный суверенитет, но защищенный и с военной точки зрения, и с социально-экономической.

В какой-то мере программа модернизации, анонсированная президентом, выводит нас на понимание современной геоэкономики и как сочетания внутренней инфраструктурной и социальной связности, и как потенциала интеграции во внешние центры экономического роста и пространственной интеграции при сохранении экономического суверенитета. Как показали события на Ближнем и Среднем Востоке, важнейшим фактором, ограничивающим возможности обоих конкурентов за региональное лидерство — Ирана и Саудовской Аравии, оказалась именно внутренняя социально-экономическая и социально-политическая ситуация в стране, подверженная в том числе внешним манипуляциям. Не менее сложная ситуация складывается в процессах геоэкономической конкуренции в Восточной Азии, где потенциал Китая был во многом подорван событиями в Гонконге и устойчивой напряженностью в Синьцзяне, а в неменьшей степени — успешными манипуляциями интересами крупнейших лоббистских групп со стороны США.

Но социальная модернизация в России будет происходить на фоне дезавуирования большинства, если не всех концепций социального развития научно-политического мейнстрима «западного мира». России, конечно, придется во многом писать «новую социальную геоэкономику» «с листа», и это колоссальный интеллектуальный вызов для российской экспертной элиты, ранее увлекавшейся переложением западных подходов для условных «российских реалий». Но Россия в таком случае получает возможность стать лидером в осмыслении социально-идеологических основ современного мира, поскольку идея социальной связности как приоритета развития отражает новую общемировую реальность.

Вызов содержательной экономики

И социальная, и пространственная модернизация России вполне назрели, и, вероятно, их неизбежность осознается большей частью групп интересов, за исключением откровенно компрадорских. Элита в целом готова к «ужиманию потребностей» для повышения социального благополучия общества и собственного выживания, тем более что дополнительные вливания в социальную сферу во многом вернутся в виде новой потребительской способности населения и государственных инвестиций в крупные проекты. Что касается пространственного развития, то правительство уже несколько лет пыталось реализовать проекты в этой сфере, убедившись к концу 2019 года в невозможности добиться результата в условиях «инвестиционного кладбища». Убедилась российская элита и в невозможности преодолеть экономический застой через модель «управления индикаторами». Серьезную роль в формировании элитного консенсуса в пользу ускорения экономического роста сыграла и борьба с коррупцией, реально активизировавшаяся в последние два года: «воровать с убытков» стало откровенно опасно. Но для уверенного выхода из состояния экономического застоя требуется переход к экономике, дающей конкретный социальный результат. А это требует заметных подвижек в экономическом сознании элиты, в моделях управления и особенно в целеполагании. Вероятно, это самый важный вызов в реализации задач президентского послания.

Не секрет, что ожидание начала политического трансфера и, как результат, несколько политических фальстартов во многом выхолостили суть национальных проектов, для которых 2019 год был фактически потерян. Принципиальным фактором является то, что заявленные конституционные изменения не получат полной эффективности в случае, если не будет запущена новая модель развития. А она, в свою очередь, не будет иметь достаточной устойчивости в условиях низких, а по сути, нулевых темпов экономического роста. Политический трансфер в условиях социально-экономической стагнации становится откровенно рисковым, более того — фактическим «приглашением» внешним игрокам, и не только США, к участию в политическом процессе и политических манипуляциях.

Дмитрий Евстафьев