Японский след Сентября (пейзажный этюд).

26 865

Вот и подступила пора безумства цвета, яркости красок. Яркости, весьма даже непривычной глазу на Средне-Русской равнине. 

Только краткий миг в масштабах года - несколько недель золотой осени. Но как воспет он, этот миг, живописцами, влюблёнными в Есенинскую, поэтическую и мудрую в детской простоте и бескорыстии Россию.

Золотая осень...

Как розовые перья рассвета перед золотым восходом, перед Золотой Осенью у нас вспыхивает японская весна - подлесок цвета сакуры. И неожиданно смело розовеют поляны. А дубы и сосны утопают по-колено в разноцветной пене удивительного кустарника.

Бересклет.

Кустарник, привлекший внимание печальной в своём величии Мурасаки Сикибу в жизнеописаниях принца Гендзи.

... Гендзи моногатари...

Как изящна природа Древней Японии.

В каких подробностях виден осенний сад. Ночь. Каменный фонарь стоит в облаке розоволистого бересклета. Тени от огня пляшут. Языки пламени мечутся, выхватывая и подсвечивая осеннюю роскошь кустарника.

На длинных нитях висят странные ярко-красные "глаза" с чёрными зрачками. Не из этих ли картин природы родились необычные и пугающие японские сказки? Утончённо-чудовищные и необъяснимые...

Под скованной воспитанным спокойствием внешностью вздымаются смерчи эмоций, сдерживаемые в душе и душу эту разрушающие...

И вот уже видится утонченная дама, напрасно ожидающая кавалера в пронзительную осеннюю ночь. Нара, покинутая древняя столица, раскинута у подножия гор, заросших густым лесом . Монастыри, храмы, звук гонга, тягучее пение священников... полная луна... и надо всем несутся, как ярость любви, как призывный стон, как само отчаяние - осенние крики самцов-оленей. Символ неутолённой любовной страсти древней Японии... Неутолённой любовной страсти и терзаний, о которых тысячелетие позднее поведал нам изящный поэт, горький провидец - Александр Блок.

Ночь, каменный фонарь и тени...

То опадают, то встают.

В горах за городом - олени

Призывно стонут и зовут.

                     Осенняя луна над садом.

Ситоми, сёдзи , полога...

Звук кото ночь колышет ладом,

Мелькает рыбкою рука.

                    Курильницы струится ладан

Стихи рождаются, кипя.

Своим мучительным обрядом

Душой зовёт она, любя:

                  - О, тот, кого теперь нет рядом,

Тебе! Тобою! И тебя...

А мысль ревнивая в засаде

Жжёт и терзает, изведя.

                    Вот, одеяния по кругу

Волной изящной разложив,

Перебирая струны, другу

Осенний шлёт она мотив.

                     Но страшны тени в бересклете,

Ревниво пламя фонаря.

И перед нею друг в ответе,

За то, что горькая заря.

                     За то, что слёзы омочили

Её узорчатый рукав...

А думы душу омрачили,

Познавшую впервые страх.

                     И гневно бересклет взирает,

Чернеют зраки красных глаз.

И листья к небу он вздымает...

Дым, пламя, языки, их пляс...


Призрак звука призрака древних времён, того народа, что яркой птицей промелькнул на небе мировой Истории... и нет его...Утро хрупкой древней цивилизации утонуло в ярости, огне и крови средневекового Дня.


Бересклет...

Меняющий цвета, как модница - наряды. От тёмно-бордового до ярко-розового, от зелёного до жёлтого.

В кустарнике бересклета вдруг видишь - кабанья голова! Это обгорелые в пожаре, бушевавшем несколько лет назад, вывороченные пни. Как прихотливо превращают они русский лес в японский ландшафтный сад.


А сами-то пни каковы? 

Вот - как будто пес-ризен, угольно-чёрный с острыми настороженными ушками.

А вот, как будто морской лев бьётся на мелководьи...



А тут- Баба Яга с коробом за плечами идёт по лесу...

А это просто пень в мареве бересклета  и берёзы...


Кто тот гениальный художник, что расписывает канву нашей жизни? Можно ли увидеть, встретить его лицом к лицу во-плоти? 

Нет, не в этой жизни...

Идёт он, сентябрь, по волнам времени , по стремнинам пространства, превращая чуткими пальцами каждую малость в произведение искусства. 

И если приглядеться, то увидишь его след во мху... 

Тут прошёл сентябрь...


Пейзажные фото автора.



























Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

Зеленский перешёл границы разумного: Паника американцев теперь стала абсолютно ясна
  • ATRcons
  • Вчера 20:03
  • В топе

Теракт в концертном зале "Крокус Сити Холл" расставил по местам всех игроков на политической арене вокруг России. И это связано с реакцией стран на инцидент, унесший жизни почти 150 чело...

Почему Собчак пропала с радаров
  • pretty
  • Сегодня 08:29
  • В топе

КВАДРАТУРА   КРУГАЛистаю ленту новостей и думаю: «Чего-то не хватает, что-то в стране изменилось. А что?». И вдруг понял: нет Собчак. Пропала. Еще буквально пару месяцев назад ее фамилия обя...

Обсудить
    • ilya
    • 26 сентября 2021 г. 08:51
    Очаровательно! Спасибо, Ирина! :sparkles: :sparkles: :sparkles:
  • :revolving_hearts: :blush:
  • Посадили деревья в саду. Тихо, тихо, чтоб их ободрить, Шепчет осенний дождь. Мацуо Басё
  • Японская культура заимствована в Китае. А та в 3 тыс. до н.э. в Вавилоне. Ду Фу ---------- Стихи в пятьсот слов о том, что у меня было на душе, когда я из столицы направлялся в Фэнсян В Дулине Человек в пеньковом платье, Хоть постарел - А недалек умом: Как мог такую глупость Совершать я, Чтоб с Цзи и Се Равнять себя тайком? А просто Во дворце я непригоден. И надо мне Безропотно уйти. Умру - поймут, Что о простом народе Всегда я думал, До конца пути. И сердца жар, Бредя тропой земною, Я отдавал народу Всей душой. Пусть господа Смеются надо мною, Но в громких песнях Слышен голос мой. Не то, чтоб не хотел Уйти от шума, И жить, не зная Горя и тревог, - Но с государем, Что подобен Шуню, Расстаться добровольно Я не мог. Не смею утверждать, Что ныне нету Людей, способных Управлять страной, Но, как подсолнечник Стремится к свету, Так я стремился Верным быть слугой. Я думаю О стае муравьиной, Что прячется В тиши спокойных нор. А я хотел, Как истинный мужчина, На океанский Вырваться простор. Для этого И жить на свете стоит. А не искать вниманья У вельмож. Пусть пыль забвения Меня покроет. Но на льстецов Не буду я похож. Сюй Ю и Чао Фу Не так страдали, Стыжусь - А измениться не могу. Вином пытаюсь Разогнать печали. И песнями - Гнетущую тоску. Теперь зима, И листья облетели, От ветра Треснут, кажется, холмы. Ночные небеса Грозят метелью, И я бреду Среди угрюмой тьмы. Окоченели пальцы - Силы нету, А пояс развязался, Как на грех. Но до Лишани Доберусь к рассвету, Где государь Пирует без помех. Колышутся знамена, Как в столице, В дозоре гвардия - На склонах гор. Над Яочи Горячий пар клубится, И блеск оружья Ослепляет взор. Здесь государь Проводит дни с гостями, Я слышу - Музыка звучит опять. Те, кто в халатах С длинными кистями, Купаться могут здесь И пировать. Но шелк, сияющий В дворцовом зале - Плод женского Бессонного труда. Потом мужчин Кнутами избивали - И подати Доставили сюда. И если Государь наш милостивый, Тот дивный шелк Сановникам даря, Хотел, чтоб власти Были справедливы - То не бросал ли он Подарки зря? Да, здесь чиновников Полно повсюду, А патриотам - Не открыть сердца. К тому ж, я слышал, Золотые блюда Увезены Из алого дворца. И три небесных феи В тронном зале, Окутав плечи Нежной кисеей, Под звуки флейт, Исполненных печали, С гостями веселятся День-деньской, И супом Из верблюжьего копыта Здесь потчуют Сановных стариков, Вина и мяса Слышен запах сытый, А на дороге - Кости мертвецов. От роскоши До горя и бесправья - Лишь шаг. И нет упрека тяжелей. Я колесницу К северу направил, Чтобы добраться К рекам Цин и Вэй. Тяжелый лед На реках громоздится Везде, Куда ни взглянешь на пути. Уж не с горы ль Кунтун Он вдаль стремится, Как бы грозя Небесный Столб снести? Плавучий мост Еще не сломан, к счастью, Лишь балки Неуверенно скрипят, И путники Сквозь ветер и ненастье Скорее перейти его Спешат. Моей семьи Давно уж нет со мною, И снег, и ветер Разделили нас. Я должен снова Встретиться с семьею, И вот ее Увижу я сейчас. Вхожу во двор - Там стоны и рыданья: От голода Погиб сынишка мой. И мне ль - отцу - Скрывать свое страданье, Когда соседи Плачут за стеной. И мне ль - отцу - Не зарыдать от боли. Что голод Сына моего убил, Когда все злаки Созревали в поле, А этот дом Пустым и нищим был. Всю жизнь Я был свободен от налогов, Меня не слали В воинский поход, И если так горька Моя дорога, То как же бедствовал Простой народ? Когда о нем Помыслю поневоле И о солдатах, Павших на войне - Предела нет Моей жестокой боли, Ее вовеки Не измерить мне! 755 г.