Вы только не волнуйтесь...

— Зря они это сделали. — Толян вздохнул и опустился на четвереньки, чтобы прикурить от электрообогревателя. Проделывал он это, наверное, раз в двадцатый, и спираль обогревателя была уже почти сплошь покрыта аккуратными вонючими кучками прикипевшего табака. Спички в Мирной были дефицитом, стоимость десяти коробков доходила подчас до бараньей ноги, поэтому их берегли. А за электричество платить было не принято.

Я тоже считала, что зря. Совершенно зря «они» отправили Юрку обезвреживать устаревшие боеприпасы.

Утром я видела Хорошевского в Безречной — он мельтешил вокруг двух больших грузовиков и всячески мешал бойцам загружать в них какие-то большие ящики. Потом весь день из-за дальних сопок доносились глухие, почти беззвучные разрывы, но я не связала их с Юркой. Как-то не приходило в голову, что на станции еще осталось что-то, способное взорваться.

А пугающую новость мне сообщил Толян всего час назад, когда вдруг в неурочное время в квартире погас свет, и я вышла на площадку посмотреть, что случилось.

На площадке я обнаружила своего соседа, пытающегося со свечой в руке устранить неисправность в распределительном щите.

— На, подержи, — без предисловий он сунул мне свечку и полез на табуретку. — Это я все обесточил. Ванну грею.

Эта процедура у нас обычно выполнялась двумя-тремя большими кипятильниками, которые подвешивались на неструганые штакетины, уложенные поперек ванны. Для местных электрических сетей задача, конечно, почти непосильная.

— Щас поправлю. Давно все собираюсь сде…

В щите что-то хлопнуло, задымилось, в моей прихожей вспыхнул свет, а Толян с грохотом слетел на пол, подвывая и чертыхаясь. Из его левой ладони шел дым.

Тогда-то, сидя на полу и дуя на обожженную руку, он мне и сообщил:

— Лен, Юрка обещал к восьми вернуться, просил ванну нагреть… А его до сих пор нет. Я волнуюсь.

И вот уже второй час мы волновались вместе, сидя в их холостяцкой кухне. Разрывы в степи давно смолкли, ванна успела уже трижды нагреться, остыть и снова нагреться, из ванной комнаты несло подвалом и прорвавшейся теплотрассой, а Юрки все не было.

Меня всегда удивляло, как человек Юркиного склада мог выбрать делом своей жизни ремесло сапера. И не только выбрать, но и дослужиться до капитанских погон, не получив видимых увечий. Сам Юрка любил говорить:

— Сапер ошибается только один раз — когда становится сапером.

Говорил он это обычно после второго-третьего стакана, пригорюнившись и подперев щеку рукой. Когда его жена Валентина дезертировала из Забайкалья к родителям, в Юркин перечень добавилась еще одна ошибка:

— И второй раз — когда женится…

Но, несмотря на такое неуважительное Юркино отношение к его героической профессии, я в глубине души всегда была готова ко всему. С Юркой могло стрястись все, что угодно. В лучшем случае он мог взорвать по ошибке не то, что нужно — железную дорогу, например, а в худшем… Мы с Толяном одновременно, — я видела это по его глазам, — подумали о худшем. Но, как оказалось, каждый о своем. Секунду посмотрев на меня диким взглядом, Толян сорвался с места и бросился в коридор, я заспешила за ним. Конечно, запах гари я чувствовала и раньше, но списывала его на истыканный сигаретами обогреватель или на обожженную ладонь своего соседа. В отличие от меня, Толик умел по запаху различать горящие предметы и безошибочно определил, что недавно собственноручно установленная им электророзетка, в которую мы подключили оба кипятильника, не справилась со своей задачей. Розетка располагалась рядом с вешалкой для одежды, и прозрачный голубоватый огонек уже с застенчивым шепотом поедал рукав единственной Юркиной цивильной куртки. Вешалку Толик тоже построил сам, ориентируясь по книге «Умелец в доме». Когда я впервые увидела эту книгу у него в руках, ее название вызвало у меня смутные ассоциации с агитплакатами, которые обычно вывешиваются в районных поликлиниках — вроде «Осторожно, холера!»

— Воду, быстро!!! — заорал Толян и рванул на себя вешалку вместе со всем, что на ней висело, прихватив заодно и кусок стены.

Даже если бы я знала, что Толян не успел выдернуть штепсель кипятильника из розетки, я все равно, наверное, зачерпывая воду железным ведром, оперлась бы свободной рукой на край ванны. Так изящнее, знаете ли…

Не помню точно всех сказанных мною слов, но когда я, треща и искрясь от испуга и бешенства, выскочила в прихожую, Толян, продолжая топтать сваленные на пол обгоревшие лохмотья, насмешливо заметил:

— А еще, я читал, одна баба, когда ее молния шарахнула, по-иностранному начала говорить…

Вместо ответа я вдохновенно выплеснула ведро воды на его тапочки. Толик взвился под потолок.

— Ты что, сдурела?! Кипятком!..

— Да какой кипяток, она еще не нагрелась толком… У тебя тапки горели!

— Тапки, тапки… А на службу я завтра в чем пойду, ты подумала? Оно ж не высохнет!

— Так что, лучше было бы если б оно сгорело?

— Да хрен с ним, я бы огонь сбил…

— А чего ж орал — «воду, воду»?

— Кто? Я орал?

— А кто? Я, что ли?

— Ты орала, когда тебя током долбануло…

— А про воду — ты!

— Да не п***и!

— Сам не п***и.

Этот вечер мог стать последним вечером нашей дружбы, но тут в дверь постучали. Три четких размеренных удара. Толян выронил из рук свою насквозь промокшую парадную шинель, я — ведро. Юрка так не стучал никогда.

За дверью стоял человек в военном бушлате, таком же, как у Юрки. Но это был не Хорошевский.

Шапка с завязанными под подбородком ушами была покрыта густым слоем инея, что делало человека похожим на печального Деда Мороза. Иней таял и сползал по его щекам. Дед Мороз медленно, с очень ответственным выражением на лице, развязал тесемки, стащил шапку с головы и аккуратно возложил ее на согнутую в локте руку. Нашим поздним гостем оказался капитан Шабров, замполит Юркиного батальона, и что-то в этом его жесте меня испугало. Толян тихонько охнул.

Стоя очень прямо и глядя поверх наших голов, Шабров поднял палец и отчетливо произнес:

— Вы только не волнуйтесь. Юра…

Губы замполита продолжали шевелиться, но я уже не слышала, что он говорил, да и говорил ли вообще — не уверена.

Теперь я точно знаю — когда захочу сжить кого-нибудь со света, я явлюсь к этому человеку поздним вечером с непокрытой головой, подниму кверху палец и скажу:

— Вы только не волнуйтесь.

Я почувствовала себя марионеткой, у которой вдруг оборвались все ниточки. Толян побелел:

— Что с ним?

— Сейчас — точно не знаю, — медленно ответил замполит.

— А где он? — Толик зашарил глазами по прихожей в поисках бушлата, явно собираясь бежать к Юрке, где бы он ни был.

— Там… Хотя точно уже не знаю.

— Ну что хоть произошло?

Замполит пожал плечами. Отчаявшись получить хоть один внятный ответ, Толян поставил вопрос глобально:

— Но он хоть живой?!!

Замполит сосредоточенно нахмурился, вспоминая, но Толикова хитрость не удалась.

— Не знаю, — был ответ. — Вообще после такого мало кто выживает.

— Черт побери, — заметался Толян, — где же его искать? Ладно, я сейчас…

— Не надо, — все так же медленно произнес Шабров, — там уже управились без вас.

— Ну вам что, трудно сказать?! — Толян почти визжал. — Хоть что-то вы знаете?!

— Ничего… Меня просили сказать, чтобы вы не волновались. Я сказал. Ждите.

С этими словами Шабров развернулся, словно исполняя команду «кругом» в замедленном темпе, и, тщательно переставляя ноги, двинулся к лестнице. Только тут до нас дошло, что замполит глубоко, прочно и безнадежно пьян. Впрочем, нашу тревогу это только усугубило.

Закрыв за Шабровым дверь, Толян медленно двинулся в кухню. Я суетилась позади, пытаясь забежать то с одного бока, то с другого, но в узком коридоре это было невозможно.

— Толь, а Толь, что делать-то будем?

Толян пнул ногой груду тряпья, в которую превратились их с Юркой шинели и куртки.

— А что мы можем?… Раньше утра в любом случае — ничего. У тебя хоть адрес-то Валькин есть?

— Да нет… Откуда?

— Черт, говорил я им…

Никогда раньше я не видела Толика таким притихшим и испуганным.

— Как ты думаешь, в батальоне знают? Может, туда сходить?

— Давай сходим, — согласился Толян и добавил без всякого перехода: — Сто грамм хочешь?

— Хочу.

Но идти нам никуда не пришлось. Не знаю, как обстояло дело в батальоне, но в нашем подъезде, оказывается, знали все. Правда, не больше нашего.

Уже через полчаса в Толиковой кухне, привлеченный запахом ста грамм, образовался прапорщик с третьего этажа с банкой самогонки, майор из двадцать первой квартиры с женой и дивизионный начвещ из соседнего подъезда. Все знали, что с Юркой что-то случилось, но что именно — каждый выдвигал свою версию. Практичный начвещ предположил, что Юрка, побабахав для виду несколько снарядов поплоше, поехал в Китай продавать остальные. Жена майора из двадцать первой квартиры вспоминала все известные ей похоронные обряды, приметы и традиции и пыталась продиктовать мне меню для поминок. Прапорщик с третьего этажа подсчитывал, какую компенсацию получит Валентина в связи с потерей кормильца.

— Погодите, — просветлел вдруг Толик. — Шабров же не сказал, что он погиб! То есть он не был уверен. Может, он в госпитале?

— Точно! — воскликнул начвещ. — Пшли…

— Во! — обрадовался прапорщик. — Вперед! Щас я только еще за одной сбегаю.

— А мне не в чем идти, — расстроился Толян, — что не сгорело, то промокло.

— Толик, я дам тебе одеяло, — от чистой души пообещала я.

— Правильно! — поддержал начвещ. — Сегодня обойдешься одеялом, а завтра я тебе три шинели дам. На Хорошевского пока можно одну-две оформить.

— Валяй, тащи одеяло!

С небывалым энтузиазмом вся наша компания засобиралась в госпиталь. Нас не остановило даже то, что время давно перевалило за полночь, и что госпиталь находился в Безречной, в тринадцати километрах от нашей станции. И мы туда пошли бы.

Но не успела я вскочить, чтобы бежать в свою квартиру за одеялом для Толяна, в коридоре послышался какой-то шум, и в дверях кухни возник Хорошевский, черный и блестящий, как злобный мавр. И, судя по глазам, дьявольски голодный.

Жена майора на полуслове оборвала свой рассказ о том, как положено обряжать покойников. Сам майор несколько раз часто поморгал и сказал:

— Не понял… — в его голосе сквозило явное разочарование от того, что кто-то испортил нам такой дивный вечер.

Прапорщик перекрестился и поспешно спрятал банку с самогоном за занавеску.

Юрка обвел нашу компанию недобрым взглядом и мгновенно сориентировался в обстановке:

— Все сожрали?

— Нет, полбутылки еще осталось, — прошептала я.

— Ясно… Ванну хоть приготовили?

Прочитав ответ на наших лицах, Юрка рассердился.

— Ну я же просил! Пьете тут… А человек приходит грязный, как собака, и что ему делать?

— Юр, а Юр. — Толян попытался все объяснить, — мы тут… ты… разминирование… Шабров… «не волнуйтесь»… в госпиталь, короче…

— Какое, на хрен, разминирование?! Вы что, с ума все посходили? Я уголь разгружал!

Юрка долго еще бушевал, рассеивая по квартире облака угольной пыли.

— Как идиот! Целый вагон! Один! С тремя бойцами!

Толян сидел, испуганно вжавшись в стену:

— Юр, но ты же сам сказал…

— Ну говорил, говорил, что я поеду, потому что Малахов болеет. А он вышел сегодня. Он и поехал. А я… Как идиот! Один! Целый вагон! А Шаброва попросил зайти, сказать, что задерживаюсь, и чтобы про ванну не забыли. А вы… Вот как я теперь спать буду? А?

Юрка хлопнул себя по бокам, и в кухне на несколько минут потемнело.

К счастью для нас, сердиться всерьез Хорошевский не умел. Узнав о странном визите Шаброва, он рассмеялся, и по его черному лицу разбежались белые трещинки.

— Ладно, черт с вами. Ленка, я тогда свою постель к тебе в машинку принесу стирать. Наливайте.

Разошлись мы уже под утро.

Вновь я встретилась со своими друзьями за ужином на следующий день. От Юркиного оптимизма не осталось и следа. Намахавшись накануне лопатой, он заработал себе радикулит, насморк и потерял меховую рукавицу. Кроме того, у него явно были какие-то неприятности на службе.

Мы с Толяном наперебой пересказывали Хорошевскому события предшествующего дня, пытаясь вызвать у него хотя бы подобие улыбки, но все было напрасно.

После того, как Толян в шестой раз рассказал о своем поединке с распределительным щитом, постепенно доведя силу удара до двух тысяч вольт, Юрка вздохнул и печально произнес:

— Лучше бы я и в самом деле умер.

Толик поперхнулся.

— Юр, ты чё? Ты чё несешь-то?

Юрка вздохнул еще печальнее.

— Да я уголь вывалил у нашей кочегарки. Дверь входную завалил. А там смена — два бойчишки… Комбат меня… — Юрка сделал красноречивый жест.

Толян заржал.

— Юр, да они тебе спасибо скажут! Там же тепло! А еду будете им в форточку просовывать.

— Ну да, — поддержала я. — А печки будете топить, и за зиму их потихоньку откопаете… Да что за зиму — за месяц управитесь!

— За зиму! — с горьким упреком воскликнул Хорошевский. — Уголь вааще был для штаба дивизии. Ванюшин звонил сегодня. Комбат меня опять… — Юрка повторил свой красноречивый жест и вздохнул так, будто хотел выдохнуть душу:

— Если б за зиму!! Завтра буду обратно загружать.

---

Е. Панова