Моя жена записалась на курсы сценаристов. И там ей дают разные домашние задания. И я ей, по любви и щедрости душевной, помогаю, как могу. Одно из заданий - сочинить небольшую новеллу-сценку на основе какой-нибудь картины Владимира или Константина Маковских. Я выбрал картину Владимира Маковского "Рыбачки" и сочинил вот такую новеллу...
На речке сидят два рыбака — Егорка и Ванька. Егорке — девять лет, Ваньке — десять.
— Ванька, ну что ты всё время вертишься, будто голой попой на муравейнике сидишь! — ворчит Егорка. — Ты своим ёрзаньем нам всю рыбу распугаешь!
— Ничего я не ёрзаю! — обижается Ванька. — Выдумал тоже — муравейник! Всыпали бы тебе, как мне батя давеча, ты бы вообще сидеть не смог, не то, что я!
— А за что тебе перепало-то? — интересуется Егорка.
— Да ни за что! Стащил из папкиного стола всего одну папироску. А он, оказывается, все свои папироски заранее посчитал. Да ещё деда ему меня выдал — мол, да, крутился сегодня возле твоего стола Ванька… Так батя — представляешь? — мало того, что выпорол меня ремнём, так ещё после этого пять папиросок заставил съесть!
— Что? Папиросы ж курят, а не едят! Он что, с ума сбрендил? Или, может, сильно пьяный был?
— Да нет, тверёзый он был… Говорит, чтоб неповадно было красть… — вздохнул Ванька и добавил: — и курить…
— Ну, значит, точно — умишком человек ляснулся!
— Да ничего не ляснулся, скажешь тоже! Он, когда выпьет, и вправду, умом чуток трогается, а когда тверезый, тогда он нормальный, добрый…
— Ну и как?
— Что, как?
— Папироски на вкус — как, вкусные? — улыбается Егорка.
— А ты сам попробуй! — обижается Ванька. Но, быстро поостыв, добавляет: — Меня потом почти целый день тошнило. Да еще и зад горел, будто его в кипяток опустили. В общем, доложу я тебе, это был самый несчастливый день в моей жизни. Хуже, наверное, и быть ничего не может.
— Может… — вздохнул Егорка.
— Да? — заинтересовался Ванька. — Ну, и что же может быть хуже?
Егорка еще раз вздохнул — точно так же, как вздыхала его мать, когда отец приходил домой пьяным — и начал свой рассказ:
— Ну ладно, расскажу тебе, ведь ты мой друг, а между друзьями никаких секретов быть не может, так?
— Так, — кивнул Ванька.
— Ну, тогда расскажу по порядку… В общем, захотелось мне на той неделе арбузом полакомиться. Да так захотелось, что хоть режьте меня на куски, люди добрые, только дайте мне арбуза похрумкать!
— А где ж ты его возьмешь-то у нас? Разве если только у Игнатьевых из теплиц украсть… Ну так эти барские теплицы здоровущие собаки охраняют, да и сторож там такой страшный, что увидев его рожу, лошади шарахаются в сторону, а дети кричат «Мама!»…
— Ты, Ванька, лучше не перебивай меня, если хочешь всю правду узнать… В общем, решил я один арбуз из этих игнатьевских теплиц эксплуатировать…
— Ты, наверное, хотел сказать — экспроприировать?
Егорка, с сердитым видом:
— Какая, к черту, разница — слушай и не перебивай! Я просто хотел украсть арбуз!.. Но, как я понял, сделать это можно было только днем — сторож-то днем почти всегда спит в своей сторожке, а ночью, наоборот, ходит, как привидение, вокруг теплиц…
— А с собаками как?
— Да не перебивай, говорю! Будешь знать до конца, будешь сив как овца!
— Хорошо-хорошо, молчу. Рассказывай.
— Ну вот… Сторожа днем можно в расчет не брать, смекнул я, остаются только собаки. А собак можно приручить. И начал я их потихоньку приручать. То есть, подкармливать. И вроде бы уже совсем приручил, как мне казалось. Дождался я момента, когда сторож после обеда пошел спасть в свою сторожку. Подождал ещё чуток для надежности, а потом — оба-на! — и перепрыгнул через забор. Собаки сразу же меня признали и лаять не стали. Я бросил им по куропатке — представляешь, три дня потратил, чтобы поймать в силки этих птичек! — ведь воробьи-то этим волкодавам на один зуб, проглатывают их за один секунд!
— Ну, ладно, бросил ты собакам этих куропаток, и что дальше?
— А дальше пополз я к этим теплицам. Смотрю — а там ни дырочки, ни щелочки! А на дверях — замок огогенный висит!
— Ну и?
— Что и? На плечах-то у меня не кочан капусты небось торчит, а голова как-никак! Вот я и задал работу голове, покумекал, пошевелил этими… как их там…
— Извилинами?
— Ага… ими самыми! И решил: надо сделать подкоп!
— Как граф Кристамонти?
— А это ещё кто?
— Ну, такой книжный герой из одной толстой книжки, мне старшая сестра о нём рассказывала… Он ещё потом разбогател, как царь…
— Ну, не знаю… В общем, сделал я подкоп, кое-как пролез под стенку, выбрал самый большой арбуз и давай с ним обратно лезть, задом наперёд. А он, представь себе, не лезет!
— Кто, зад?
— Какой зад?! Арбуз! Большой слишком оказался! Я и так, и этак — ну не лезет никак! Надо было подкоп пошире сделать, а я об этом не подумал. И вот голова и половина меня находится внутри теплицы, а зад и ноги — снаружи теплицы. А там, представляешь, собаки, видно, не узнали, чьи это ноги из теплицы вылазят, и давай их зубами хватать да кусать! И ещё лаять так, будто это не я, а какой-нибудь медведь из берлоги выбирается! А мне тут и страшно, и больно, и с арбузом расставаться жаль! А тут гляжу — сторож в теплицу, как лось ломится — возню мою, наверное, с арбузом услышал. Увидел он меня и как закричит, да как пальнет из двухстволки!
— И что — не попал?
— Не-а. Так он и не в меня целился, а в воздух, для отстрастки. Но все-таки кое-куда он таки попал!
— В кого же?
— Не в кого, а во что. В стеклянный потолок теплицы. Стрелял-то он, спросонья, не подумав, что стекло расквасит — а крупная соль ведь стекло запросто пробивает. Представляешь, какое светопредставление после этого началось? Передо мной — разъяренный сторож, страшный, как смерть, да ещё и со своей дубальтовкой, позади меня — разъяренные собаки, чисто волки, рвущие на части мои бедные пятки и штаны. А тут арбуз никак назад лезть не хочет! В общем, плюнул я на арбуз, шустренько так задком, задком и вылез кое-как из теплицы. А там собаки на меня со всех сторон — вот-вот на меня накинутся. Уж не знаю, как мне удалось перемахнуть через забор. Правда, не без потерь — одна собака, та, что половчее, ухватила меня за одну штанину и оторвала её! А ведь это были новые штанцы, мне их мамка за большие деньги у портнихи пошила!
В общем, спрыгнул я с забора и понял: это капец! Арбуза нет, пятки до крови, а может и до кости покусаны, и, главное, новым штанам кранты…
— Ух, ты! Да, представляю себе картинку! Чистый кибениматограф! Как говорит моя сестра в таких случаях, кончита ля фимедия!
— Вот-вот, настоящая кончита! А тут вдруг слышу — кто-то с той стороны на забор лезет — наверное, сторож пытается меня догнать и пристрелить. И так я тогда испужался, что просто забыл, как моё фамилиё! Дал я тогда такого драпака, что опомнился только когда возле речки нашей оказался.
— Так это же почти полторы версты будет от игнатьевских-то теплиц…
— А что ты думал: для бешеной собаки семь верст не крюк… Только у речки я и опомнился. Гляжу — лодка, перевернутся вверх дном лежит. Ну я под ту лодку шасть — и сховался! Думаю, пока шум не уляжется, там отлежусь. Знал бы я, что дальше будет, так никогда бы под эту лодку не спрятался!
— Да? А что ж там было — гадюка что ли под лодкой лежала?
— Если бы гадюка! Мой старший брат с твоей сеструхой, с которой у него, как ты знаешь, роман, приперлись на речку — на романтическое рандяву, как он говорит.
— Ну и чиво?
— Вот тебе и «чиво»! Уселись на лодку и давай свои шуры-муры разводить. Ах, Настюшка, ах Феденька, ах, позвольте, сударыня, вас в щечку поцеловать, ах, нельзя, маменька, коли прознает, сильно браниться будет, ах, мы никому не расскажем, ах, если кто увидит, да кто ж тут увидит, среди леса-то…
— Ну и?
— Вот тебе и «и»! А у меня от страха и от пережитого ужаса в животе урчать начало. Да и в носу от пыли некстати свербеть стало — ну просто пекельная пытка! А ты же знаешь, что я очень громко чихаю — почти как наша покойная бабка Агафья…
— Ну?..
— Ну вот я и чихнул, когда они уже целоваться таки надумали…
— И?
— И тут твоя сеструха как заверещит, как свинья ошпаренная, что аж я сам испугался и головой вверх дернулся — да так башкой треснулся, что ах искры из глаз брызнули. А сеструха твоя такого дала стрекача, что только пыль столбом! А брат мой, вот изверг, лодку поднял, схватил меня за уши и вот так, крутя мне уши — специально ведь, гад, крутил их по очереди! — повел домой. Всю дорогу, антихрист, уши мне накручивал! А дома — папка сидит, злой, как чёрт — ему уже кто-то наябедничал о моих приключениях в теплице. А рядом ещё мамка с хворостиной стоит…
— И что?
— А что? Всыпал мне папка ремешком тогда так, как будто я не одну, а десять теплиц ограбил, да ещё при этом десяток сторожей разных из ружья укокошил. И вот, представь себя на моём месте: в животе крутит и урчит так, будто там черти свадьбу справляют — нижние портки не снимал, наверное, дня два после этого случая. Пятки и лодыжки болят так, что ходить, не хромая и не охая, не можно. Уши — просто адским огнем горят, а на голове — здоровенная шишка, да такая, что не притронуться. А попа полыхает жаром так, что ни сесть, ни лежать на спине не могу. А ещё и штанов нет — запретили на целую неделю со двора выходить… Вот так-то, брат! А ты говоришь, что это у тебя был самый несчастливый день!
— Вон оно как… Гхм… Стало быть, твоя правда, Егорка! Твой несчастный день несчастнее моего…
Оба умолкли, вновь переживая и обдумывая рассказ. Наконец, Ванька повернулся к Егорке и спросил с хитрецой во взгляде:
— Так получается, что они таки побраталися?
— Кто побраталися?
— Твой несчастливый задок и твоего папки ремешок?
— Ну, выходит, так… побраталися, — ответил, светлея лицом Егорка.
И оба прыснули со смеха.
Оценили 11 человек
18 кармы