Как бы ни относиться к Иосифу Бродскому, следует прежде всего понимать, что он Нобелевский лауреат по литературе, творчество которого имеет мало общего с диссидентством Солженицына и псевдополитическим убожеством Алексиевич.
Пожалуй, даже в нобелевской речи Бродский старался быть максимально корректным, хотя в моменте и не удержался от следования конъюнктуре:
«Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко — и в частности от родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, — оказаться внезапно на этой трибуне — большая неловкость и испытание».
Впрочем, простим слабину питерскому молодому еврею, который ненадолго попал на принудительные работы за «тунеядство» по юношеской дурости, ведь он все последующие годы искренне просил окружающих оградить себя от имиджа «жертвы режима»:
«Другим людям доставалось гораздо больше, приходилось гораздо тяжелее, чем мне. Не так уж это всё и интересно, поверьте мне. Я отказываюсь всё это драматизировать!». И добавлял: «Мои расхождения с советской властью не политического, а эстетического свойства».
«Я — еврей, русский поэт и американский гражданин», - представлялся Бродский, удивительно точно формулируя роль и значение в своей жизни русского языка: - «кто-кто, а поэт всегда знает, что не язык является его инструментом, а он — средством языка».
«Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна» (И.Бродский, «Как читать книгу»).
Свою любовь к русскому языку поэт сохранил до конца жизни. И не только к языку, но и к Родине, остро переживая распад СССР, особенно трёх славянских народов. Уже в 1994 году он, за два года до своей преждевременной кончины, один из немногих, находясь за тысячи километров от событий, сумел уловить суть трагедии и написал стихотворение «На независимость Украины»:
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет Кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом,--
жовто-блакытный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
по адресу на три буквы, на все четыре
стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть - так сообща, путь выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Это земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза --
нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
«Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай» (И.Бродский, из записной книжки, 1970 год).
Оценили 78 человек
103 кармы