Цусима, как мне кажется, была и останется уникальным событием в Истории морских сражений, ибо практически полностью уничтоженный флот государства, уничтоженный в одном бою - такое не сотворишь даже если специально постараться.
Осмыслять и обсуждать те трагические для Русского Флота и Армии времена мы долго ещё не перестанем, но итог Цусимы несложно было представить себе заранее (и этот итог был предсказан еще до отхода двух тихоокеанских эскадр, тем же капитаном Кладо), и потому, лично для меня оценка тех событий не меняется с годам.
Итог был очевиден, и потому, когда пробил Час, выбор у Небогатова был, извиняюсь, небогатый, и он сделал правильный выбор пойдя на тяжкое воинское преступление, но не губить попусту жизни 2000 моряков. За что и был посажен в крепость, отвечая за ВСЮ цусимскую катастрофу, хотя истинные ее виновники остались безнаказанными.
Показания бывшего Контр-Адмирала Небогатова, Командовавшего ІІІ-м броненосным отрядом 2-й Тихоокеанской эскадры.
В эскадре адмирала Рожественского я командовал третьим броненосным отрядом. Перед уходом из России никаких инструкций от Морского Министерства я не получал относительно предстоявшего мне плавания; единственною напутственною бумагою было предписание Управляющего Морским Министерством, которым предписывалось мне идти, с возможною поспешностью, на соединение с эскадрой адмирала Рожественского, причем, по пути, усиленно заняться военным и морским воспитанием офицеров и команд.
Относительно цели посылки 3-й эскадры, я могу сказать следующее: если не ошибаюсь, то в ноябре месяце вице-адмирал Бирилев подал докладную записку на имя Генерал-Адмирала, в которой доказывал необходимость немедленно послать для усиления эскадры адмирала Рожественского вспомогательный отряд из следующих судов: бр. «Император Николай I», бр. бер. об. «Адмирал Ушаков», «Сенявин» и «Апраксин», кр. «Владимир Мономах» и воздухоплаватольный парк — пароход «Русь». Такое предложение адмирала Бирилева весьма жарко поддерживалось в обществе зажигательными статьями капитана 2 ранга Кладо, который неистово обвинял Морское Министерство в бездействии и убедительно доказывал разумность такой посылки, и, вот, когда, под этил двойным давлением, Морское Министерство приступило к изготовлению 3-й эскадры, то ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, по докладу высшего морского начальства, желая предварительно узнать по этому поводу, мнение адмирала Рожественского, послал ему на Мадагаскар телеграмму, в которой выразил, что, так как, эскадра адмирала Рожественского послана с тем, чтобы отнять от японцев обладание Японским морем, которое всецело перешло к ним, после уничтожения ими нашей Порт-Артурской эскадры, и, чтобы в возможно большей мере споспешествовать этому предначертанию, высылается в помощь эскадре адмирала Рожественского III-й отряд судов.
На эту ВЫСОЧАЙЩУЮ телеграмму адмирал Рожественский телеграммою же донес, что, так как, Порт-Артурской эскадре, состоявшей из более чем 20-ти боевых судов, при значительном количестве миноносцев, не удалось завладеть морем, то он считает, что его эскадра много слабейшая, чем бывшая Порт-Артурская, не в силах исполнить этого предположения, а потому, его намерения ограничиваются прорывом во Владивосток, и уже по совершении этой операции, опираясь на этот порт, можно будет, смотря по обстоятельствам, приступить к наступательным действиям против неприятеля; что посылку III-го отряда считает не только излишнею, но даже нежелательною, так как, он состоит из слабых и малозначительных в боевом отношении судов, присоединение которых к эскадре неминуемо повлечет за собою и увеличение числа транспортов, по крайней мере, на 8 пароходов, что, в свою очередь, усилит трудность плавания эскадры, и, без того, обремененной большим числом их.
Вышеупомянутая телеграмма ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА была послана ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ, на основании доклада ЕМУ Генерал-Адмиралом мнения совещания, состоявшегося под Его, Генерал-Адмирала, председательством из адмиралов: Великого Князя Александра Михайловича, Авелана, Алексеева, Дубасова, Бирилева, Дикова и Вирениуса; в это совещание был приглашен и я. На этом совещании Генерал-Адмирал высказывал некоторое сомнение в целесообразности дальнейшего следования эскадры Рожественского; Дубасов цифрами указывал на перевес сил на японской стороне, другие же ничего определенного не высказали.
Один только адмирал Бирилев горячо стоял за успех эскадры Рожественского и за необходимость посылки III-го отряда, с целью еще более обеспечить победу над японцами, которых флот, по его словам, после сражения 28 июля весьма значительно потерял в своей силе, некоторые броненосцы имеют сильно избитую броню, что ему известно из заказов, которые сделали японцы в Англии; артиллерия на японском флоте сильно расстреляна и почти все орудия утратили весьма много из своих первоначальных боевых качеств; котлы на всех судах от долгой службы тоже далеко не в удовлетворительном состоянии, так что суда, в большой мере, утратили их боевую скорость. С мнением адмирала Бирилева, видимо, согласились и все остальные, была составлена, соответственно этому решению, телеграмма на имя адмирала Рожественского, которая, по утверждении ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ, и была послана.
Что касается до того, как я лично понимал свою задачу и в чем видел цель отправления III-го отряда, то должен сказать, что, не преувеличивая боевого значения слабых и устаревших кораблей этого отряда, я не считал их способными с пользою вступить в генеральный бой с японским флотом, но, тем не менее, полагал, что и эти корабли, будучи употреблены на назначения, соответствующие их слабым силам, могли бы принести существенную пользу при прорыве эскадры адмирала Рожественского, в смысле отвлечения на себя, хотя бы какой-нибудь, части японского флота, например, в то время, как эскадра Рожественского форсировала бы какой-нибудь проход ко Владивостоку, ІІІ-й отряд мог демонстрировать в другом месте, и, если бы подобная операция велась бы с сохранением секрета, то, несомненно, могла бы принести немало хлопот японскому адмиралу. Характеристикой того обстоятельства, что само морское начальство не сознавало цели посылки III-го отряда, может служить отзыв адмирала Ирецкого, который, на некоторые требования командира бр. «Сенявин» об исполнении каких-то дефектных работ, отвечал командиру: «Что же вы думаете сражаться с неприятелем? Ведь вы идете только до Суды, и весь ваш поход есть ничто иное, как демонстрация!»
Попыток получить какие-нибудь более определенные инструкции, по отношению к III-му отряду, не делал по той простой причине, что ясно видел, что и само начальство не имеет никаких взглядов по этому вопросу, а, во-вторых, потому, что не считал себя начальником этого отряда, так как Управляющий Морским Министерством адмирал Авелан поручил мне только наблюдение за изготовлением этого отряда, прибавив, что в настоящее время он избирает начальника, который и будет назначен перед отправлением отряда в море; и, действительно, 28 января, будучи в Либаве, я получил телеграмму из Министерства с приглашением немедленно прибыть в Петербург для сдачи дел, назначенному начальником отряда контр-адмиралу Данилевскому; но не более, как через два часа, я получил вторую телеграмму в которой говорилось, что контр-адмирал Данилевский отказался вести отряд, и что все остается по старому; таким образом, я, совершенно неожиданно для себя, попал в начальники этого отряда за два дня до выхода в море; тут уже не время было хлопотать о каких-нибудь специальных инструкциях, да видно было, что если бы я и возбудил эти хлопоты, то они остались бы совершенно бесполезны.
Вооружение отряда, ко времени выхода в море, далеко не было закончено, пришлось взять с собою большое количество мастеровых для окончания работ; мастеровые были возвращены в Россию из Суды; при обыкновенных условиях, отряд, конечно, не вышел бы в море в таком положении, но, в данном случае, нельзя было поступить иначе, так как начальство торопило уходом; что касается до снабжения, то отряд был снабжен вполне достаточным количеством материалов и провизии.
Комплектование судов командою было произведено в высшей степени неудовлетворительно: старой судовой команды было очень мало, да и то более опытные и лучшие люди были взяты на вновь строившиеся минные крейсера и, несмотря на все мои старания, обратно получить их не било никакой возможности; большинство же команды состояло из запасных и новобранцев, не получивших даже строевого рекрутского воспитания; комендоры из запаса совершенно позабыли спою специальность и многие даже не видали пушек и приборов последнего образца; в общем команда представляла собою сброд со всех экипажей, портов и флотов; береговое начальство старалось сбыть со своих рук всех больных, слабых, штрафованных и даже политически-беспокойных людей. Все мои представления по этому поводу порождали только неприятности и оттяжки в назначении людей с тем расчетом, чтобы, в последний момент перед уходом и море, все-таки выслать на суда тех людей, которых желало береговое начальство: последние партии людей прибыли на суда за несколько часов до ухода в море.
Несмотря на такое, в высшей степени, преступное укомплектование судов командою, командирам и офицерам, благодаря их стараниям и такту, удалось за кратковременное плавание превратить этот сброд в согласную дисциплинированную массу: все усиленные работы, ученья производились и высшей степени старательно и безропотно; за все время плавания, ни на одном судне не было ни одного проступка против дисциплины, существовало полное согласие, как между собою, так и между офицерами и нижними чинами.
Одним словом, в этом отношении, за краткое время плавания, были достигнуты самые утешительные результаты; к сожалению, нельзя того же сказать по отношению к обучению команды: краткость времени до соединения с эскадрой Рожественского (всего 83 дня), заканчивание работ, неисполненных в Либаве, постоянные погрузки угля, утомительная, весьма напряженная, вахтенная служба все время на ходу, скудость снарядов, для практики стрельбы, несмотря на усиленные боевые занятия, не дали возможность приготовить команду в боевом отношении так, как этого требовала боевая опытность неприятеля.
Должно признать, что команда вступила в бой, будучи много слабее подготовлена, чем неприятель.
Но должен опять повторить, что эта слабость подготовки зависела не от меня и офицеров или самих нижних чинов, она вытекала из тех преступных обстоятельств, при которых снаряжалась и посылалась 3-я эскадра; в этом виновата вся система, или, скорее, бессистемность Морского Министерства!
За время похода, удалось сделать только две боевые стрельбы — более нельзя было, так как отряд должен был употребить все усилия, чтобы возможно скорее присоединиться к эскадре адмирала Рожественского.
До соединения с адмиралом Рожественским, я не только никаких сношений с ним не имел, но даже не знал о месте пребывания его эскадры.
Перед выходом из Джибути, не имея никаких сведений об эскадре Рожественского, я обратился в Министерство телеграммой с просьбой дать мне указания о последующих действиях, на что получил следующий ответ: «Идите, возможно скорее, на соединение с эскадрой Рожественского, который вышел с Мадагаскара такого-то (не помню) марта, маршрут его нам неизвестен, транспорты для него отправляем в Батавию».
Получив такой неопределенный ответ, я послал госпитальное судно «Кострому» в Батавию, предписав командиру его, по приходе туда, постараться или через консула или же через Министерство, добыть какие-нибудь сведения об адмирале Рожественском и прибыть в известный день на назначенное мною рандеву в Южно-Китайском море; сам же, с отрядом, отправился через Индейский океан Малаккским проливом в Южно-Китайское море; вместе с этим, телеграммою просил Министерство выслать мне из Коломбо в избранную мною точку океана, вне обычного пути коммерческих пароходов, хотя какие-нибудь инструкции для дальнейшего следования.
Министерство этой моей просьбы не исполнило и высланный мною транспорт на условленное место, прождав назначенное время, присоединился к отряду.
Прибыв с отрядом в Южно-Китайское море, в назначенном мною рандеву, встретил, вместо парохода «Кострома», паровой катер с консульским агентом из Сингапура, через которого и получил приказание адмирала Рожественского идти в одну из бухт на Аннамском берегу; близ этой бухты, в море, 26 апреля, присоединился к эскадре адмирала Рожественского. На тот случай, если бы мне, по каким-нибудь обстоятельствам, не удалось соединиться с адмиралом Рожественским и, таким образом, пришлось бы самостоятельно идти во Владивосток, мною, совместно с флаг-капитаном капитаном 2-го ринга Кроссом и флагманским штурманом подп. Феодотьевым, был выработан план следования во Владивосток: выйдя в Тихий океан, южнее Формозы, в обход по восточную сторону Японии, держась от нее в расстоянии не менее 200 миль, войти в Охотское море одним из проходов между Курильскими островами и далее, под покровом господствующих в это время года весьма густых туманов, через Лаперузов пролив достигнуть Владивостока. Имевшиеся при отряде весьма большие запасы угля на транспортах, благоприятная погода в это время в Тихом Океане, установившийся уже опыт погрузки угля с транспортов к океане, возможность буксирования малых броненосцев транспортами — все эти обстоятельства позволяли мне смотреть на этот план достижения Владивостока весьма вероятным в исполнении, тем более, что я был убежден, что весь японский флот не решится крейсировать в это время в Охотском море, вследствие опасности плавания в этих водах, да и кроме того, ему необходимо будет оберегать морское сообщение Японии с Квантунским полуостровом, это последнее соображение позволяло мне надеяться, в худшем случае, встретиться в Лаперузовом проливе только с частью японского флота и, при том, состоящею не из лучших судов.
Мои неоднократные плавания в Охотском море и приобретенное в них знакомство с условиями плавания в этих водах, давали мне надежду благополучно провести отряд во Владивосток.
Несомненно, что когда настало бы время приводить этот мой план в исполнение, то я представил бы его на обсуждение командиров и уверен, что они вполне согласились бы с моим мнением.
26 апреля в море, у берегов Аннама, мой отряд присоединился к эскадре адмирала Рожественского; тотчас же сигналом я был приглашен к адмиралу, который, встретив меня на верхней палубе, провел в адмиральскую столовую, где мы и беседовали в присутствии всех чинов его штаба; беседа эта имела вид общего частного разговора, так как предметом ее были вопросы совершенно постороннего содержания, ничего общего не имеющего с предстоящим делом.
Сначала я полагал, что адмирал не желает в присутствии чинов своего штаба говорить со мною о предстоящих действиях и что оп пригласит меня к себе отдельно для деловых разговоров, но этого не случилось, так как через полчаса такой частной беседы адмирал отпустил меня, с приказанием на утро с рассветом вести свой отряд в бухту Куа-бе для погрузки угля и для приготовления к предстоящему плаванию.
Во время разговора с адмиралом Рожественским, между прочим, я ему сказал, что, имел намерение, в случае не состоявшегося соединения с ним, идти во Владивосток самостоятельно, Лаперузовым проливом, но эти мои слова он пропустил мимо ушей и не поинтересовался никакими деталями. Это был единственный раз, когда я виделся с адмиралом Рожественским, так как, с тех пор, он ни разу не приглашал меня к себе и не был ни разу на моих судах. Ни о каком плане, ни о каком деле, мы с ним никогда не говорили; никаких инструкций, или наставлений, он мне не давал и после этого раза, я первый раз встретился с ним уже в Японии в июле месяце, когда он приехал из Сасебо в Киото.
Стоя в бухте Куа-бе 30 апреля, т. е. за три дня до нашего ухода, я получил от адмирала Рожественского предписание следующего содержания: «После первой части предстоящего пути предполагается отпустить некоторые из транспортов, после второй — другие транспорты, причем, первую часть перехода предположено сделать со скоростью 9-ти узлов, вторую — 10-ти узлов и третью—11 узлов; на время боя ход был назначен в 11 узлов; бой предполагается вести в строе одной кильватерной колонны, причем концевым отрядом был назначен мой ІІІ-й броненосный отряд, хотя, смотря по обстоятельствам, он мог быть назначен и в середину строя общей кильватерной колонны».
Никакого плана боя, или указаний, относительно ведения его, не было; вообще, какие намерения имел адмирал Рожественский, — это было для меня вполне неизвестно.
Считая свой отряд, как позднее отправившийся в плавание, значительно отставшим в тактическом и боевом отношении от эскадры адмирала Рожественского, я еще, до соединения с ним, внушил своим командирам и офицерам необходимость немедленного, по присоединении, ознакомления со всем тем, что выработано на эскадре, относительно предстоящих боевых действий и принятие экстренных мер к введению всего этого и на судах III-го отряда, но каково же было наше удивление и горькое разочарование, когда, при первом же знакомстве с эскадрою, мы убедились, что за все время плавания на ней ничего не было сделано, относительно боевой подготовки, как судов, так и личного состава, что в этом отношении наш, сравнительно молодой, отряд далеко ушел вперед, против эскадры адмирала Рожественского.
Так например, на моем отряде была выработана инструкция поверки дальномеров, а самая поверка практиковалась уже с самого вступления в Индейский океан, между тем, как на эскадре адмирала Рожественского этот вопрос совершенно даже не подымался, и, только, по ознакомлении с постановкой этого дела на судах моего отряда, адмирал Рожественский издал инструкцию, — испорченную копию с моей, и начал поверку дальномеров за несколько дней до боя. Не было выработано никаких инструкций по приготовлению кораблей к бою, одним словом, в тактическом и боевом отношении, эскадра Рожественского представляла собою какой-то сброд судов, ничего общего между собой не имеющих, никакими началами не руководимых, но только поглощенные заботами о погрузке угля и репетованием чрезвычайно сложных сигналов самого мирного содержания.
Но еще более удручающее впечатление на всех нас, вновь прибывших, произвело нравственное состояние всего личного состава эскадры адмирала Рожественского.
Командиры судов и офицеры эскадры Рожественского были возмущены и глубоко оскорблены его грубым, заносчивым и презрительным обращением с ними; таковое обращение роняло их престиж в глазах подчиненных.
Никакие соображения командиров не только не принимались адмиралом в расчет, но встречались презрительно, с ясными намеками на то, что в головах их нет и капли мозга, и тут же отдавались в самых, самых грубых выражениях приказания, диаметрально противоположные предложению командира, так например, на доклад командира бр. «Наварин», что прием 300 тонн пресной воды для его броненосца неблагоразумен, адмирал грубо приказывает ему принять 400 тонн воды. Многие командиры, на языке адмирала, имели прозвища, граничащие с площадной бранью, и адмирал нисколько не стеснялся употреблять эти прозвища громко на верхней палубе, в присутствии судовых офицеров и команды.
Так например, он отдавал громко на мостике флаг-офицерам такой приказ: «Поднимите такой-то сигнал этой похотливой стерве»; кто под этим прозвищем подразумевался адмиралом — было всем известно.
Понятно, что таким обращением, адмирал породил среди командиров и офицеров, угнетенное, озлобленное состояние духа и все с нетерпением и покорностью ждали какого-нибудь конца, благополучного, или нет, лишь бы скорее выйти из такой нечеловеческой обстановки.
Нравственное состояние нижних чинов тоже было не лучше: обессиленные дальним трудным походом, бессмысленными, часто совершенно бесполезными, перегрузками угля из одного транспорта в другой, удрученные бездельными, ясно не имеющими никакого боевого значения, ученьями, (напр., на Мадагаскаре производились шлюпочные ученья, десантное, вылавливание мин, — а боевая стрельба, хотя и производилась, но очень редко, и при том в каких-то наивно детских условиях), малой заботой адмирала о сохранении их сил, грубое обращение самого адмирала, не гнушавшегося собственноручно бить сигнальщиков, вестовых и других, — все это вселило в них дух недовольства, выразившийся в неоднократных бунтах на судах эскадры. Все это положение ясно сознавалось, как мною, так и всеми чинами эскадры, да и, вероятно, сам адмирал Рожественский, в данном случае, не был другого мнения, и собери он совет, то, несомненно, на нем были бы высказаны эти истины; но адмирал хранил глубокое молчание, держал себя неразгадываемым сфинксом, и эта таинственность его заставляла нас предполагать, что, может быть, он обладает какими-нибудь секретными сведениями, которые послужат нам в пользу при выходе из такого тяжелого положения. Но, к глубочайшему нашему огорчению, последствия показали, что адмирал Рожественский не только не обладал никакими сведениями, относительно предстоящей встречи, но даже и не заботился о получении их, (хотя бы из Шанхая), не имел никакого плана дальнейших действий и ввел свою эскадру в узкий Цусимский пролив по какому-то, до сих пор не разъясненному, ослеплению.
12 мая, после полдня, когда эскадра находилась в расстоянии 35 миль от Saddle I-s, по отделении от нее транспортов в Шанхай, сигналом с бр. «Суворов» был назначен курс NО 70, ведущий к Восточному Корейскому проливу, приблизительно, в расстоянии 20 миль от острова Квельпарт; только с назначением этого курса, можно было догадываться, что адмирал Рожественский имел намерение вести эскадру Корейским проливом.
13-го мая, до и после полдня, производили эволюции по сигналам адмирала: «Неприятель спереди» и «Неприятель сзади», целью которых, вероятно, адмирал имел показать, какого рода построения он желает произвести в обоих случаях; производилось это следующим образом: поднималось одновременно 5 сигналов, которыми указывалось, что делать каждому отряду, напр.: II-му отряду делать то-то, І-му то, III-му то, крейсерам, транспортам и т. д.; так как все эти соображения адмирала являлись перед нашими глазами впервые, то чтение, усвоение и уяснение себе цели каждого движения, требовали немалого времени, при чем, естественно, иногда появлялись недоразумения, которые требовалось разъяснить, а потому эволюции эти исполнялись весьма медленно и нестройно, что, в свою очередь, вызывало дополнительные указания адмирала; одним словом, все эти эволюции производились таким естественным образом, как всякое дело, которое ведется в первый раз, без всякой предварительной подготовки; послеобеденная эволюция так и не была доведена до конца, и эскадра построилась в походный строй для дальнейшего следования. О смерти адмирала Фелькерзама я узнал уже в Японии через несколько дней после сражения. Я убежден, что неприятель непрерывно следил за нами, начиная с времени нашего пребывания в бухте Куа-Бе; так, во время нашей стоянки в этой бухте, был замечен какой-то европеец, разъезжавший на шлюпке между судами, его арестовали и, если не ошибаюсь, по опросе его, он назвался корреспондентом какой-то газеты.
Что же касается до следования эскадры от бухты Куа-бе до Цусимского пролива, то оно совершалось так открыто, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, что неприятель следит за нами посредством встречавшихся нам днем коммерческих пароходов.
Ночью же, эскадра шла без соблюдения малейших предосторожностей для скрытия своего места, все суда несли отличительные огни, а частая сигнализация, по системе Степанова, часто преображала эскадру в какой-то торжественный кортеж, ярко иллюминованных судов, растянувшийся на расстоянии 3 — 5 миль.
III-й броненосный отряд, бывший под моей командой, почти весь переход от Либавы, за малым исключением в первое время плавания, шел ночь без огней, при чем, время от времени, буксирный пароход «Свирь» посылался мною осматривать все суда отряда, не видно ли с них хотя малейшего огня; все узкости, в том числе Гибралтарский и Малаккский проливы, были мною пройдены ночью, при полном отсутствии каких-либо огней на судах, чем я объясняю полное неведение всей иностранной прессы о времени прохода моим отрядом этих проливов. Во время стоянки моего отряда у полуострова Скагена, через командира датской канонерской лодки, я получил уведомление от нашего посланника при датском дворе, что, во время предстоящего мне пути Немецким морем, японцы готовятся устроить мне засаду, с целью вызвать какой-нибудь инцидент, пытаясь помешать дальнейшему следованию отряда. Оставляя достоверность этого уведомления на ответственности того официального источника, из которого оно исходило, я решил, тем не менее, принять меры к избежанию этой, может быть, и фиктивной опасности, избрав курс вдоль голландского берега, т. е. путь, которому, обыкновенно, не следуют коммерческие суда при пересечении Немецкого моря и на котором не располагаются рыбачьи эскадры для ловли рыбы.
Отряд проследовал по этому пути совершенно спокойно, встретив очень малое число коммерческих судов.
В начале 1-го часа пополудни 14-го мая, последовал сигнал с бр. «Князь Суворов»: «1-му отряду иметь ходу 11 узлов и повернуть всем вдруг на 8 R, вправо, а второму и третьему отрядам иметь 9 узлов». До исполнения этого сигнала, эскадра следовала курсом NО 23°, в строе обшей кильватерной колонны, имея транспорты, миноносцы, крейсера и разведочный отряд позади эскадры; курс же NО 23° был взят в полдень, согласно сигнала, поднятого еще утром.
Когда І-й отряд, во исполнение предыдущего сигнала, отошел на 7 каб. вправо, то, повернув на прежний курс, выстроился в строй кильватера, после чего, сигналом было назначено иметь 9 узлов ходу.
Около 1 часу показались неприятельские суда по направлению правого крамбола, приблизительно, в расстоянии 10 миль, идущие перпендикулярным курсом, т. е. на пересечку эскадры. Когда выяснилось, что неприятельские суда имеют намерение, перейдя линию курса нашей эскадры, перейти на левую сторону ее, последовали сигналы с бр. «Князь Суворов»: «І-му отряду иметь ходу 11 узлов, а II-му и III-му отрядам вступить в кильватер І-му отряду, повернуть всем вдруг на 2 R влево».
Во время этого маневра, при приближении І-го отряда к линии курса ІІ-го и III-го отрядов, этим последним отрядам пришлось уменьшить ход, чтобы не набежать на подходивший первый отряд, отчего вся эскадра представляла собою весьма неправильный строй, так оказать, «скучилась»; за это время часть японских судов, сделав последовательно поворот на 24 R влево, поспела лечь параллельно нашему курсу в расстоянии 35 каб. (приблизительно) от бр. «Князь Суворов».
В 1 час 35 мин. с бр. «Князь Суворов» был открыт огонь и все наши суда также начали стрелять, исключая бр. «Император Николай I», так как расстояние от него до неприятеля (50 каб.) было недосягаемо для его орудий.
Что касается до последовательности основных причин пашей неудачи при Цусиме, то на этот вопрос затрудняюсь ответить, так как этих причин весьма много и перечислять их в настоящем почти невозможно, так как этот вопрос составил бы целую книгу, а потому, я ограничусь перечислением только некоторых и именно тех, искоренение которых, по моему мнению, хотя отчасти, могло бы, если не предотвратить, то уменьшить размеры катастрофы:
1) неприятель имел перед нами громадное преимущество, как в материальном отношении, так и в тактической и боевой подготовке;
2) принимая во внимание первую причину, безумно было предпринимать открытый, дневной прорыв через узкий пролив;
3) был-ли какой-нибудь план у адмирала Рожественского для исполнения этой операции, я до сих пор не знаю и сильно в этом сомневаюсь, могу сказать только, что никто из адмиралов и командиров этого плана не знал;
4) в последнюю минуту перед боем, адмирал, видимо, колеблясь, перестраивал свою эскадру, каковое перестроение повело к тому, что начало боя застало наши суда в какой-то неопределенной куче;
5) бесполезная, излишняя перегрузка значительно уменьшила скорость наших судов и без того меньшую неприятельской;
6) присутствие транспортов сильно ослабило боевые силы наши, так как отвлекло весь крейсерский отряд на охранение их и не позволило этому отряду действовать совместно с нашими главными силами; этот отряд, благодаря своей большой скорости мог бы держаться от неприятеля в особом благоприятном положении для оказания нам содействия;
7) полная осведомленность неприятеля о нашем приближении, с другой же стороны, — полнейшее наше неведение о месте нахождения его;
8) полнейшее пренебрежение принятием, хотя каких-либо, мер к замаскированию нашего движения;
9) устранение, или ослабление, этих причин было вполне в руках адмирала Рожественского, — но он ничего не сделал в этом отношении.
Извещение о передаче адмиралом Рожественским командования мне, я не получал; около же 5½ часов вечера, флаг-офицер лейтенант Сергеев доложил мне, что у нас по борту прошел миноносец, командир которого голосом и семафором передавал следующее: «Адмирал Рожественский приказал вам идти во Владивосток».
Около 5 часов вечера, не видя распоряжений Командующего эскадрой, а также, не имея никаких сведений о судьбе, старшего по нем, контр-адмирала Фелькерзама, я решил взять курс NО 23°, указанный еще до боя и ведущий во Владивосток, во исполнение чего, поднял сигнал «Курс NO 23°», каковой сигнал и был принят ІІІ-м броненосным отрядом; передовые же два броненосца «Бородино» и «Орел», хотя и не отвечали на мой сигнал, но маневрировали так, что склонялись к назначенному курсу.
В 7¼ ч., с заходом солнца, прекратился бой, японцы повернули на 8 R вправо, легли на 0 — и удалились; в это же время, на правом крамболе показалась флотилия неприятельских миноносцев; в этот момент я вступил в голову колонны, а «Орел» заступил место второго.
Когда миноносцы приблизились на расстояние 19 каб., то был открыт наш огонь скорострельной артиллерией правого борта, положено право на борт и взят курс в SW четверть, за линию наших крейсеров, (они, по моим соображениям, в это время должны были находиться позади нас на правую раковину), для того, чтобы не мешать их более многочисленной и крупной скорострельной артиллерии окончательно отразить атаку миноносцев. Атака была отбита.
Курсом в SW четверть шел до начала 9 часа, во избежание наскочить, на могущие быть разбросанными неприятелем, плавучие мины, после чего, привел на курс NО 23°.
Насколько можно было видеть, за темнотою, наши броненосцы и крейсера последовали за мной; полагаю, что, в это время, часть крейсеров не повернула за мною на NО 23°, а продолжала идти в SW четверть, вследствие чего и отделилась от меня для следования в Манилу.
При погрузке в море угля 10 мая, береговые броненосцы, по приказанию адмирала Рожественского, пополнили свой запас до 500 тонн; я полагал ограничиться 400 т., но адмирал Рожественский поднял сигнал: «Начальнику III-го броненосного отряда научить свои суда принять 500 т. угля», что и было, конечно, исполнено.
Таким образом, к началу боя, суда имели более 400 т. угля, а броненосец «Апраксин» 15 мая, в момент сдачи, имел запас угля и 380 т., каковое количество все-таки более предельного, — определенного указаниями Технического комитета и внесенного в формуляр этого судна.
Наибольший ход, который могли дать суда моего отряда, был 11,2 узла.
Предположение, что у неприятеля были подводные лодки, я категорически отвергаю, так как нет никаких указаний на это предположение.
По внешнему виду, неприятельские суда 15 мая были в полной исправности, впоследствии такое наше предположение вполне оправдалось, когда представились нашим офицсрам случаи ближайшего ознакомления с повреждениями японских судов; на другой день я сам видел бр. «Миказа» и «Фуджи» в полной исправности и порядке, что производило впечатление, как будто, эти суда накануне были на учебной стрельбе, а не участвовали в ожесточенном бою; на первом из этих броненосцев, я сам видел последствия удара нашего снаряда 8 — 10 дм. калибра в надводную часть, против основания кормовой башни: в борту броненосца образовалась круглая дыра, диаметром, почти равным калибру снаряда, затем снаряд, пролетев через буфетную каюту, пробил насквозь деревянный шкаф, дверь и, ударившись в основание башни, вероятно, раскололся на большие куски, не причинив никаких повреждений вокруг, если не считать, перебитой в нескольких местах, водяной трубы да попорченной краски. Такое слабое разрушительное действие наших снарядов, я отношу к следующим причинам:
1) полная неудовлетворительность устройства воспламенительных трубок снаряда, вследствие чего, по меньшей мере, 75% наших снарядов не разрывалось; это обстоятельство еще было замечено при попадании 75 мм. снарядов при стрельбе с бр. «Князь Суворов» по крейсеру «Аврора» в Немецком море, причем оказалось, что из нескольких попавших снарядов в крейсер ни один не разорвался;
2) от весьма малого количества пироксилина в самих снарядах; вследствие каких-то соображений в последнее время перед войной, были понижены требования на доброкачественность металла для снарядов, вследствие чего стенки их пришлось делать толще из боязни, чтобы снаряды не раскалывались в дуле орудия, или же преждевременно, а отсюда и естественное уменьшение количества пироксилина в снаряде; курьезно, что величина разрывной трубки для 11 дм. снарядов и для 75 м.м. одинакова, а потому разрывной заряд этих последних настолько мал, что часто даже не в силах разорвать стенок снаряда,
3) первоначальное качество бездымного пороха и пироксилина могло измениться к худшему по следующим обстоятельствам: за неимением в Либаве погребов для хранения судовых боевых запасов, они хранились в Кронштадте, таким образом, на суда 3-й эскадры, вооружавшейся в Либаве, весь боевой запас пришлось перевозить в зимнее время из Кронштадта сначала до Ораниенбаума по льду на лошадях, затем по железной дороге на открытых платформах в Либаву и здесь, в ожидании погрузки на суда, эти запасы оставались под открытым небом в продолжение недели и более; приняв во внимание перемены погоды от сильных морозов до оттепелей и мокрого снега, а также то, что впоследствии, при переходе тропиками, температура в боевых погребах держалась выше 40° R в продолжение двух месяцев, невольно возникает вопрос, не могли ли эти атмосферические аномалии вредно повлиять на бездымный порох и пироксилин, в смысле ослабления их боевых качеств, вредно отозвавшегося на меткости стрельбы и разрыве снарядов.
Все корабли эскадры были до чрезвычайности перегружены углем, пресной водой и разными запасами, не только излишними, но даже опасными по время боя.
Вот некоторые данные о состоянии броненосца «Орел» перед боем: водоизмещение — 15000 т., перегрузка, против проекта, — 1470 т., метацентрическая высота около — 2'3, вместо первоначальной, по проекту — 4'.
Крен, при котором начинает входить в воду батарейная палуба, — 7,5°, между тем, как этот крен в проекте был 11°.
Я привел здесь данные для бр. «Орел», хотя, должен сказать, что и другие броненосцы, да и вообще все суда эскадры, были перегружены в такой же, если не в большей, степени.
Если такая перегрузка могла считаться допустимой, перед выходом в море для предстоящего длинного океанского перехода при благоприятной погоде, то она же, перед вступлением в бой, является уже преступной. И в самом деле, благодаря такой перегрузке, суда имели очень малую метацентрическую высоту, т. е. уменьшили свою остойчивость до пределов, вне всякого благоразумия, и что же из этого произошло? Вода, употреблявшаяся для тушения пожаров в батареях и на верхней палубе, скоплялась в батарейной палубе, откуда не имела стока за борт, так как, по какой-то непостижимой кораблестроительной небрежности, в этой палубе не было устроено шпигатов, и эта вода, усиленная еще тою, которая попадала в эту же палубу, через разбитые полупортики 75 м.м. орудий и через бортовые пробоины в небронированных частях борта, представляла собой большой надводный груз, настолько вредно отзывавшийся на уже и без того ослабленной остойчивости судна, что и небольшой крен неминуемо оканчивался переворачиванием броненосца.
Вот истинная, очевидная причина, почему наши лучшие броненосцы перевернулись!
Что бр. «Князь Суворов» был потоплен вечером минами, а не перевернулся во время боя, подобно броненосцам «Император Александр III» и «Бородино», объясняется тем, что одним из первых существенных повреждений, полученных им от артиллерийского огня, было повреждение рулевого аппарата, вследствие чего, он не мог править рулем, а должен был управляться машинами; невозможность класть руля и было для броненосца спасением от перевертывания, так как, при положении руля, даже не на борт, эти броненосцы, даже и при обыкновенных обстоятельствах, получали значительный крен, часто продолжавшийся весьма долго, а потому, естественно, что при тех плачевных обстоятельствах и при массе воды в батарейной палубе этого броненосца, положение руля, сравнительно на небольшой угол, должно было произвести крен, ведущий к трагическим последствиям, как это случилось на злосчастных первых двух броненосцах.
Бр. «Адмирал Ушаков» отделился от эскадры в ночь с 14 на 15 мая, но в каком часу, сказать не могу.
Приблизительно через ¾ часа после начала боя, бр. «Ослябя», поврежденный, вышел из строя, а бр. «Сисой Великий», «Наварин» и крейсер «Адмирал Нахимов» оттянули линию кильватера и расстроили ее, вследствие чего образовался большой промежуток между І-м и ІІ-м отрядами, для заполнения которого, ІІІ-й отряд, следуя мне, обошел II-й по левому, обращенному к неприятелю, борту, занял вышесказанный промежуток и продолжал маневрировать, следуя, впереди идущему, І-му отряду.
Так как, во время боя, І-й отряд не держал более 9 узлов ходу, то и мой отряд ни одного момента не испытывал неудобства от недостаточности хода, напротив, по временам, приходилось даже уменьшать ход, так как бывали случаи, что мой отряд набегал на I-й.
Сигнала с бр. «Князь Суворов» в 10-м часу утра: «Когда неприятель покажется с тылу, то броненосцам построить фронт направо и налево, крейсерам и транспортам выходить вперед», я не видел и никогда не слыхал от других, чтобы он был поднят.
Н. Небогатов.
Оценили 12 человек
27 кармы