Долг, выплата которого переносится на более отдаленный срок, — это
первый признак экономической нестабильности, убедительный симптом
фатального дисбаланса, которые свидетельствуют в конечном счете об
экономическом крахе страны. Таков был порядок вещей со времен становления
капитализма в XVII веке.
Масштабность переживаемого ныне Соединенными Штатами долгового
кризиса является неопровержимым доказательством того, что мы при
рыночном мировом порядке уже вступаем в переходную стадию от одного ослабленного «стержневого» региона к другому, новому. Волны экономического могущества откатываются от Америки, и такой прилив способен достичь Европы или стран бассейна Тихого океана. Подобный ход событий не вызывает удовлетворения. Экономический спад в Соединенных Штатах Америки ставит под угрозу дальнейшее развитие всего мира. США могут найти в себе силы, чтобы преломить эту тенденцию, но такой исход маловероятен без проведения радикальной экономической реформы. Ибо с каждым днем становится все очевиднее тот факт, что главный организующий принцип, определяющий развитие в будущем, что бы ни происходило на обочине прогресса, будет носить экономический характер. И это мы ощущаем все яснее по мере продвижения к отметке 2000 года.
Господство военной мощи, характерное для времен "холодной войны",
сменяется «царством» рынка. Либеральные идеи демократии и рынка повергли
своего главного соперника — альтернативное представление о
коммунистическом обществе, бросающем миру свой вызов. Однако ни у кого
не вызывает сомнения, что основная головоломка до сих пор не решена: каким
образом можно сбалансировать экономический рост и увязать его с социальной
справедливостью? Тем не менее теперь политические идеи и западная
идеология потребления овладели умами людей повсюду, особенно в
индустриально развитом мире.
В итоге популистский соблазн демократического общества потребления
(а не явная угроза ядерного уничтожения) довел до критической точки взрыва
вопрос о законности режимов, входивших в советский блок, у их собственных
народов. Ценности либерального плюрализма и перспектива рыночного
процветания привели к консенсусу, который теперь объединяет все народы
Земли. Консенсус, который пришел на смену двум идеологически
антагонистическим блокам, может быть обеспечен только таким рынком,
который отвечает запросам обычных потребителей, независимо от того, может
он удовлетворить подобные запросы или нет. Впервые политические
требования плюрализма находят свое экономическое отражение.
В результате послевоенное могущество американской экономики может,
скорее всего, столкнуться с серьезным вызовом. Ибо в ходе возникновения
нового порядка, пускающего свои корни в этом десятилетии, отделяющем нас
от черты следующего тысячелетия, две военные сверхдержавы —
Соединенные Штаты и Советский Союз — демонстрируют свой если и не
абсолютный, то наверняка относительный упадок.
Эти сверхдержавы, эти победители в послевоенном мире в следующем
столетии могут оказаться в числе побежденных, утратив статус великих держав
в ходе своего экономического отмирания. Преодолев стратегическую
субординацию, навязанную военной силой после окончания идеологической
вражды между Соединенными Штатами и Советским Союзом, две новые
державы — Европейское пространство, простирающееся от Лондона до
Москвы, и Тихоокеанский регион с центром в Токио, однако протянувшийся
Нью-Йорка, — вступят в борьбу за свое господство. Каждая из до самого этих
сфер будет стараться во всем превзойти соперника, пытаясь стать
центром, «сердцевиной» нового мирового порядка. Какая из этих сфер
окажется победительницей, будет зависеть от того, кто из них сумеет
производить с достаточной эффективностью и с большей выгодой для себя те
новые товары, которые удовлетворят все потребности после сделанного ими
выбора в пользу своей автономии на первом поистине глобальном рынке.
Место расположения «сердцевины» пространства-победителя будет выявлено в ходе острой конкуренции. Такой новый экономический порядок отнюдь не будет «постиндустриальным» обществом, в котором промышленность заменит система услуг, как это традиционно предсказывали Дэниэл Белл и другие
ученые. Скорее, это будет общество, которое можно назвать
«гипериндустриальным», в котором и система услуг трансформируется в
товары массового потребления. Произведенный в результате эффект можно
сравнить с тем, что произошло ранее в нашем столетии, когда ручную стирку
белья заменила стиральная машина, которая, в свою очередь, появилась на свет
благодаря изобретению электродвигателя. Но еще более радикальным, чем
обуздание силы пара и электричества в XIX столетии, и, вероятно, более
близким к потрясению, испытанному при открытии огня первобытными
племенами, явилась миниатюризация. Успехи, достигнутые в биотехнологии и
генной инженерии, прокладывают путь к революционному скачку в новый век,
который приведет к глубоким изменениям в культуре человечества.
Технологии, основанные на использовании микропроцессоров, такие как
производство транзисторов и компьютеров, уже открыли путь к
беспрецедентной индустриализации услуг — от связи и образования до
здравоохранения и обеспечения безопасности человека. Таких примеров уже
немало. Портативный компьютер, сотовая связь, телефакс — все это, хотя и
находится в зачаточной, но достаточно развитой форме, является предтечей
портативных предметов будущего, если угодно, номадических предметов. Все
эти изделия в значительной степени ослабят эффективность институтов,
профессиональных навыков, различных проявлений бюрократизма, так как
предоставят индивидууму чрезвычайно высокую степень личной свободы,
мобильности, автономности, всю необходимую информацию и энергию. Они
смогут удовлетворить растущие требования потребителей, связанные с более
надежным контролем за собственной жизнью, дадут им возможность с
помощью определенных технологий оторваться от своего насиженного рабочего
места. Одновременно люди получат в свое распоряжение такие технические
средства, которые позволят им выполнять разнообразные задачи и делать это
гораздо легче и эффективнее, чем прежде. Поражающие воображение новые
технологии приведут в грядущие десятилетия к невиданному скачку
производительности труда, к энергичному экономическому росту. Но, к
сожалению, нынешний спад производства скрывает от нас эту подспудную
реальность. Может, углубляющуюся ныне депрессию в один прекрасный день
станут рассматривать как неизбежные родовые схватки, сопровождающие
появление нового гипериндустриального порядка.
Такой новый порядок не ознаменует собой конец истории. Он не будет
гармоничной, безмятежной утопией. Напротив, конфликт наиболее вероятен
именно сейчас, когда завершилась "холодная война", а идея рынка одержала
триумф. Такой конфликт как раз может возникнуть из-за того, что слишком
многие страны в мире теперь стремятся создать у себя общество процветания,
основанное на свободном выборе. В этом отношении XXI век может
напоминать XIX, когда государства с такими же имперскими замашками вели
борьбу за военную добычу, за сырье, за рынки сбыта, а также из-за
соображений национального престижа. Ибо неравенство наверняка расколет
новый мир, как и Берлинская стена, которая когда-то разделяла Запад и
Восток.
Даже в самых привилегированных нациях далеко не все получат
равную долю при распределении несметных богатств в новом мировом порядке. Например, большинство людей, живущих на более состоятельном Севере, залитом ошеломляющим потоком информации и развлечениями, превратится в слабовольных и обнищавших «пешек», которым предстоит быть лишь беспомощными свидетелями всемогущества и разгула меньшинства и испытывать при этом черную зависть. Простые люди, живущие в своих скромных городских предместьях или просто на улице, будут с чувством почтительного страха и с негодованием взирать на растущие словно на дрожжах состояния и на маячащие над их головами небоскребы власти, куда вход им будет заказан.
Такое растущее богатство, однако, отнюдь не гарантировано странам
Восточной Европы и Азии, идущим к становлению демократии. Те
экономические и политические свободы, которых они до настоящего времени
добились, могут раствориться, исчезнуть, если только рыночной экономике не
удастся относительно быстро насытить эти страны потребительскими товарами
и товарами первой необходимости, которые были обещаны смело
предпринятыми реформами, потребовавшими, правда, весьма ощутимых жертв.
Будет ли от этого хуже, пока говорить трудно, но все может пойти насмарку
при осуществлении в Европе замечательной "бархатной революции". Если в
Советском Союзе вспыхнет гражданская война, то миллионы его граждан
могут отправиться на Запад, пытаясь спастись от растущего обнищания
страны. Эти "экономические беженцы" станут тяжким испытанием, и нет
уверенности, что Европа сможет успешно справиться с таким громадным
потоком.
Но, прежде всего, пребывание за "чертой бедности" и нищенское
положение 3 миллиардов людей — мужчин, женщин и детей — в Африке,
Латинской Америке и в большинстве азиатских стран, особенно в Индии и
Китае, ставят под сомнение эффективность обещания неизменно поддерживать
экономическое процветание и свободы на привилегированном Севере. Хотя
"зеленой революции" удалось приостановить гибель людей от голода в
большинстве азиатских стран и хотя голод — этот по-прежнему страшный бич
в настоящее время локализован и наблюдается лишь в некоторых анклавах
Латинской Америки и Африки, возобновившийся экономический рост на
Севере в еще большей степени обнажил громадную пропасть, разверзшуюся
между имущими и неимущими.
Объемы и стоимость экспорта сырья с Юга будут в дальнейшем
снижаться, так как оно все больше утрачивает свое значение в процветающих,
богатых регионах в результате постоянно растущей квалификации работников и
информации в промышленном производстве. Более того, многие рынки на
Севере в большинстве своем останутся закрытыми для экспорта с нищенского
Юга. Мексика, например, уже добилась отмены большей части торговых
барьеров во взаимоотношениях с Соединенными Штатами, но пройдут долгие
годы, прежде чем мексиканские товары проложат себе надежный путь к
полкам американских магазинов, как этого добились товары из США, которые
можно увидеть в любой местной лавке. Еще более трудный путь ожидает
бразильские товары.
В мучительном отчаянии, лишенные всякой надежды, живущие на
периферии народные массы будут лицезреть яркую картину процветания и
богатства в другом полушарии. В тех южных регионах, которые географически
близки к Северу, а в культурном отношении связаны с ним, в частности
Мексика, страны Центральной Америки и Северной Африки, миллионы людей
будут все сильнее подвергаться искушению богатством, испытывать раздражение и гнев из-за невозможности удовлетворить свои постоянно растущие потребности. Тогда они начнут постепенно отдавать себе отчет в том, что чужое благополучие частично достигнуто и за счет ухудшения условий их жизни, а также хищнического использования окружающей среды. Этих лишенных собственного будущего в век интенсивных воздушных перевозок, телевизионной связи, абсолютно обнищавших людей будут на Севере стричь под одну гребенку и рассматривать как беспрецедентную по масштабам толпу "экономических беженцев" и мигрантов. Переселение народов уже началось: турки живут в Берлине, марокканцы — в Мадриде, индусы — в Лондоне, мексиканцы — в Лос-Анджелесе, вьетнамцы — в Гонконге.
Если Север будет и впредь проявлять пассивность и полное
безразличие к их бедственному положению, особенно когда Восточная Европа
будет выведена на орбиту процветания благодаря полноценной,
широкомасштабной помощи и щедрости Запада при полном пренебрежении его
к нуждам Юга, то народы, живущие на периферии, неизбежно поднимут
мятеж, а в один прекрасный день начнут и войну. Они постараются снести
подобие Берлинской стены, которое в настоящее время возводит Север, чтобы
отгородиться от Юга. Это будет война, невиданная в новейшей истории, она
будет напоминать губительные набеги варваров в VII и VIII столетиях, когда
Европе было нанесено ощутимое поражение и она погрузилась в такое мрачное
состояние, которое впоследствии получило название Средневековья. Но на
горизонте маячит куда более зловещая и куда менее заметная угроза. Она
имеет прямое отношение к самой сути нового мирового порядка и его
либеральной идеологии потребительства и плюрализма. Суть любой
демократии, как и рынка, — это свобода выбора. И то и другое
предоставляет право гражданину-потребителю либо принимать предложения,
либо отвергать их независимо от того, о чем в данный момент идет речь — о
кандидатах, товарах, политиках или изделиях. Право переизбирать кандидата
или же лишать его поста, нанимать или увольнять, изменять систему
менеджмента или направлять инвестиции в другую область — такое умение
менять, видоизменять, давать задний ход в том, что касается проводимой
политики, подбора людей или потока товаров, — основополагающая черта
культуры выбора, на которой зиждется потребительский консенсус. Он несет
информацию как нашей политической системе, так и нашему экономическому
порядку. И то и другое коренится в плюрализме и в том, что можно назвать
(вероятно, и неуклюже) принципом обратимости. Мы должны понять одно:
ничто в этом мире не создается навечно. Все можно либо обменять, либо
отбросить. Такой принцип, хотя он и приемлем на ближайшую перспективу, не
может стать надежным якорем для цивилизации. По сути дела, он подрывает
главное требование всех цивилизаций: необходимость выжить. Кем бы ни
управлялись прежние цивилизации — религиозными орденами или
королевскими отпрысками, их правление обычно было длительным. Приведем
лишь один пример. Американские туземцы часто говорили о необходимости
организации общества таким образом, чтобы удовлетворить требованиям
"седьмого, еще не рожденного поколения". Вожди и правители прошлого
обычно мыслили категориями столетий, а не понятиями ежеквартальных
отчетов о прибылях. Октавио Пас говорил, что "в то время, как примитивные
цивилизации существовали в течение тысячелетий, современные цивилизации,
которым поклоняются, словно идолам, рушатся через два-три столетия".
Чеслав Милош 1 выражает беспокойство в связи с тем, что нигилистское
безразличие, наблюдаемое в результате постоянного "прилива перемен",
заставляет западную цивилизацию включаться в изнурительную гонку "между
процессом дезинтеграции и творческой активностью… балансируя на грани
выживания от одного десятилетия к другому".
Социальное головокружение, возникающее из-за принципа
обратимости, который обожествляет ближайшую перспективу, превращая
непосредственную насущность в некий культ, уже дает о себе знать.
Крупномасштабное возрождение религиозного фундаментализма,
проявляющееся как на Востоке, так и на Западе, фанатичный отказ от
индустриальной жизни радикально настроенных защитников окружающей
среды, ностальгия по иерархическим социальным структурам и традициям
вызывают в воображении призрак того, что демократические ценности и
присущие культуре выбора рыночные принципы будут постоянно подвергаться
нападкам или вообще окажутся низвергнутыми. Здесь вполне возможно
представить себе множество кошмарных сценариев — от «экологической»
диктатуры, возглавляемой каким-нибудь харизматическим деспотом из
«зеленых», до выраженной Солженицыным идеи о создании отсталой
Славянской республики. Нигилистическое, отчужденное общество потребления
может в равной степени вызвать как мощный мятеж, так и всенародную
симпатию.
Для предотвращения такой возможности рынок необходимо объединить
с демократией. Их пределы должны быть ограничены не консервативными
ценностями, обращенными в прошлое, а теми ценностями, которые
обеспечивают будущее. Например, культура выбора не должна включать в
себя такие процессы, которые безвозвратно изменят, трансформируют саму
суть жизни, если, например, предоставить полную свободу манипуляций с
генетическим кодом клетки (ДНК) или продолжать уничтожать тропические
леса, что в итоге может лишить планету многообразия генетического наследия.
Такие жизненно важные процессы следует считать чем-то вроде святилища,
священного заповедника основы самой жизни.
Если мы намерены сохранить мир, пригодный для нормального
существования, изолировать его от нового, нарождающегося, избежать
маниакального стремления к росту производства, что непременно может
привести саму цивилизацию к крупному проигрышу в следующем тысячелетии,
то нам нужно пересмотреть законы политической экономии и глобальный
баланс сил. Такие законы должны базироваться на понимании как истории
цивилизаций, так и мутаций будущей культуры, к которым приведут
радикальные по характеру технологические новации. Мы не можем позволить
нашему будущему стать таким веком, который постоянно подталкивает вперед
и даже самым фатальным образом стремится преодолеть границы человеческой
жизни, а такая жизнь всегда (во всех предыдущих цивилизациях) определялась
биологическими рамками, тем, что Иван Ильич 2 назвал самоограниченной
"земной добродетелью".
Великий парадокс глобальной потребительской демократии заключается
в том, что право на радость, удовольствие и счастье, право выбора в
настоящем на деле может оказаться тем ядовитым снадобьем, которым мы
насильно потчуем своих детей. Если человек, этот захребетный паразит,
превращает Землю в археологическое безжизненное пространство, это значит,
что его мечта о материальном благополучии может уничтожить саму жизнь.
Для того чтобы дожить до торжества наших светских идей, нам необходимо
новое определение святого.
Оценили 0 человек
0 кармы