Попытка автора погрузиться в те самые перестроечные времена, которые являются прямым политическим истоком нынешних - заслуживает внимания. Однако, если спросить прямо - понял ли автор, что тогда произошло, и чья сила использовала силы поменьше, которые враждовали и дрались на митингах, наверное, ответ будет либо из области бреда (мировой сионизм, США, даже более понятный нам "мировой империализм"), либо не будет вообще. Потому что одно дело - участие в событиях, другое - осознанное участие в событиях.
Опус художника, являющегося лауреатом премии им. Демьяна Бедного, нам интересен своим как раз фактурным, необработанным началом, духом и дыханием времени. Хотя, его же иллюстрации - вполне дорисовывают и политический автопортрет.
Это старый, прохановский миф про хороших патриотов, которых вдруг победили плохие демократы, результатом чего стало разрушение СССР. Но давайте уж прямо ответим, а сами патриоты - они были за социализм, за братство народов, за коммунистическую партию? Нет, не были. Именно русские патриоты, державники, государственники, монархисты - имели тогда немало претензий к большевикам, к Ленину, они выступали лишь как одна из сил национал-сепаратизма, которые растаскивали СССР в разные стороны (помню, как в бюст Свердлова какой-то дед-патриот в 1991-м весной с размаху плюнул поздно вечером, я возвращался из МГУ). Да, звучит сурово, но это - приговор потомков. Битых - не жалеют...
В самом стиле самообличенье - "1991-й год готовился" - сам по себе? Где субъекты истрического процесса?! проклятая ленинская марксизьма - ох как помогла бы в этом анализе! Но ведь зачем она патриотам? Они державу любят без линейки, без ума, всею душою...
Плохо скрываемая даже в этом опусе ксенофобия, гордыня "государствообразующего" народа - вот что это такое? Это ли могло противостоять демократам, волокущим страну в раздробленность и капитализм? Нет, каждая фракция общества тешила себя собственными мифами - патриоты гладили себя по великодержавному пузу, распространяя миф про нетленность империи в разных обличьях. Мол, большевики - это так, случайно мимо проходили и случайно создали СССР, а вот они, белеющие на глазах патриоты "отечества", России Вечной, просто-таки всю жизнь стояли на страже единства... Чего, какой страны? И какого это государства - они образующий народ?! Вот нынче тоже государство имеется - жуткое буржуазное государство-оборотень, которого благославителем вроде бы является всё тот же русский народ, к которому теперь не примыкают по социалистической линии ни противные автору кавказские дамы (кстати, дама-то права, Москва - пролетарская столица, всех республик СССР столица, в ней лозунг "Москва для москвичей" тогда звучал ещё дико, бредово), ни продавцы арбузов, саркастически изображённые с явным национальным первосходством... Впрочем, из песни автора не выкинешь, так что мы публиуем текст - с тем, чтобы читатели и свершили суд потомков над теми, кто поныне считает себя "равнее" в той стране, которую не отстояли.
Ну, с такими убеждениями и вряд ли могли отстоять. Чего стоит только Проханов, распространяющий на самоубийственном Съезде писателей свою газету - "есть наша газета!!!" Наша - чья? Какой фракции? Великороссов? Которые "...скотину - русской хворостиной, чтобы эта гадина больше нам не гадила"? Российской фракции внутри СП СССР? Вот теперь им имеем множество союзов и созиков писателей которые никому не нужны, не интересны... Нет, господа патриоты, - будьте уж откровенны, ни социалистическое равенство, ни дружба народов, краеугольным каменем которой была единая на всех социалистическая собственность, вас тогда не интересовали. Абстрактная держава "без нахлебников" (да-да, тема "хватит кормить" тогда активно уже звучала) как в тогдашней газете Константина Крылова "Русские против СССР" - может быть... Ну, вот её-то великороссы нынче и получили, воюющую с Украиной, газовой "удавкой" доведшую её до пришвартовывания к ЕС, - империю, правда, сырьевую, патриоты заполучили, но уж какая есть. С той самой официозной славянской вязью, которую пророчил Троцкий - и с ещё более жуткой, чем при царе, эксплуатацией труда вчерашних братьево во Союзе (гастарбайтеров). И такие, как Аксючиц, например, защитники ВС РСФСР в 1993-м - гордятся нынегним православным ренессансом в РФ, в российском осколке СССР, горядтся и Путиным... Так против чего боролись - и за СССР ли? В первой части публикуемого нами текста ответов мало, но будет и вторая.
Дмитрий Чёрный, редактор
________________________________________________________________________
С вершины официоза слышишь одно и то же – «распад Союза», «Союз развалился». Надо понимать – страна сама распалась.
Но ведь все, все было не так!
Почему я, вчерашний студент, только что закончивший Академию Художеств (87 г.), понимал, куда ведут страну ельциноиды-демократы, и дрался с ними, а взрослые дяди, серьезные мужи, которые по долгу и присяге должны были понимать это – не понимали? Почему?
***
В конце 80-х на московском уличном митинге, где сцепились демократы и патриоты, темпераментная и вдрызг демократичная не то армянка, не то грузинка гневно сучила в воздухе кулачками и кричала:
– А вы, русские, убирайтесь из Москвы в свою Россию!
Она была искренней, эта жертва повальной демократии. Откуда она взялась, эта жертва?
А оттуда.
Во второй половине 80-х годов партия властной рукой усадила демократов в кресла руководителей подавляющего большинства СМИ. Жуткая разнузданная русофобия стала рефреном всех демократических газет и телевидения. Главной мишенью злобной дезинформации стал государствообразующий русский народ, цементирующий страну, его герои, святыни и даже столица.
Я после того митинга, представившись финном (ну, ни капельки не похож!), пытался доверительно выяснить, откуда у кавказской женщины мог появиться такой лозунг: «Русские вон из Москвы в свою Россию?» Кавказянка долго и подозрительно оглядывала меня, потом снизошла и разъяснила. Дословно:
– Все народы вместе с Лениным собрались и сделали столицу Москву. А русских много, вот они и приехали сюда… Наглые. Жадные. У японцев все отобрали.
Демократическая пропаганда наложилась на специфику преподавания истории в национальных образованиях СССР, семена лжи упали на взрыхленную почву.
Пресса шельмовала армию, КГБ и т. д. И, разумеется, партию, которая хорошо это или плохо, но была к этому времени становым хребтом государства.
К концу 80-х гг. совокупный тираж демократических изданий составлял 98% (чего именно - печати РСФСР или СССР?, - прим. ред.), а самых разнополюсных патриотических в совокупности – только 2%.
Интеллигенция России сопротивлялась, но где и кто мог услышать её голос!
Печать дьявола. (карт., м., 1989 г.)
(Для нынешнего поколения необходимо пояснение: след – родимое пятно на лысине Горбачева)
Штрих эпохи
В 1990 году я был гостем на внеочередном пленуме Союза писателей СССР. На этом пленуме решалась судьба "Литературной газеты", органа Союза писателей СССР. Читали её не только писатели. Это была газета для интеллигенции всей страны, тираж – свыше 11 миллионов. Но под руководством недавно назначенного редактора демократа Бурлацкого газета насаждала оголтелую, гнусную русофобию и разжигала национальную рознь в республиках Союза. Интеллигенция страны недоумевала, возмущалась и протестовала.
И на этом пленуме большинство писателей пылали яростью и требовали убрать ублюдка из редакторов. Несколько раз писатели пытались поставить вопрос на голосование, но каждый раз Владимир Карпов, глава СП СССР, отклонял голосование. Зал шумел и накалялся.
Закулиса происходящего была прозрачной. Александр Яковлев, член Политбюро, курирующий прессу, «прораб перестройки» и «отец советской демократии» не давал добро на смену редактора. Он, как показало время, преследовал свои цели (разгрома СССР).
Имея за спиной столь мощную поддержку, Федор Бурлацкий вел себя очень демократично, то есть нагло. Взбешенный сопротивлением писателей, он кричал в зал:
– Я пишу и меня печатать будут! А вы кто такие?
Малоизвестный тогда Проханов раздавал всем делегатам пленума нулевой номер "Дня" и уговаривал не бороться за "Литературную газету", так как «теперь у нас есть своя газета "День"». Приняв меня за молодого писателя, он и меня увещевал не обращать внимания на русофобский курс «Литературки», дескать, плевать нам на «Литературку»:
– Ведь теперь у нас есть своя газета!"
И он совал мне нулевой номер "Дня".
Тираж нулевого номера "Дня" тогда был 10 тыс. экз., у "Литературной газеты", за которую пыталась биться русская интеллигенция – свыше 11 миллионов и налаженное распространение по всей стране. (Кстати, первый номер газеты «День» вышел только через полтора года, 20 декабря 91 года, когда с державой было уже покончено.)
Писатели видели предательство, съезд бушевал и выходил из-под контроля. Карпов, считающийся патриотом, оказался меж двух огней – Политбюро ЦК и писателями. Он все время убегал со сцены звонить «наверх». Но «наверху» не давали согласия на смену редактора «Литературной газеты». Бедный Карпов, фронтовик и бывший разведчик, не мог успокоить зал. Разъяренные писатели кричали с мест и требовали ставить вопрос на голосование.
Наконец, Карпов зарыдал прямо на сцене и ушел, схватившись за сердце.
Тогда легендарный "дядя Степа" – Сергей Михалков – солдатским шагом вышел на сцену и рявкнул:
– Молча-а-ать!!!
Зал почему-то стих. Михалков мгновенно использовал возникшую растерянность, громогласно объявил пленум закрытым и распустил писателей. «Совесть народа» разошлась бушевать по домам, гостиницам и кабакам.
Демократия победила. «Литературная газета» продолжала одурманивать миллионы читателей. Готовился 1991 год.
Даже «Письмо 74-х», подписанное крупнейшими писателями России, было опубликовано в нескольких малотиражных газетах. А письмо продолжали подписывать крупнейшие деятели культуры России: и музыканты, и художники и кинематографисты. Уже через месяц там было более 1000 подписантов – и какие имена!
Интеллигенция России криком кричала, но её вопль глушился всей мощью госаппарата СССР. А «Слово к народу» дали опубликовать в нескольких газетах лишь уже перед самым крахом.
Холодная война вступала в свою последнюю фазу – разгром и расчленение державы. Эта трагедия разворачивалась на наших глазах, но большинство так и не поняло смысл происходящего. Они посетили сей мир в его минуты роковые, но... не поняли этого. А от них тоже зависело, как опустится рука, нависшая над цветущей страной.
Митинговый бушлат
В конце 89 года мне подарили старый матросский бушлат. С яркими медными пуговицами и в сочетании с моими волосьми и очками он придавал мне вид дикого ухаря – то ли отъявленного анархиста времен революции, то ли буйно-помешанного.
Прелестный вид как раз для митингов конца 80-х - начала 90-х гг.
Этот бушлат очень способствовал погашению потасовок. Пресса и телевидение так накаляли население, что на многолюдных митингах демократы были в большинстве, их активисты вели себя крайне агрессивно и могли буквально забить до смерти замешкавшегося патриота. Да и не только на митингах.
Время было невероятное: тогда и в офицерской форме ходить по улицам было опасно, офицеров избивали и убивали – настолько народ возбуждали против собственной армии. Но когда демократы видели врывающееся в самую гущу волосатое чудо в черном бушлате нараспашку, которое воинственно орало «А! О! Сейчас!!! Ага!!! Вот где!!! У!!! Вот как!!! Полундра!!!», их пыл приугасал.
Хотя, конечно, огромную толпу надолго это не останавливало. Но драгоценные минуты и даже секунды давали возможность вырвать человека из лап демократов-ельциноидов. Так однажды я спас невменяемого патриота Бориса Ч., которого уже радостно избивала толпа, руководимая одним из лидеров «Группы Спасения» (ныне несменяемого депутата ЗакСа Санкт-Петербурга). Было и такое демократическое образование в Питере. Вообще всяческих демократических групп, фондиков, фондов, движений и партий была тьма. Возникшие по мановению неведомых дирижеров, щедро финансируемые неведомо откуда, они мельтешили, объединялись, ругались друг с другом, но руководимые профессионалами из единого центра, всегда сообща наваливались на любое патриотическое сопротивление.
К чести нашего народа надо сказать, что примерно половина населения не поддалась массированной дезинформации, которой нас обрабатывали газеты, журналы и телевидение. Говорю это, как активный участник предвыборных схваток тех лет.
Но тренированных боевиков, сопровождавших вождей демократии, мой бушлат, конечно, напугать не мог. На предвыборном собрании видной питерской демократки Салье, которая предлагала отделить Петербург от РСФСР и присоединить его к Эстонии, мы «месились» с ними прямо в зале за задними рядами кресел. Тогда мы вдвоем с моим другом, курсантом военного училища славно постояли за страну. Но нас было мало, всего двое. А в зале началась повальная демократия.
Демократы в городе творили, что хотели, милиция не вступалась за организаторов и активистов патриотических групп и движений. Патриотические организации теряли одного за другим своих лидеров. Кто был избиваем до потери всяческой трудоспособности, кто убит, а кто незаметно и странно исчезал из общественной жизни.
Как-то я позвонил лидеру патриотического фронта узнать о здоровье, так как пронесся слух о нападении на него у подъезда дома. В бессознательном состоянии и с множественными переломами он был госпитализирован.
Трубку взяла его жена:
– Не звоните больше. Я же просила. – со слезами взмолилась она.
Потом его друзья рассказали, что сознание к нему полностью так и не вернулось. Так патриоты потеряли не только лидера, но и хорошего, грамотного бойца. Осталась безутешная жена и дети. Кстати, он был художником.
По всей России гибли ученые и конструкторы, директоры институтов и академики, авторитетные образованные умные люди, способные организовать сопротивление, в первую очередь информационное сопротивление. Их имена известны. Тогда же был убит публицист-аналитик Кузьмич, предсказывавший войну в Чечне. Кузьмич, увидев, что его преследует на московской кольцевой машина с вооруженными людьми, обратился за помощью на пост ГАИ, но там не обратили внимания на его «жалобу». Через несколько километров от этого поста он был застрелен.
Армия пассивно сносила все унижения и страны, и себя, а злилась почему-то на интеллигенцию.
Быть патриотом тогда было опасно для жизни (а когда в России это было безопасно?). Впоследствии, когда Запад уже мертвой хваткой вцепился в нашу страну и манипулировал, как хотел, нашей властью, на нас уже обращали меньше внимания. Но контроль над патриотами никогда не ослабевал.
Страшное время.
А демократическим митингам и шествиям давался зеленый свет. Поэтому казалось, что на улицах все поголовно сошли с ума. В то же время на любой патриотический митинг накладывалось табу. Так был наложен запрет даже на фестиваль «Русская весна», на подготовку которого ушло столько времени и сил.
Реплика наших дней
Недавно я писал портрет одного из тогдашних руководителей города, неглупой женщины уже в солидном возрасте, чья подпись стояла под документом, запрещающим «Русскую весну».
Как обычно, во время сеанса мы оживленно разговаривали. Я вспомнил о том, как коммунисты глушили наше сопротивление демократам-ельцинистам, как демократическим митингам и шествиям давали зеленый свет, а нас, представителей тех сил в обществе, которые были всегда опорой государства, давили всей мощью госаппарата. Дама мгновенно перевела разговор на другую тему. Будто я сказал что-то неприличное.
Затем мы с ней обсуждали юбилейный концерт в честь Союза России и Белоруссии, на котором недавно побывали вместе. И я удивленно заметил, что один выступающий сказал со сцены: «…и белорусы, и великороссы будут вместе сопротивляться фашизму и сионизму». Я заметил, дескать, в наше время победившей демократии эта фраза звучит вызывающе:
– Он со сцены сказал – «сионизму»!
– А у меня зять еврей, – резко сказала дама.
И все. Мы заговорили о другом.
Вот так. Если зять еврей, значит говорить о сионизме неприлично, и если в стране «демократизация» – то неприлично говорить о «Русской весне». Этот психологический феномен – тоже штрих эпохи.
Штрихи, штрихи, штрихи и спустя время – закономерный результат.
Триумфальное шествие повальной демократии. Выборы 1990 года
Пресса зверела. В обществе нагнеталась антигосударственная и антирусская истерия.
Мы, самые разные патриоты, сопротивлялись, как могли. У нас сложилась группа из 15-25 человек: студентов Академии Художеств, рабочих и инженеров Адмиралтейского объединения, были представители НИИ и других заводов. С некоторыми сошлись на митингах. Нас, вероятно, можно было отнести к стихийно возникшим группам – так называемым неформальным объединениям. Женской душой у нас была Лариса Александровна Красногорская, инженер НИИ им. Крылова, это она привела к нам курсантов военно-морского училища и Катю Т. – впоследствии активную участницу приднестровской войны, тоже бойца батальона «Днестр». Собирались мы в общежитии ЛАО (Ленинградское Адмиралтейское объединение) на углу Лермонтовского и Садовой у Володи Б., иногда у меня. Обсуждали события, горячились и наполнялись решимостью сражаться за страну.
Мы участвовали во всех митингах, выполняли поручения представителей различных патриотических организаций, которые, несмотря ни на что, существовали и боролись. Мы помогали всем, кто сопротивлялся повальной демократии: и коммунистам, которые искренне переживали за страну, и православным патриотам-государственникам.
Тогда же я познакомился и с язычниками, которые тоже активизировались. Эта группа патриотов Руси и славянства была крайне необразованной и верила любой чуши, похожей на славянскую архаику. Они меня искренне веселили, я даже шутки ради состряпал «университетский перевод манускрипта докириллической письменности» с придуманными божками. Для «плинтусов» выглядело солидно. К сожалению, придуманные мною мифические персонажи вскоре начали реальное шествие в разнообразных реконструкциях языческого пантеона.
Были среди моих знакомых и сущие анархисты (их было три разновидности, самый запомнившийся типаж – анархо-синдикалист со внешностью жэковского электрика), но с этими нам было совсем не по пути: они выстраивали в своих планах немыслимые химеры, и России в этих планах не было места вообще.
Крыло КПСС, пораженное демократией, с огромной скоростью коррумпировалось. На него опирался Ельцин при разгроме партии и страны.
Но в КПСС к этому времени существовало аморфное, не имеющее определенных очертаний и тем более своей платформы, патриотическое прорусское крыло. К нему тяготели разобщенные и растерянные русские, составлявшие основу и главную опору страны.
В 1990 году, уже после провозглашения суверенитета РСФСР и избрания алкаша-демократа Ельцина презиком, была создана партия коммунистов РСФСР. Мы, осенью 1990 года, пытаясь навести контакт с новообразованной партией, встречались в Москве с Полозковым и его заместителем Пироговым. Так я впервые побывал на Старой площади, где в течение десятилетий находилось средоточие власти в стране.
И если демократическое крыло КПСС вместе с отъявленными демократами активно разлагало государство, то патриотическое крыло партии робко пыталось этому противостоять. Но опереться на патриотические силы общества коммунисты почему-то всегда боялись. А мы, несмотря на это, им помогали, потому что только партия, еще обладая властными рычагами, могла противостоять разрушительному натиску Запада.
Увы, в ответственный момент партийные функционеры всегда предавали нас.
Вспоминаю один митинг, все-таки проведенный самими питерскими коммунистами. Секретарь Ленинградского обкома партии Гидаспов его разрешил, и сам же его и распустил после окрика из ЦК КПСС. Коммунисты как бараны безропотно уходили с митинга опустив глаза, а Лариса Александровна Красногорская стояла перед ними и горестно кричала им:
– Вы кому власть отдаете? Демократам!!! Трусы! Вы же страну сдаете!!!
Удивительно, но даже среди партийцев-патриотов было мало понимания глубины пропасти, куда сталкивали страну.
– Демократы разрушат нашу «оборонку», – убеждал я своего приятеля Евгения Т., кандидата на должность секретаря Октябрьского райкома партии, представителя крупнейшей «оборонки» Октябрьского района Питера.
– Оборонные… Наши! – снисходительно подчеркнул Евгений. – Наши предприятия нужны будут при любом правительстве!
И он самодовольно похлопал меня по плечу.
Эх, не понимал и он. Но почему? Ведь информация была! Она сливалась в общество неведомыми Штирлицами, да и сами демократы не скрывали своих планов. А теперь что?
Старовойтова уже тогда предлагала расчленить страну на 50 независимых штатов. А Салье говорила в своем интервью, предлагая отделить Ленинград от страны:
– Эстония, я думаю, нас примет.
Эта цитата 90 года. До расчленения державы оставался еще год.
Вообще, планов по разрушению державы у демократов было громадье. Но сама «мама» питерской демократии Марина Салье через пару лет после разгрома страны разругалась с «папой» питерской демократии – Собчаком и его воровской командой (с Путиным), попыталась взывать к Закону, и её совсем «закрыли», выражаясь новоязом. Более в новом истеблишменте она не мелькала. Там сверкала другая «мамуля» российской демократии – Старовойтова, которая и предлагала разрезать страну на 50 независимых кусков. Её прочили даже на пост министра обороны России, но она не могла пить водку так же легко и просто, как Грачев, поэтому пьяный хряк не согласился сделать её министром обороны: «Что за министр у меня, если водку не пьет?».
В преддверии катастрофы мы делали, что могли: расклеивали листовки, разносили малотиражные патриотические газеты, охраняли лидеров. Но все, что мы делали, было детским лепетом по сравнению с техникой, деньгами и массированностью натиска разрушителей страны. Табуретка против танка.
Мы видели свое бессилие. Переубедить толпу, загипнотизированную СМИ было невозможно. Очевидная логика и факты не действовали против телевизионного и газетного зомбирования. Веселье отчаяния захлестывало нас.
– Не победим, так поразвлекаемся, – шутили мы, отправляясь на очередное мероприятие.
Стал обычным тост:
– За успех нашего безнадежного дела!
На предвыборное собрание в один из оборонных институтов приехал видный демократ Югин, редактор «Смены» – комсомольской газеты Питера, ставшей ультрадемократической. Я с Красногорской рванул туда. Задача – вопросами попытаться если уж не разоблачить, то хотя бы поколебать слепую веру собравшихся в Ельцина и демократов.
Но обстановка в зале была вполне демократической, то есть крайне агрессивной. Народ был так взвинчен, что любые вопросы «против демократии» встречались в штыки. Это был триумф повальной демократии! Сплошные ельциноиды.
Невыносимое ощущение бессилия от невозможности как-то переубедить толпу, которую волокут к гибели, а она еще и визжит от восторга. Я, не выдержав отчаяния, встал крикнул:
– Ну, ты Югин и глуп как бревно!
И вышел из зала. Красногорская – за мной.
Глупо, конечно, с моей стороны, но этот эпизод – всплеск моего отчаяния – штрих тогдашней атмосферы в обществе.
А Югин прошел в депутаты. Стал первым пресс-секретарем Ельина, участвовал в Беловежских соглашениях (его рассказы об этих днях можно было бы озаглавить «Как пропили СССР»), потом ушел от Ельцина, вернувшись к своему депутатству. Стал патриотом.
Конечно, лучше поздно, чем никогда. Но … слишком поздно. А 4 октября 93 года мы уже вместе были под пулями и снарядами в горящем Белом Доме.
Хайль, Сахаров
Руководители патриотических движений перед самыми выборами 90 года словно уснули. В одном месте нам поручили наклеить на стены столько-то листовок, разнести по почтовым ящикам несколько пачек листовок и газет. И все. Весь заряд выдохся. Один из вождей патриотического фронта, до которого мы дозвонились, на вопрос «Что делать?» – воодушевленно пропел в трубку:
– Победа будет за нами! Вперед с верою в будущее нашей великой страны! Мы победим!
И все.
Но мы не могли сидеть, сложа руки. Я на свои деньги закупил целый грузовик оргалита, бруса, крепежа, красок, и мы с Денисом Кузнецовым, Женей З. и Гришей – веселыми студентами Академии – стали самостоятельно делать огромные щиты предвыборной агитации для тех кандидатов, кого мы знали как патриотов. Ребята виртуозно расписывали щиты, а я делал выписки из патриотических изданий и выдавал на гора краткую информацию и лозунги для размещения на щитах. Эти щиты мы, опять нанимая грузовик, расставляли у станций метро. После первых попыток демократов их завалить, Женя З., скульптор, обладающий невероятной силой, намертво прикручивал щиты толстенной (около сантиметра в диаметре) проволокой к фонарным столбам.
Работали мы в подвале дома, где на втором этаже в служебной дворницкой коммуналке жил Гриша. Он предупредил, что одна его соседка – еврейка (в то время слова «еврей» и «демократ» были синонимы, хотя демократ вовсе не обязательно был еврей, но еврей – почти обязательно демократ), поэтому мы не афишировали нашу работу. Халтурим, мол! Халтурка подвернулась! Больше ничего не знаем, обычные Вани.
Но в её комнате тоже шла предвыборная возня! К дому подъезжали машины, к ним в комнату вносили огромные пачки агитационных демократических листовок, газет, брошюр. Прекрасно изданные. Невероятное количество. Самых разных, на все вкусы. Помню, там была русофобская газетенка с оскорбительным для меня названием «Набат».
Они сортировали эти бумажные кучи. Время от времени к ним приходили некие товарищи и увозили рассортированную дезу на заводы, предприятия, в НИИ, ВУЗы. Мы оказались свидетелями работы налаженной пропагандистской сети.
Обалдев от такого размаха, я начал на глазах у мужа-демократа щипать за попу его демократическую жену.
– А какие у нас попы? Общечеловеческие? – вкрадчиво осведомлялся я, намекая на горбачевские «общечеловеческие ценности» .
Демократический муж трусливо не замечал.
– Тогда по капелюшечке? - предложил я.
От такого предложения еще ни один демократ не отказался. Они замялись.
– А мы поможем ваши газеты таскать, – убеждал я. – Одна капелюшечка еще никому не повредила.
Они не знали, что «капелюшечка» будет не одна. Это их и подвело. Парочка разоткровенничалась и вербовала нас:
– Будете валить коммунистов? Запад нам помогает. Эти газеты привезли из Израиля. А эти отпечатаны у нас. Революцию делаем!
Нашли кому сказать про революцию!
– Как революция? Я тоже революционер! Хай живе Сахаров! Ура! Полундра! На абордаж! Кому капут делать будем?
Демократы не читали Гоголя и поэтому обрадовались моему ноздрёвскому энтузиазму. Они приволокли пачку агиток для распространения у метро. Я, тогда вообще ничего не боящийся, сумлевался:
– А вдруг «пасодют»?
Они не замечали притворства и внушали:
– За нами сила! Коммунистов будут валить. Решенное дело. Никто тебя больше давить не будет! Свобода будет! У нас есть радиостанции, оружие.
Я даже забыл щипать демократку за попу:
– Оружие???!!! Стрелять! Ура!!! Стрелять будем! Революция! Всю милицию перестреляем! Пиф-паф, тра-та-та!!! – заорал я.
Они испугались и пытались меня успокоить, но я пришел в неистовство и орал в раскрытое окно:
– Кто хочет стрелять милицию, идите сюда, мы выдадим оружие! Свобода!
Остановить меня было невозможно. Я развел такую ноздревщину, что они забаррикадировались в своей комнате и не отвечали на мои крики. Я буянил, рвался к ним и требовал пулемет, а они не могли вызвать милицию. Я пытался высадить дверь, но это была старая советская дверь пятидесятых годов, и я только отбил плечо.
Тогда по водосточной трубе я полез к их окну на втором этаже. Они у своей двери прислушивались к тишине в коридоре и недоумевали, куда я делся. Поэтому чуть не опереседились, увидев в окне мою радостную харю. А я вопил, переваливаясь через подоконник:
– И мне оружие, давай автомат! Хай живе демократия! Хайль Сахаров!
Они кинулись ко мне. Мы бились на подоконнике. Ужас придал им силы, и я не удержал плацдарм, отступил на водосточную трубу, откуда и вопил об оружии. Они панически куда то звонили с коммунального телефона в коридоре. Вскоре приехал микроавтобус с парнями в штатском, которые быстро выносили пачки, ящики и какие-то тюки и грузили их в машину. Я хватался за ящики, пытался их вскрыть, не пущал и скандалил на всю улицу.
– Отдайте пистолеты! Куда повезли автоматы! Отдай пулемёт, едрена мать! Отдай, кому говорю!
Парни не огрызались, а молча таскали тяжелый груз. Это были «серьезные» ребята, и мои пихания и толкания никак не могли перейти в приличную потасовку. Заметной свалки не получалось. А мои друзья могли ввязаться в потасовку и начать драться только в том случае, если бы парни в штатском меня ударили. Что ж поделаешь – характер такой у моих друзей был, мирный. Они только стояли и улыбались.
Когда «парни» уезжали, я еще бежал за машиной, крича на всю улицу:
– Отдай пистолет, сволочь!
Милиционер на углу Литейного отвернулся.
Самое примечательное в этом чрезвычайно шумном концерте с воплями и скандалом на всю улицу – это то, что все происходило рядом с Большим домом на Литейном (КГБ Ленинграда), почти напротив – Каляева, д. 7 или д. 11, ныне Захарьевская улица.
Я тогда не догадывался, что нашу Родину разрушали при участии всесильного ведомства.
Кстати, о главе всесильного ведомства.
Спустя четыре года я писал портрет генерала Стерлигова, председателя Национального собора, члена Фронта Национального спасения. Он арестовал в августе 1991 года председателя КГБ генерала армии Крючкова. Стерлигов рассказывал об аресте Крючкова после прилета его из Фороса от Горбачева. Он был послан Ельциным. Причем, как я понимаю, сам генерал-майор Стерлигов не знал, то ли арестовывать Крючкова, то ли поступать в распоряжение генерала армии.
«Крючков сошел с трапа. Я подошел к нему, стою. Он тоже стоит и молча смотрит. Я молчу. Он молчит. Потом он спокойно говорит:
- Я арестован?
- Да, товарищ генерал.
Стоим. Он молчит. Я молчу. Стоим молча. Он смотрит на меня. Говорит:
- Пистолет надо отдать?»
Так Крючков руководил своим арестом, сам подсказывал колеблющемуся генералу его действия шаг за шагом.
***
Был я и наблюдателем на избирательном участке. Жуткое зрелище. Торжественно шли солидные дяденьки и тетеньки:
- Нет - коммунистам!
При чем здесь коммунисты? Страна гибнет!
Петербург. XXI век. Битва арбузников с шашлычниками. Х. м., 2017 г.
Поначалу я думал, что демократов действительно подавляющее большинство. Но это только так казалось, потому что они были более заметными. У этих людей было газетное опьянение. Оно схоже с наркотическим. Блеск в глазах, зацикленность, потеря логических связей, неспособность адекватно воспринимать окружающее, крикливость и самолюбование – они ощущали себя несгибаемыми борцами с «империей зла», героями. Речь, состоящая из газетных клише. Реакция только на знакомые слоганы – «зловещий монстр КПСС», «партия – дай порулить», «Советы - империя зла», «мы не совки» «Россия вечная раба» и т. д. Были, конечно, и откровенные шизики, свихнувшиеся от газетного бума.
Но, как ни странно, очень много оказалось и тех, чей разум устоял перед бешенным натиском прессы. Как правило, это были достаточно интеллигентные и грамотные люди. Совсем молодых было мало. Возраст от 30 до 70. Они вели себя скромнее, только молча кривились при имени Ельцина. И их тоже было много.
Боясь, что «эти» могут «неправильно» проголосовать, на избирательных участках шли на жульничество. Мы, наблюдатели, ловили избирательную комиссию на этом жульстве.
Только я лично составил шесть актов о нарушениях. Акты я составил по всем правилам, со свидетелями, подписями, адресами и т. д.
О! Как глава избирательной комиссии уговаривал меня уничтожить эти протоколы! Грозил написать что-нибудь плохое на мою работу. Дамы, члены комиссии, увещевали меня, что если выборы на участке будут признаны недействительными, то нам придется снова торчать здесь целый день.
Я был стоек и отнес все протоколы в избирательный округ. Там они и сгинули. Предательство гнездилось и там.
Новый состав съезда оказался очень демократичным, и в ближайшее же время депутаты наломали столько дров! Уже через год они разрушили собственную страну. Их использовали как таран для сокрушения державы. Как я ненавидел их тогда!
Но, когда протрезвевшие, опомнившееся от содеянного депутаты попытались воспрепятствовать дальнейшему разрушению страны и заговорили даже о денонсации Беловежских соглашений (я этому свидетель, с лета 93 я почти беспрерывно находился в Белом доме до самого конца), я, забыв об обидах, встал рядом с ними.
Жаркой солнечной весной 90-го я и не предполагал, что мрачной и промозглой осенью 93-его окажусь с большинством этих избранников на одних баррикадах, под пулями и снарядами путчистов, когда США будут ломать последнее сопротивление России.
***
Помня мою активность, на повторных выборах в Петроградском районе мне дали в коллеги-наблюдатели представителя общества ветеранов, совершенно косоглазого старика.
– Ну, – думал я, – нормальный помощник будет, патриот, хоть и косоглазый.
Эх, не читал я тогда книг Григория Климова, не читал, а то бы осторожнее действовал. Косой старикан оказался демократом и всячески мешал наблюдать за ходом голосования. Но самое плохое – срывал заполнение актов нарушений, отговаривал свидетелей подписать акт…
***
В августе 91 года я после очередного приезда из напряженного Приднестровья гостил в деревне у друга. Приехал в Питер утром 20 августа. Странные новости. Ничего не понятно. ГКЧП. Чрезвычайное положение. Янаев с трясущимися руками. Звонок мне из Москвы от сотрудника Александра Невзорова. Они не могут дозвониться до своей студии «600 секунд». А надо передать то-то и то-то. Я позвонил в студию, передал.
Прибежал Денис с новостями.
– Ельцин на танке как Ленин на броневике. Ха-ха-ха! Пьяный в ж… Ха-ха-ха! Свалился с танка и обоссался. Ха-ха!
Понятно, и Горбачев гад, и Ельцин гад! Но что же будет? Ясно только одно: торпедированы новоогаревские соглашения, которые ставили РСФСР – в совершенно кабальные условия по отношению к союзным республикам.
Созваниваемся с приятелями, бежим к «вождям» (старшие товарищи, руководители патриотических организаций). Но кого нет – лето! – кто сам в растерянности – выжидает. Из Москвы тоже ничего внятного не приходит.
Наша Красногорская Лариса Александровна вся в переживаниях. 19 августа – День Преображения Господня. Может, удастся спасти страну? Но почему ГКЧП ничего не предпринимает? Полное бездействие. А демократы звереют.
Наши попытки позвонить на Старую площадь в Москву она сразу же строго пресекла.
– Не надо! Н-е н-а-д-о!
Хотя сама она, как я догадался, всё-таки звонила, но там её вежливо «отшили»:
– Все под контролем, не волнуйтесь.
Потом арест ГКЧПистов, убийство министров-силовиков. Наконец, запрет КПСС. Мы с Денисом рванули к Смольному. Коммунисты будут защищаться, надо им помочь! Но…
У Смольного было уже пусто. Редко прошмыгнет прохожий и тут же исчезнет. Коммунисты и не собирались драться. А кучки разнузданных демократов уже зашли внутрь.
В это время по подземным переходам из Смольного вместе с одним из сотрудников обкома уходил мой друг Володя. Володин приятель, партиец, уносил с собой документы, говоря, что если они останутся в кабинете, то ему несдобровать (Володин очерк «Конец «Штаба революции». О последних часах коммунистического Смольного 23 августа 1991 года» опубликован в интернет-газете «Свободная пресса».) Последним в коридорах Смольного он видел верного горбачевиста, а потом верного ельциниста и ярого демократа-русофоба Юрия Белова, второго секретаря обкома КПСС. Тому бояться было нечего, хотя в кутузку его утащили.
Партийцы, действительно, не собирались драться ни за себя, ни за страну…
Дальше было стремительное падение в бездну. Начало дикого разворовывания страны. Приднестровская война 92 года – первая война на территории расчлененной страны. Там, на берегах Днестра, решалась судьба нашей страны, но понять это было дано немногим. Эти немногие ехали туда добровольцами.
И, наконец, 93 год – ельцинский переворот и наша отчаянная попытка остановить безудержное падение в бездну.
4 октября 1993 года – это страшная трагедия. Но … Вооруженное сопротивление ворью, захватившему власть и распродающему страну – это праздник! Все остальное – будни!
Искусство – последнее убежище негодяя
Новости 91 года, еще до Беловежского сговора, смахивали на бред.
Новый председатель КГБ СССР Бакатин передал американцам техническую документацию прослушивающих устройств в американском посольстве. А заодно уж, до кучи, завалил целую агентурную сеть, так как все стройматериалы американцы привозили из-за бугра от проверенных поставщиков. Уже через неделю было арестовано полторы сотни человек наших агентов и работавших на них. Демократические газеты радовались. Американский посол опупел от такого подарка, его изумленная физия не слезала с телеэкрана.
Позже я узнал о других подлостях Бакатина, но именно эта стала его навечным клеймом. Это клеймо почему-то больше всего терзало смутное сознание предателя.
Как-то в конце 99-го или начале 2000-го года приезжаю к своему другу Виталию Григорьевичу С., он показывает мне картинку в рамке. Неумело написанная маслом картинка изображала красную лодку на отвратительно зеленой воде. Омерзительное сочетание. Неумеха явно пытался подчеркнуть «одинокость» лодки.
– Знаешь чья картина?
– ?
– Бакатина. Он подарил. Сам нарисовал. Приезжал ко мне вчера. Жаловался, что все до сих пор думают, будто он по своей собственной инициативе сдал американцам схемы прослушки: «А мне Горбачев приказал. Что мне было делать?».
Виталий Григорьевич вздохнул:
– Так что ты мне об этом говоришь? – Я ему говорю. – Ты людям об этом расскажи. – Молчит.
С момента разгрома страны и КГБ прошло уже много лет. Больше всего меня поражает не то, что предателя не расстреляли сразу же (Горбачев сделал еще хуже, он предал целую страну – и жив по сей день), а то, что ни один офицер КГБ впоследствии не пристрелил подонка у болотной лужи, как Штирлиц гестаповского агента Клауса, и он спокойно махал на досуге кисточкой.
Продолжение следует
Оценили 5 человек
11 кармы