«Саша, в России можно сделать очень многое, если не спрашивать разрешения», – вот это называется индивидуализм.

pushkarev igor. ВОПРОСЫ НАШЕГО ОБЩЕСТВА   Из книги «Baruch: My Own Story», 1957 год: "Никто не может быть прав все время. Если спекулянт прав в половине случаев, он получит результат лучше среднего. Даже будучи правым 3 или 4 раза из 10, он получит целое состояние, если ему хватит ума быстро закрывать сделки, в которых он не прав." Из книги «Baruch: My Own Story», 1957 год   

(американский финансист и биржевой спекулянт Бернард Барух, работавший советником у президентов США Вудро Вильсона и Франклина Рузвельта. Именно Барух в 1947 году первым в мире в официальном выступлении употребил термин «холодная война».)     https://zabanen.whotrades.com/...

Сейчас о наших делах и о нашем, не побоюсь этого слова, национальном пути. Как наша культура, история, вообще ментальность влияют на наши экономические успехи, в чем наша русская, не знаю, карма, наш русский путь?

Отвечает декан экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова Александр Аузан.

Это вопрос, который 200 лет будоражил русскую общественную мысль, поскольку сначала спорили славянофилы с западниками, потом спорили социалисты и либералы про то, русский человек – он какой, он коллективист-общинник, или он личность, индивид и европейского типа деятель? Так вот хочу сказать, что, кажется, мы нащупали ответ на этот вопрос.

Тут может быть странно для телезрителей, что экономисты занялись этим вопросом, но на самом деле лет 20 уже существует в мировой экономической науке международный проект, который называется Culture Matters, «Культура имеет значение», потому что экономисты обнаружили, что, например, в Японии не действуют те модели, в развитой Японии, которые работают в США, или мы на нашей практике принимаем закон, который прекрасно работает в Германии или у американцев, закон о банкротстве предприятий, а у нас он становится инструментом захвата собственности, другую совершенно функцию приобретает. Это как с деревом, которое перенесли на другую почву. Оказывается, что важны не только институты, правила, по которым мы живем, но еще и подземная часть этих правил, культура, нормы, ценности, поведенческие установки.

Так вот ответ на вопрос про Россию вот какой. Редьярд Киплинг, автор нашей любимой детской книжки «Маугли». Это человек, который был офицером британской разведки, он однажды сказал, что русские думают, что они самые восточные из западных наций, а между тем они самые западные из восточных. Он почти угадал, потому что по соотношению индивидуализм и коллективизм (а восточные нации коллективистские, а европейские нации индивидуалистические) мы находимся практически на медиане, чуть-чуть в сторону коллективизма смещены. Причем если смотреть по стране, а мы это исследуем уже несколько лет с Российской венчурной компанией, наш Институт национальных проектов проводит полевые исследования, индивидуализм у нас растет от малого населенного пункта к мегаполису и от Урала на восток, индивидуализм достигает максимума на Сахалине, в Хабаровском и Приморском крае.

Именно, именно, ровно поэтому люди по-разному реагируют на политические события, скажем, в Кировской области и в Хабаровском крае. Так вот, ведь что это означает для экономики? Это означает, что индивидуализм хорош для финансовых рынков, для радикальных инноваций, а коллективизм, это показали Япония, Корея, Китай, позволяет с низкими издержками и с высоким взаимным доверием людей, знающих друг друга или связанных в какие-то кланы и так далее, достигать практически тех же самых результатов, что и коллективистские культуры. «Индивидуализм» слово так окрашено с советского времени нехорошо, поэтому я его перевожу по Даниилу Гранину обычно, я имел честь находиться в таких добрых отношениях с прекрасным советским и российским писателем. Так он мне 15 лет назад сказал: «Саша, в России можно сделать очень многое, если не спрашивать разрешения», – вот это называется индивидуализм.

...это называется предпринимательством, например, потому что кто такой предприниматель? Если он за каждым шагом будет бегать получать согласие мэра, министра и так далее, и так далее, мы вообще никуда не поедем.

Так вот проблема наша в том, что действительно мы одновременно и индивидуалисты, и коллективисты, и при этом у нас есть мегаполисы, которые поэтому хотят свободы предпринимательства, финансовых рынков, и есть остальная страна, которая хочет стабильности, достоинства, справедливости. Это у нас славянофилы и западники думали, что это началось с Петра, который сделал резкие реформы в сторону Запада, чтобы на самом деле спасти страну от исчезновения суверенитета. Кстати, то же самое сделала Япония в XIX веке, а Турция в XX при Кемале Ататюрке. Доминирование Запада съело бы Россию, если бы не вот эти самые реформы.

На самом деле это более давняя история, уж раз мы про историю. Мы же часть византийской цивилизации, а Византия всегда соединяла в себе вот эту античную норму полиса, гражданина с восточными обществами, которые своим креативом имели, между прочим, мировые религии, общества Ближнего Востока. И Византия была чрезвычайно устойчива, тысячу лет она прожила, дольше, чем западная Римская империя. Поэтому наш путь – это путь сочетания индивидуализма и коллективизма, и если мы не находим этого сочетания, то мы живем в раздрае страны, если мы находим, мы куда-то движемся.

Во-первых, я бы сказал, что, с моей точки зрения, это наше преимущество, мы такие двоякодышащие, мы одновременно можем пользоваться социальными технологиями и успешных восточных наций, и успешных западных. Но как только мы начинаем говорить о религии, это довольно интересный вопрос и имеет прямое отношение к возможностям экономического развития. Потому что смотрите, в начале XX века дружно считали, что конфуцианство не способствует экономическому развитию, католицизм не способствует, а вот протестантизм способствует. Но католические страны показали рывок в конце 1990-х гг. так называемое католическое экономическое чудо в Европе, конфуцианские вообще одна из доминирующих сил мира, имею в виду Китай, поднимающиеся Вьетнам, Корею.

Оказывается, что дело все-таки не в религии. Религия, которая кажется ограничителем, может стать действительно нормальной формой движения в каком случае? Вот католики как это сделали? Они в 1962 году пересмотрели социальную доктрину, потому что не религиозные догматы определяют экономику, а социальные установки. Что они сделали? Они перестали считать труд проклятием, богатство зазорным и нищету святой. Когда результат был достигнут? – когда вышло новое поколение, через 20–25 лет католическая Польша, южные районы Германии, Ирландия дали скачок.

Теперь к вопросу о нашем скачке. Тут ведь есть какая опасность? Мы уже прыгали в истории несколько раз: при Петре, при Сталине. При этом каждый раз прыжок устроен был как? Мы вот-вот-вот достигаем высшей точки развития, а потом как будто ударяемся головой о потолок и съезжаем. В экономической институциональной теории это называется по-английски path dependence problem, а я 15 лет назад предложил это называть по-русски эффектом колеи. Мы как будто в колею попадаем, мы пытаемся из нее вылезти и соскальзываем, и соскальзываем. Поэтому очень опасно делать рывки, которые потом заканчиваются подрывом человеческого потенциала, а так было и при Петре, и при Сталине, просто уменьшением населения, истощением его, опасно делать такие рывки. А как выйти из этой ловушки, как выйти на нормальный взлет, а не на скачки, когда ты ударяешься о потолок? Надо понимать, откуда взялась болезнь, где берется вот этот зажим.

А она довольно давнего происхождения, к вопросу об истории, и очень момент похожий на нынешний, потому что был удар страшной эпидемии по Европе в XIV веке, это чума, так называемая черная смерть. В Москву черная смерть пришла в 1353 году. И во всех странах Европы практически чума истребила до трети населения, города были уничтожены. А вот как реагировать на этот удар?

Выяснилось, что тут есть два способа, и они через века ведут к разному результату. Одни страны стали искать стимулы для людей, как их, запуганных, вытащить, убедить работать, и потом эта цепочка привела к Ренессансу, к промышленной революции и к институтам, которые сейчас характерны для ведущих стран. А в Восточной Европе, не только у нас, в Румынии, в восточных землях Германии, нашли другой способ – схватить человека, прикрепить его к земле, так называемое второе издание крепостничества, появились самодержавие и крепостничество.

И вот они, эти институты, отпечатываясь в культуре, в привычках, в законах, они периодически всплывают. Мы понимаем, что нынешний гастарбайтер без паспорта или призывник 1990-х гг., когда воинские части сдавали в аренду, – это крепостные. Мы понимаем, что они периодически выскакивают в русской истории. А чтобы выйти из этой ситуации, нужно одновременно менять законы, культуру, политику, медленно менять, и это, конечно, проблема. Но хочу сказать, что сейчас, на мой взгляд, шанс, поскольку снова удар и снова мир в рассыпанном состоянии от коронакризиса, то это опять та точка, когда новые исторические траектории пойдут.

Ну смотрите, если мы поглядим на то, что происходит с применением цифровых технологий в некоторых странах... Скажем, Китай да, Китай создал соединение силы авторитарного режима с цифровым контролем, создал тоталитарную государственность сейчас, которая, с одной стороны, демонстрирует по крайней мере эффект, а с другой стороны, понятно, чем чревата. Наши близкие предки переживали тоталитаризм, мы знаем, что это такое. Поэтому есть ли такая угроза? Есть, есть такая угроза сейчас.

А с другой стороны, возможно и иное, потому что возникли совершенно другие способы человеческой связи. Скажем, на цифровых платформах, которые взмыли вверх в условиях карантина и пандемии, там люди очень сильно доверяют друг другу, вот в жизни не очень доверяют, а там так называемый эффект распределенного доверия. BlaBlaCar, люди незнакомые едут друг с другом, а так бы не решились заговорить, может быть, на улице. Поэтому этот мир как обычно довольно разнообразен и каждый из вариантов имеет свои шансы на жизнь. Сейчас этих вариантов стало больше в результате кризиса, потому что это кризис не экономический, это кризис цивилизационный, экономика есть только часть этого кризиса.

Константин Чуриков: А государству нашему хорошо, когда люди доверяют больше BlaBlaCar, Telegram-каналу, а не там какому-нибудь самому главному каналу страны?

Александр Аузан: А вот это, между прочим, очень интересный вопрос, потому что накануне пандемии была сессия на Гайдаровском форуме, где собираются эксперты вместе с правительством. И мы на этой сессии вместе с Алексеем Кудриным, Германом Грефом, Майклом Вулкоком показывали, какое значение имеет доверие. Потому что это не мы посчитали, два замечательных французских экономиста Янна Алгана и Пьера Каю, один декан экономического факультета…, второй глава макроэкономической программы… Так вот они посчитали: если бы в разных странах Европы был такой уровень доверия, как в современной Швеции, а о Швеции сейчас очень много разговоров, и это правильно, потому что Швеция – это страна самого высокого социального капитала, взаимного доверия незнакомого человека другому незнакомому человеку. Так вот если бы у нас был такой уровень доверия, то валовый продукт на душу населения, главный показатель производительности экономики, GDP per capita так называемый, был бы выше в Англии на 7%, в Германии на 9%, в Чехии на 40%, а в России на 69%.

Доверие вообще главный ресурс нашего развития. И это легко объяснить, потому что, когда люди не доверяют друг другу, вы представьте себе, сколько бизнес тратит на адвокатов, на взятки чиновникам и так далее, на переговоры с контрагентом, которому ты не доверяешь и боишься, что он тебя надует, это все так называемые высокие трансакционные издержки. Наша экономика как скрипучая машина, там слишком высокие силы трения. А если бы мы смогли поднять уровень доверия, мы, конечно, могли бы совершить очень важный скачок.

Продолжение, возможно, ожидается...ждите....ждите...ждите

А пока слушаем предыдущий альбом "Genesis" . Стиль еще не отточен, но местами изумителен.

pushkarev igor

pushkarev igorИмпортозамещение по-китайски:

-Российские угольщики, ОАО РЖД и чиновники жалуются на проблемы с экспортом угля через погранпереходы с Китаем: власти страны снизили объем импорта российского угля по железной дороге в 2020 году на 14%. По данным ОАО РЖД, сейчас КНР принимает уголь в объеме половины нормы из-за новых таможенных требований к качеству. Российские угольщики считают, что Китай таким образом пытается поддержать собственных производителей.