Судя по всему, локальный социальный протест постепенно начинает занимать постоянное место в политической повестке не только Москвы, но и тех регионов, которые ранее, что называется, «ни сном, ни духом».
Как пример - Воронежская область. Регион никогда особо не выделялся протестной активностью, если не считать волну против добычи никеля в 2012-13 гг. Сейчас здесь как минимум 6 очагов социального напряжения разного калибра и степени эскалации. Так, в областном центре с апреля сохраняется напряжение по поводу запаха с очистных сооружений, находящихся в частных руках. Петицию на Сhange.org с ультиматумом отставки губернатора подписало уже 12 тыс человек, проходят митинги. Одновременно в двух точках города суммарно около 300 жителей протестуют в пикетах против уплотнительной застройки на месте зеленых зон. В стадии зарождения – протест против намеченного перевозчиками повышения цен на проезд в общественном транспорте. В южном районе области, на границе с Украиной, «кипит» село, в котором закрывается крупная ферма: люди остаются без работы. А в другом южном дотационном районе протекает протест против инвестпроекта на 6 млрд по строительству свиноферм: задействовано 4 тыс. человек, около 10 тыс. сочувствующих (не менее 60% жителей). Откровенно говоря, еще некоторое время назад ни один из перечисленных поводов не вызвал бы бурной реакции населения. Что происходит?
По наблюдениям, у протестов 2019 года появились некоторые новые черты:
1. Осмысленное право граждан на локальный социальный протест.
2. Увеличение доли в протесте «аудитории Одноклассников».
3. Рост ожиданий положительного результата.
4. Снижение предрасположенности к переговорам и компромиссу.
5. Обязательная апелляция напрямую к Президенту.
Все эти проявления очень тесно связаны с невербальными сигналами верховной власти, которые она посылает обществу в последнее время, точнее - с тем, как общество интерпретирует и усваивает их. Например, осмысление права на локальный протест во многом вытекает из осознания собственной гражданской субъектности. Гражданское самосознание, которое раскачивалось государством через ТОС, НКО, гранты и прочие подконтрольные инструменты, наконец, заявило о себе – только не там и не так, как задумывалось. Почему? Потому что с помощью пенсионной реформы были пересмотрены условия общественного договора, и теперь население меньше рассчитывает на государство, а значит, становится более независимым.
Сама возможность открытого публичного протеста, равно как и уверенность в победе, черпаются из кейсов Екатеринбурга, Шиеса, теперь вот – Москвы. Артикулируется открыто: «В Екатеринбурге получилось, получится и у нас». То есть общество хорошо отрефлексировало и усвоило сигнал о том, что у власти нет внятного способа урегулирования конфликтов и, если не переводить дело в откровенно политическую плоскость, то велик шанс рассчитывать на уступку. В оценке некоторых событий вполне резонно даже ставить вопрос о признаках спекуляции протестом. Система, прежде имевшая монополию на манипуляцию, впервые за 20 лет рискует сама оказаться ее объектом, а это – прямой путь к политическому кризису.
Массовые апелляции протестующих к Президенту указывают на значительное обесценивание всех других институтов власти, от районного главы до Госдумы. И это тоже создано рукотворно: например, путем публичного вовлечения Президента в разрешение конфликта в Екатеринбурге и дела Голунова. Словом, хотели укрепить рейтинг, а получилась репутационная мина, поскольку Президент, даже если захочет, не сможет отреагировать на все протесты в стране.
В этой связи на губернаторов и их внутриполитические блоки ложится дополнительная нагрузка по поиску новых методов утилизации конфликтов. Задача не из легких, если учитывать, что манкирование или удушение протеста сегодня повышает опасность его перехода в политическую плоскость, а это – угроза для системы. Но хватит ли властям регионов для ее решения имеющихся у них в наличии ресурсов и политической правосубъектности?..
Оценили 32 человека
54 кармы