Шекспир

             Балкон Никифоровской каморки, вбирая с дороги всякую транзитную дрянь, торчал прямо над тем местом. Старик Никифоров, сравнивая иногда свой балкон с облезлым аппендицитом, почти не преувеличивал. Нависая со второго этажа поверх узкого мощёного тротуара, тот служил проводником в его пенсионерское логово разнообразных паразитных звуков.

С утра балкон доносил шкрябание дворницких инструментов по брусчатке вкупе с проклятиями в адрес разных неаккуратных людей. Потом, по нарастающей, шли урчание, и рёв двигателей вперемежку со звуком тормозов, топом и шарканьем многочисленных ног по тротуару. Всё это продолжалось до глубокой ночи, и успокаивалось только на краткий срок под зябкое питерское утро, чтобы через часок-другой начаться снова.

Однако сегодня, несмотря на понедельник, шарканье и цокот каблуков были пореже и потише. Зато гораздо явственнее из неплотной балконной двери слышались какие-то реплики, гомон, и шинный взык.

«Часа два, наверное, продремал, - отметил про себя дед Никифоров, мельком глянув на циферблат, из-под которого за стеклом на бронзовых цепочках свисали две продолговатые гири, - Что там за шум какой-то нестандартный»?

Откинув дарёный внучкин плед и встав со старого пружинного кресла, дед Никифоров поднял с пола и положил на тумбочку открытый на середине том Карамзина, после чего пошаркал к своему балкону.

У соседей балконы давно были заделаны в герметичный глухой пластик, но Никифорову претили все эти новомодности. Не без труда отщёлкнув верхний шпингалет, он открыл многослойно крашеную дверцу и вышел на балкон.

«Матушки мои!, - подумал Никифоров, глядя на тупо запаркованную на тротуаре розовую микролитражку, - Вот люди…»

Маленькая машинка была всунута среди двух стоящих рядом с тротуаром больших автомобилей. Но, поскольку между великанами места нормально поставить автомобиль не хватало, хозяин яркого малыша воткнул его туда поперёк. Передом заехав на тротуар почти до стены Никифоровского дома, он захлопнул двери и ушёл.

Такая манера парковки заставила пешеходов либо протискиваться в обе стороны через узкую щель между бампером и стеной, либо огибать машины, пробираясь по краешку оживлённой проезжей части.

Пешеходов, спешащих по тротуару направо и налево, было не много, но именно под Никифоровским балконом они создали эдакую зудящую как улей пробку. Кто-то пинал по колесу в надежде на сигналку, но её не было, или была, но не работала. Кто-то громко предлагал в науку проколоть идиотке колёса.

Люди ворчали недовольно, поминая хозяйку, или хозяина машинки вслух нелицеприятными эпитетами, но вызывать милицию никто почему-то не торопился.

Присмотревшись, старик Никифоров понял, что немалую роль в таком долготерпении прохожих играла надпись. Она была красиво сделана белой плёнкой на заднем стекле автомобильчика. Рассерженные представители электората, обогнув машину по дороге, читали надпись, и не вынимая своих мобильных и не набирая правоохранительных номеров, шли дальше по своим делам.

«Чего ж там написано такое? - подумал старый Никифоров, - Отсюда, пожалуй, не увижу… А-аа, всё одно, в аптеку надо, да в магазин, в булошную зайти. Вот и гляну!»

Выйдя из подъезда и обогнув свою сталинку, дед Никифоров помог какой-то дамочке перебраться через тротуарный затор под его балконом. Та тщетно пыталась преодолеть узкое место с детской разноцветною коляской. Старик взял коляску и безопасно провёл мамку по проезжей части, попутно прочтя на заднем автостекле белую надпись.

Строки там были действительно нетривиальные. Не какое-нибудь «ПРОДАМ», или, наоборот «КУПЛЮ», и даже не сетевая коммерческая реклама. На заднем стекле розовой машинки белыми, наклонёнными вправо красивыми буквами было выведено:

«Кто понял жизнь, тот больше не спешит,

Смакует каждый миг, и наблюдает,

Как спит ребёнок, молится старик,

Как снег идёт, и как снежинки тают…»

Ниже справа так же аккуратно было приписано: «О. Хайям»

Дед Никифоров ухмыльнулся, подивившись внутренне новому молодёжному течению.

«Ты глянь, - подумал он - Знатоки, матьийё! Пашка Иванов сочинил, а бестолочь какая-то его стишок Хайямом подписала… А ведь я его, Пашку-то ещё пацаном знал! Поэт… Стих-то хороший, не мудрено, что понравился… Дык, тем более бы надо разбираться! Что это, Хайяму великости, что ли, прибавит? Славы? Нехорошо…».

Он постоял ещё немного, обдумывая чего-то, и побрёл, как и остальные прохожие, по своим делам дальше.

Через четыре с половиной часа, когда старик Никифоров снова дремал в своём кресле, а том Карамзина, уже заложенный толстым белым фломастером, лежал рядом на полу, к маленькой машинке под балкончиком подошла довольно юная аккуратная дама в зелёном осеннем ансамбле.

Поджав сомкнутые в интеллигентной улыбке губы и без ответа оставив шипение нескольких мимохожих, она стала открывать ключом розовую машинную дверцу, прижимая левым локотком свою сумочку. Отворив дверь, девушка села в водительское кресло, и вдруг тут же выскочила обратно.

Мешая проходить и без того стеснённому пешеходному потоку, она кинулась к переду машины. Вернулась, вытащила из автозакромов мягкую тряпицу и стала ею тереть по ветровому стеклу, пытаясь, видимо, чего-то счистить. Однако, буря пешеходного негодования заставила её сесть обратно, завести двигатель и освободить, наконец тротуар.

Запарковав машинку тут же неподалёку, девушка вновь принялась усердно скрести лобовое стекло.

Прохожие шли свободно туда и сюда по тротуару под балкончиками сталинского кирпичного дома. Кто-то прогуливался тихонько, кто-то торопился, все были погружены в свои дела. Редко-редко кто-то из них обращал внимание на юную даму, суетящуюся у небольшой розовой машинки, припаркованной рядом с тротуаром. Девушка тряпицей пыталась удалить с лобового стекла жирную надпись ярким белым маркером:

«Вот так не худо бы, спокойно, не спеша,

Мгновений этих не копя в карманах старых,

Припарковаться по-людски, моя душа,

         А не бросать автомобиль на тротуарах…» -----У. Шекспир