
Когда в правовом Обществе окончательно устоялось разделение на классы, имеющее разное отношение к распределению апельсинов, в нём как-то сами собой появились слова, эти классы обозначающие. Умеющие считать до трёх обезьяны назывались барамуками, до тридцати – разделюками, а Умеющая считать до Ста называлась просто: Верховная.
Верховная получила своё название потому, что придумала его сама, и спорить с ней по этому вопросу никто почему-то не стал. Что касается разделюков, то такое название придумали они себе на сами, а были названы так Верховной за то, что, как она сказала, разделяют с ней ответственность за делёж апельсинов, а с барамуками беззаботность жизни простых участников Общества. Впрочем, барамуки интерпретировали значение того слова по своему: разделюки те потому, что разделяют между ними апельсины. Что касается барамуков, то так их назвали и разделюки и Верховная сразу, причём совершенно не сговариваясь между собой, и в унисон стали их так называть, никак не объясняя, почему они решили ввести именно это слово.
По поводу эимологии слова «барамуки» Умеющая Считать до Бесконечности однажды выдвинула свою версию:
– Барамуки вы потому, что ваш язык – это сначала «бе», а потом «му»!
На лицах барамуков возникла знакомая гримаса, с которой они обычно говорили «бе-бе-бе!», но тут же почему-то исчезла, и на смену ей стали проступать черты другой, с которой они говорили «му…», но и этого звука не последовало, а возникла небольшая заминка, по завершению которой был дан ответ обычными словами:
– …не ты это слово придумала, и не тебе его и трактовать! – выпалили барамуки раздражённым тоном и в тот день больше с ней не разговаривали.
С тех пор обиженные на Умеющую Считать до Бесконечности барамуки стали называть её «умеющей считать» не иначе, как в кавычках, подразумевая противоположный смысл, а сама она себя называть своим именем в прежнем смысле. Так в обществе Справедливости и Равенства возникли новые слова, которые легли в основу его демократического языка.
Поскольку в жизни общества у каждого класса обрисовался свой круг интересов, у каждой обезьяны в связи с этим появилась потребность иметь общение в кругу себе подобных. В этом общении каждой было важно иметь полное взаимопонимание по тем вопросам, которые волновали её единомышленников. Обезьян же других классов участники общества как-то не особо спешили понимать, а потому не особо даже и интересовались, чем они живут, и как они всё понимают.
Основной темой круга барамуков было обсуждение проблем, в результате которых они недополучали то, что им полагалось по Закону. У разделюков же, помимо аналогичной проблемы, была ещё и другая: как обсуждать те вещи, о которых барамукам знать не следовало. Какие-то проблемы, предположительно, были и у Верховной, если бы ей было с кем общаться, но поскольку единственным представителем своего класса была она сама, общаться по определённым вопросам ей было не с кем, и о своих проблемах она никому не говорила. Так сформировались отдельные жаргоны, на каждом из которых контингент общался внутри себя.
Каждый жаргон отличался обозначением тех вещей, которые соответствующему ему классу было необходимо знать. В каждом языке появились свои названия приёмов, которые данный контингент использует в борьбе за свои демократические права, свои названия ситуаций, которые у них при этом возникают, свои слова, выражающие отношение к вещам, присущие им в связи с их взглядами на жизнь, а также свои понятия, определяющие, кто есть кто в рамках их понимания дела.
Жаргоны соотносились между собой по принципу обратной совместимости: т.е., язык среднего контингента более низшему контингенту абсолютно непонятен, а высшему, в принципе, понятен, но неудобен, т.к. им высший контингент почти никогда не пользовался. Например, в жаргоне разделюков были слова «верховнулось», что означало «ушло с концами туда, где этого уже не достать», и «заверховиться», что означало в конец забуреть, задембелеть и поставить себя выше остальных. Было так же выражение «в конец забарамукать», которое произносилось всегда пренебрежительным тоном, и употреблялось сразу в двух значениях: для обозначения конкретного дележа апельсинов, в результате которого целевой объект чего-то недополучал, и в более широком, переносном смысле.
Барамукам слово «забарамукать» было абсолютно непонятно, если им доводилось его случайно услышать. И они бы не обращали на него внимания (т.к. в демократическом обществе все имели тенденцию никогда не интересоваться тем, что им непонятно), но их напрягал пренебрежительный тон, с которым оно произносилось, и они чувствовали в этом что-то неладное. Они знали слово «барамук», но не видели в этом ничего предосудительного, и потому им было непонятно, почему они должны стыдиться того, что они барамуки. Наоборот, им даже нравилось, когда их называли барамуками, потому, что это говорило о том, что они полноправные члены правового Общества. Некоторые даже говорили: «Назови меня барамуком!» с гордостью, а потому им был абсолютно непонятен пренебрежительный тон, которым произносилось то слово. Но самое интересное, что примерно таким же тоном Умеющая Считать до Бесконечности говорила иногда фразу «в конец заразделюкать» непременно в присутствии разделюков, и последние демонстрировали в отношении этого примерно такое же непонимание. Какие были слова у Верховной, неизвестно, т.к., если она их и произносила, то только мысленно, а мысли свои в слух никому не высказывала.
Односторонняя совместимость языков иногда влекла за собой проблемы взаимопонимания при общении между классами. Например, когда какая-то разделюка говорила барамуке: «Да кто ты такая?!», то ожидала услышать в ответ смиренное «Никто… Затыкаюсь и отшиваюсь!», а вместо этого было гордое «Я – барамука! Я полноправный член свободного правового Общества! А ты всего лишь уполномоченное соблюдать мои права лицо! А если ты думаешь, что твои злоупотребления сойдут тебе с рук, то ты ошибаешься!», и далее её несло: «...да ты всего лишь жалкий паразит, который не понимает, что его произвол всего лишь до поры – до времени терпят! Да, когда надо будет, мы тебя на место живо поставим! Потому, что у нас перед Законом все равны!», и так далее в лучших традициях демократической речи. Та же проблема наблюдалась и у разделюков с Верховной. И тогда представителю более высшего класса ничего не оставалось, кроме как заканчивать разговор, и потом уже на языке апельсинов объяснять оппоненту, кто он такой, и какие у него права.
Поскольку разница между самыми высшими и низшими была столь велика, что взаимонепонимание было практически неизбежным, Верховная ввела порядок, при котором её общение барамуками было практически исключено. Сама система общественных отношений так устраивалась, что прямые диалоги между ними были просто невозможны, а утверждения высших передавались до низших по цепочке вниз, а низших до высших точно так же вверх (при условии, что высший найдёт время слушать низшего и сочтёт это достойным передачи). Если же Верховной важно было что-то сказать сразу всем, она могла непосредственно сама выйти к ним и во всеуслышание это объявить, а все вопросы по поводу её высказывания ей уже передавать нужно было по установленной цепочке.
Если кому-то было что-то непонятно, то на языке апельсинов ему всё самым доходчивым образом задним числом потом автоматически разжёвывалось. И потому нижестоящим оставалось говорить с высшими лишь в режиме монолога, довольствуясь кухонными разговорами между собой о том, что они думают по поводу неспособности высших правильно поделить апельсины. И пока все придумывали свои языки, Верховная придумала свой. Но поскольку других представителей её класса в Обществе не было, она придумала язык для общения с другим классами, причём сразу со всеми. А потому язык её был для всех понятен и интересен. Особенность же его было то, что своих слов в нём не было, а сказать для всех она могла на нём всё, что ей надо сказать, и при этом услышать каждый мог лишь то, что ему предназначалось услышать.
Однажды одна очень оппозиционно настроенная разделюка сказала во всеуслышание:
– Я не знаю, что у вас там в целом получается, но по Закону нам каждому полагается по пять апельсинов и точка. Так что давайте нам на мой десяток десять раз по пять реальных апельсинов!
Верховная же во всеуслышание ответила:
– Вот видите, она не знает, а лезет спорить. А меж тем все знают, что чем больше достанется одним, тем меньше достанется другим. И разве кто-то видит, чтобы одной сотне доставалось больше, чем другой? А если нет, то тогда почему мы должны урезать одних, чтобы добавить другим?
И тогда другая разделюка толкнула её под руку и сказала ей в полголоса:
– Да кто ты такая, чтобы отхапать больше, чем тебе хватает твоего ума? Сиди и довольствуйся тем, что имеешь, пока и это не отняли!
Барамуки же загалдели:
– Смотрите, вот явный пример того, когда кто-то пошёл против нашего справедливого Закона, и пытается всех обделить! Правильно, что ей не позволяют нарушать наш Закон! И хорошо, что у нас есть Верховная, которая ставит выскочку на место!
Таким образом, язык Верховной стал языком всего Общества, а её голос – его голосом. И на этом языке всегда в открытую звучали самые мудрые мысли его лидеров, ибо правовое Общество было демократическим, а властям демократического общества скрывать от народа было нечего. Так язык, на котором звучали самые важные мысли общества Справедливости и Равенства, стал полноценным демократическим языком.
Продолжение следует...
Оценили 4 человека
5 кармы