Второе чудо генерала Врангеля

Русская Армия, действительно, не поддавалась диктату, несмотря на отчаянное положение… Наверное, не найдется в мире другого народа, который так умел бы осваивать самые непригодные к жизни территории, выживать в самых невозможных условиях, нежели народ русский. В подъяремной России выброшенные на верную смерть в тайгу, в холод, без пищи, крова и орудий труда раскулаченные крестьяне с помощью подручных средств строили жилища для себя и своих семей, возделывали землю… Но это будет лишь несколькими годами позже, а пока подвиг выживания показывала всему миру Армия Врангеля.

Пусть крапленые карты выпали

У последнего рубежа,

Остаются – Лемнос, Галлиполи

Да Бизерта, да Чаталджа.

Как подножье Креста солдатского,

Эти бухты и острова

Тем, кто вышел из пекла адского.

И какие еще права

Перед Францией и Британией?

Нет отныне долгов и прав.

Всеми преданные заранее

Для глумления и расправ,

Вы остались мечтою смелою,

Воспарив на пути земном

Верой белою,

Песней белою,

Сказкой белою,

Белым сном...

Так пишет о том бессмертном подвиге современный поэт Д.В. Кузнецов…

Первоначально части Русской Армии были размещены на трех островах у побережья Турции: Лемнос, Чаталдже, Галлиполи… На северо-востоке абсолютно пустынного полуострова Галлиполи оказались 26596 военнослужащих со своими семьями. Голое поле под открытым небом – вот, что предстало их взору. О жизни русских беженцев на Галлиполи пишет Алексей Петрович Врангель: «Французы предоставили палатки, но не дали ни транспорта, ни инструментов – их заменили мускулы и изобретательность. Жилье напоминало стоянку каменного века: спали на голой земле, топили хворостом и принесенными водой сучьями. Жили в темноте: французы не дали керосина.

Из пустой консервной банки, фитиля и растопленного жира от консервов получалось нечто вроде древнеримского светильника. Те же консервные банки использовались в качестве посуды и для приготовления пищи. Мебели, разумеется, не было, тюфяки заменяли водоросли и ветки, стульями служили ящики, в которых доставлялись консервы. Рациона, установленного французами, хватало лишь, чтобы не умереть с голоду: 500 граммов хлеба, немного консервов – ни овощей, ни мяса. Чтобы предотвратить голод, командование корпуса из своих скудных ресурсов купило муку и открыло несколько пекарен. (…)

Военные инженеры проявляли чудеса изобретательности. У них не было ни инструментов, ни материалов. Русская сметка, предприимчивость и воля помогли справиться с этими трудностями. (…) Перечень того, что они сделали, читается как сказка. Восстановлены разрушенные дома, проведена железная дорога от лагеря до города, и по ней доставлялось продовольствие. Построены и оборудованы бани, кухни, пекарни, больницы. Сооружена пристань для разгрузки помощи, восстановлен римский акведук, по которому вода поступала в город. (…)

Галлиполи превратился в большую школу. Для не имевших начального образования были организованы курсы. Офицеры изучали тактику и стратегию. Издавалась газета, появился даже театр, где шли спектакли. (…) …В палатке соорудили церковь с самодельными иконами и алтарем, при изготовлении которых использовались все те же консервные банки. Был организован прекрасный церковный хор…»

Белый воин, поэт-мученик Иван Савин посвятит галлиполийскому стоянию (не «сидением», а именно стоянием было оно, стоянием в Правде, стоянием за Честь и Россию – перед лицом всего мира) проникновенные строфы:

Огневыми цветами осыпали

Этот памятник горестный Вы,

Не склонившие в пыль головы

На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.

Чашу горьких лишений до дна

Вы, живые, вы, гордые, выпили

И не бросили чаши... В Галлиполи

Засияла бессмертием она.

Что для вечности временность гибели?

Пусть разбит Ваш последний очаг -

Крестоносного ордена стяг

Реет в сердце, как реял в Галлиполи.

Вспыхнет солнечно-черная даль

И вернетесь вы, где бы вы ни были,

Под знамена... И камни Галлиполи

Отнесете в Москву, как скрижаль.

В Галлиполи был расквартирован 1-й корпус, предводительствуемый генералом Кутеповым. Заслуженные офицеры и Добровольцы, составлявшие больший процент его, являлись основой Белой Армии, которым не нужно было объяснять Идею, прививать дисциплину… И то, и другое было неотъемлемо от них. Впрочем, в беженских условиях подчас могли не выдержать нервы и самых закаленных бойцов. Но был в Галлиполи ключевой объединяющий и не допускающий расслабления и непорядка фактор – А.П. Кутепов… «Необыкновенно прямой, смелый, патриотически настроенный, знающий психологию солдата и офицера, генерал Кутепов сумел не только слить всех в одно монолитное целое, но выявить то, что доминировало над всем: над всеми традициями старых полковых ячеек, преданиями гвардейских полков, навыками добровольческих частей — появилась, росла и крепла покрывающая все галлиполийская традиция, - пишут Н. Львов и В. Даватц в очерке «Русская Армия на чужбине». - Части 1-го корпуса уже перестали быть разрозненными элементами. Они перестали быть только военными частями. Как на всякой гражданской войне каждый участник есть воин и гражданин, разрушитель зла и созидатель новых форм, так галлиполийская армия окружила себя атмосферой русской государственности, со всеми ее атрибутами: своим судом, своей общественностью, своей литературой и искусством. На берегу Дарданелл генерал Кутепов создал микрокосмос России, и каждый участник этого изумительного явления чувствовал себя не пассивным, но творцом все новых и новых ценностей».

Очутившись в изгнании, Александр Павлович приказал собрать все оружие в определенное место и хранить под караулом, в каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов. Этот приказ сразу ввел дело организации в надлежащее русло и сохранил будущему 1-му армейскому корпусу значительное число оружия.

Следующим шагом Кутепова стало требование от чинов корпуса выполнения всех требований дисциплинарного устава, и приказ этот стал проводиться им с неуклонной последовательностью. В разлагающей атмосфере беженства от людей требовалась выправка и правильное отдание чести, требовалась строго форменная одежда и опрятный вид.

- Будет дисциплина – будет армия, будет армия – будет Россия, - говорил Александр Павлович.

«Генерал появлялся всюду, - свидетельствуют Даватц и Львов. - То он следил за выгрузкой продуктов, которые подвозились к маленькой турецкой гавани, вроде бассейна, на турецких фелюгах; то он неожиданно появлялся в интендантских складах; то он также неожиданно проходил по «толкучке» — небольшому рынку, где не имевшие денег офицеры и солдаты (а такими были все) продавали — или, по-военному, «загоняли» свои последние вещи. Всюду, где появлялся генерал Кутепов, подтягивались и приобретали более бодрый вид, и, смотря на команду, работавшую по выгрузке продуктов или по приведению города в санитарное состояние, он видел в них не беженцев, не рабочих, но прежде всего солдат.

Необходимо отметить, что суровые меры, принимаемые генералом Кутеповым, встречали глубоко скрытое, молчаливое, но несомненное неодобрение. Его боялись и трепетали. В глазах многих солдат (и офицеров) он представлялся жестоким, даже ненужно жестоким, тогда, когда люди не имели крова, мокли под дождем, съедались паразитами... Но командир корпуса, рискуя стать совершенно непопулярным, упорно и упрямо вел свою линию. Твердая воля генерала Кутепова сломила эти препятствия.

(…)

…25 января генерал Кутепов устроил парад, куда были приглашены представители французской власти и местного населения, иностранцы увидели стройные воинские ряды. И те, которые шли в этих рядах, шли не как подневольные люди, которых погнала «кутеповская палка». Для всех их этот парад стал национальным делом, демонстрацией перед иностранцами нашей силы и мощи. В этот день кончился первый, грустный период галлиполийского изгнания. Выявлялся новый лик, еще не вполне проявившийся, лик прежних изгнанников, глаза которых теперь засветились гордостью и сознанием общего служения России.

Общий вид города и лагеря к этому времени совершенно преобразился. Лагерь приобрел почти нарядный вид. На передней линейке, перед каждой частью, были сделаны эмблемы полков, орлы, другие украшения, часто высокой художественной отделки. Дорожки между полками были обсыпаны песком и усажены срубленными елочками. Лагерь и город соединились «декавилькой» — узкоколейной дорогой, — на которой доставлялись в лагерь продукты. В городе щеголяли юнкера, всегда подтянутые, с подчеркнутой отчетливостью отдающие честь, на которых лежала вся тяжесть несения караульной службы. Город, грязный, как все грязные турецкие города, принял более или менее санитарный вид. «Толкучка», в муравейнике которой люди теряли воинский облик и становились «беженцами», — была разогнана суровыми воинскими мерами: была организована гауптвахта, или «губа», куда попадал всякий, нарушивший воинский вид и устав. На домах появились русские надписи и гербы; развевались русские флаги. На развалинах полуразрушенных домов появились целые картины и на одной стене — недалеко от моря — красовался художественно нарисованный вид Московского Кремля.

Параллельно с этим росло и национальное сознание. Те, которые три месяца тому назад пришли жалкими пришельцами, стали играть теперь доминирующую роль: город становился русским. Французы, фактические хозяева, отходили на второй план. Крепло сознание своей силы, и крепло не только в своем сознании, но и в сознании других. Генерал Кутепов становился для турок новым могущественным «Кутеп-пашой»; и к этому паше стали обращаться за разрешением чисто судебных споров. Для Галлиполи армия стала неопровержимым фактом».

В ту пору генерал Врангель еще имел возможность посещать части Армии на своей яхте. Дважды побывал Главнокомандующий в Галлиполи, где встречали его восторженно. Во второй его приезд день выдался пасмурным, и под накрапывающим дождем ожидали выстроенные широким фронтом войска своего Вождя. Подъехал автомобиль. Врангель сошел на землю и приблизился к развивавшимся на ветру знаменам. И в этот миг полог туч словно разорвался, и солнце залило все ярким светом. Это происшествие произвело на присутствующих столь сильное впечатление, что многие воины не могли сдержать слез, крики «ура!» огласили долину. «Это был момент массового экстаза, когда в экзальтации люди почти не помнят себя, - отмечают Даватц и Львов. - Все личное, индивидуальное, — все растворилось в мощном сознании единого коллектива, и этот коллектив воплощался в одном дорогом и любимом лице. Перелом, который уже наступил, теперь оформился и закрепился. Корпус стал прочно на ноги: армия перестала «висеть на волоске»«.

В таком же экстазе на острове Лемнос казаки, размещавшиеся там, после парада побежали за автомобилем главкома, а потом понесли его на руках…

Для сохранения дисциплины Кутепов и Врангель независимо друг от друга и почти одновременно издали приказы, согласно которым желающим уйти из Армии предоставлялся для этого определенный срок, от остающихся же требовалось строгое следование уставу, нарушение которого и, в первую очередь, дезертирство должно было караться арестом и военно-полевым судом. Колеблющиеся Армию покинули, и это лишь укрепило костяк ее, избавив оный от тлетворного духа разложения.

После года изгнания «голый остров», ставший временным приютом 1-го корпуса, неузнаваемо преобразился. Здесь открылось шесть военных училищ. Ютящиеся в развалинах, лишенные учебных пособий и существующие впроголодь, они являли собой образцовые части, хранящие старые традиции, основанные на культе офицерской чести, постоянном напряжении и дисциплине.

Кроме военных училищ в городе были организованы курсы и школы: военно-административные, артиллерийские — для штаб- и обер-офицеров. Гимнастическо-фехтовальная школа сумела создать высокие образцы культа здорового человеческого тела. Учебные команды различных частей заражались духом юнкеров и не только внешне, по форме, но и внутренне, по содержанию.

Для детей был открыт детский сад. Солдаты-гимназисты, не закончившие образования, были откомандированы из частей в город, в гимназию имени барона П.Н. Врангеля. В преподавательских кругах зарождалась организация галлиполийской академической группы.

Молодой журналист подпоручик Шевляков организовал «Устную газету», где 2—3 раза в неделю, в городе и в лагере, читались сводки газет всех направлений, собственные статьи, фельетоны, рефераты. «Устная газета» приобрела большую популярность, и аудитория была битком набита постоянными слушателями.

Церковные хоры высокой художественной отделки пели в городской церкви и в многочисленных походных полковых церквях. Литературные и художественные кружки работали по студиям. Издавались рукописные и иллюстрированные журналы. Возле развалин старого Акрополя открылся корпусный театр. Декорации и реквизит были сделаны руками самих артистов; они же были и рабочими на сцене, и уборщиками, и администраторами. Часто и сам текст пьес был восстанавливаем по памяти артистами...

Такова была галлиполийская культурная жизнь. Сам же город удивлял своей чистотой и даже нарядностью. Кульминацией Галлиполийского стояния стало открытие знаменитого памятника, также воздвигнутого трудами и жертвами изгнанников. «Упокой, Господи, души усопших. 1-й корпус Русской Армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный покой на чужбине в 1920—21 гг. и в 1854 — 55 гг. и памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену», - гласила изваянная на нем надпись. Потрясающей силы речь сказал на освещении памятника старый корпусный священник о. Ф. Миляновский:

- Вы — воины христолюбцы, — вы дайте братский поцелуи умершим соратникам вашим. Вы — поэты, писатели, художники, баяны, гусляры серебристые, вы запечатлейте в ваших творениях образы почивших и поведайте миру о их подвигах славных. Вы — русские женщины, вы припадите к могилам бойцов и оросите их своею чистою слезою, — слезою русской женщины, русской страдалицы-матери. Вы — русские дети, вы помните, что здесь, в этих могилах, заложены корни будущей молодой России — вашей России, и никогда их не забывайте. Вы — крепкие! Вы — сильные! Вы — мудрые! Вы сделайте так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: «Земля Государства Российского» и реял бы всегда наш русский флаг...

После парада 1-го корпуса один из военных атташе заметил: «Нам говорили, что здесь толпа беженцев, а мы увидели Армию».

Примечательно, что Армия, вновь воспрянувшая духом в Галлиполи, едва не осуществила нашу многовековую национальную мечту – взятие Царьграда. Французы, как уже было сказано выше, стремились к распылению Армии. В ход шли и обман, и угрозы. В частности, «союзники» угрожали лишить галлиполийцев и без того урезанного пайка.

«Достойный выход, - вспоминает генерал В. Витковский, - был один: уходить из Галлиполи и тем отвергнуть французский план распыления. Такой исход мог быть осуществлен только походным порядком, ибо ни Главное, ни тем более Галлиполийское Командование не располагает тоннажем.

(…)

По мнению Генерала Кутепова, занятие Константинополя, являлось бы внушительной демонстрацией, способной обратить внимание мира на положение Белой Армии.

(…)

Надуманный план долго сохранялся в полной тайне, ибо успех его зависел, главным образом, от совершенной скрытности подготовки и внезапности действий. Французы имели свою контрразведку, всячески стремились проникнуть во все дела Русского Командования и с этим необходимо было считаться.

В план Константинопольского похода прежде всего и полнее остальных был посвящен только я, как Заместитель Командира Корпуса. Детальной разработкой плана ведал Генерал Штейфон. Им была произведена тщательная рекогносцировка путей и собран статистический материал, выявляющий возможные условия будущего похода. Произведены тщательные расчеты и разработана организация движения. Большим достижением Генер. Штейфона являлось то обстоятельство, что путем секретных переговоров с греками, ему удалось заручиться их поддержкой. Греки были юридические, а в глубине полуострова и фактические хозяева положения. Их сочувствие нашему плану имело громадное значение. Как результат этих секретных переговоров, было достигнуто то, что греческая администрация и греческие военные власти, по указаниям из центра, должны были оказать полное содействие русским войскам по их выходе из Галлиполи. Обещания греческой помощи было особенно ценно, так как оно сводилось, главным образом, к снабжению от местных жителей проводниками, перевозочными средствами и продовольствием на все время движения.

Дабы подготовить войска к внезапному выступлению и в то же время не вызвать этими мерами подозрительности французов, у нас были введены в программу обучения войск - ночные тревоги. Эта мера дала прекрасные результаты. Первым было поднято по тревоге Александровское Военное Училище. В смысле быстроты и порядка сбора, оно представилось отлично, но, как и следовало ожидать, в вопросах хозяйственной подготовки обнаружилось много недочетов, Училище, конечно, не подозревало, с какой целью была, устроена «тревога». На основании опыта Александровского Училища войскам были даны соответствующие указания и объявлено, что Корпус всегда должен быть готовым выступить походным порядком из Галлиполи. Таковая возможность была мотивирована тем, что отсутствие тоннажа может побудить совершить переход в Балканские страны походным порядком. В это время Главнокомандующий вел переговоры о принятии Корпуса Сербией и Болгарией. Об этом знали и наши войска, и французы. Объяснение казалось настолько правдоподобным, что всеми было принято, как вполне естественное.

В итоге, после ряда ночных тревог и введенных тоже в программу обучения походных движений. Корпус был вполне готов к выступлению в любой момент.

Первая ночная тревога вызвала среди французов большое волнение. Их малый гарнизон был, как островок, среди русского «военного моря». Видя, что это только учение, французы успокоились.

Можно было сохранить в полной тайне цель подготовки Корпуса, но самую подготовку, конечно, невозможно было скрыть. Поэтому, естественно, что непонятные действия русского командования не могли не привлекать внимание французского командования. К тому же, Генерал Кутепов демонстративно подчеркивал, что, в случае прекращения французами довольствия, он поведет свой Корпус в Болгарию походным порядком.

Как уже указывалось, французские угрозы прекратить довольствие являлись лишь средством для осуществления основной цели: уничтожения русской национальной вооруженной силы. Поэтому самовольный уход Корпуса в Болгарию не входил в расчеты французской дипломатии. К тому же, уход под давлением голода, был бы европейским скандалом.

(…)

По завершении плана, Командир Корпуса командировал Начальника Штаба в Константинополь для секретного доклада генералу Врангелю. Главнокомандующий одобрил, как план, так и все сделанное.

(…)

К концу лета 1921 года переговоры Главного Командования о принятии частей Русской Армии Правительствами Болгарии и Сербии увенчались успехом и, до самого разъезда частей из Галлиполи — французское командование продолжало выдавать скудный паек.

Поход на Константинополь отпал. Было ли это к лучшему или к худшему — судить нам не дано, но думается, что весь план похода и его подготовка были настолько продуманы и разработаны, а кроме того, дух войск, сплоченность их, жертвенность и, наконец, решимость — стояли настолько высоко, что в успехе похода сомневаться было трудно».

Отвергая все клеветы в отношении Галлиполи и генерала Кутепова, В.Д. Кузьмин-Караваев в своем докладе констатировал: «В Галлиполи, вдали от Родины, перерабатывают опыт войны и революции. Там сознательно любят Россию, хотят работать на ее пользу. И если суждено будет вскоре освободить хоть часть родной территории и если ее займут части 1-го корпуса, то можно будет поручиться за прочность этого освобождения и порадоваться за успех всего русского дела».

«На стене галлиполийской развалины нарисованный русской рукой вид Московского Кремля в снегах, с его башнями, с высокой колокольней Ивана Великого и старыми соборами, - пишут В. Даватц и Н. Львов. - Какие чувства подвинули выложить на песке мелкими камнями надпись: «Родина ждет, что ты исполнишь свой долг»? А вот еще: «Только смерть избавит тебя от выполнения твоего долга». «Помни, что ты принадлежишь России...» Что же, все это сделано из-под палки, при грозном окрике генерала Кутепова?

Старые полковые знамена, русский солдат, как верный часовой на их охране, двуглавый орел, выложенный камнями на галлиполийском песчаном грунте с короной, со скипетром, с державой и надпись: «Россия ждет, что ты исполнишь свой долг»... Церковь, сооруженная из всяких материалов, находившихся под рукой, иконостас, паникадила из жести консервных банок и иконы старинного письма... Кто их писал? Какие чувства вылились в изображении темного скорбного лика Христа и Богородицы? Какие мольбы обращены в молитвах к этим иконам? Это «реакционные настроения»? «Будущее принадлежит другим, кто забыл и отверг это прошлое и неразрывно связал себя с революцией...»

Стройными рядами проходят один за одним, мерно отбивая шаг, юнкера военного училища. Генерал в черной фуражке с белым верхом здоровается с войсками. Русская песнь, захватывающая своими могучими звуками, и русское «Ура!» как раскаты грома. Вот она, русская сила. Русские люди, шесть месяцев прожившие в земляных норах, в развалинах Галлиполи, во вшах, в грязи, в холоде, в темноте, голодные, заброшенные в пустыню каменистого откоса...

«Спекулировать на живой силе «смертников», уцелевших от крымского кораблекрушения, — писали эсеры в «Современных записках» после ухода армии из Крыма, — строить на ней какие бы то ни было политические расчеты было бы не только верхом легкомыслия, это было бы вообще на границе допустимого. Между тем такие планы не оставлены, такие расчеты продолжают строиться, невзирая на уже обнаружившуюся тягу к выходу из того, что еще называется южнорусской армией. Многие попросту бегут, куда глаза глядят, чаще всего в Константинополь. Там их ловят и арестовывают. Другие тянутся на родину в надежде на великодушие победителей».

«А что будет дальше? — ставили они вопрос. — Устоит ли, может ли устоять от разложения армия, содержимая впрок, за колючей проволокой «острова смерти» или Галлиполи?» — и не без злорадства отвечали: «Не надо никакого искусства большевистских агитаторов, чтобы сила вещей привела эту армию к ее естественному концу». Они заранее предвкушали вожделенный день, когда последние солдаты и казаки будут брошены в трюм для отправки в Одессу и в Бразилию, а генералы и офицеры, подобно Слащеву, перейдя в лагерь победителей, будут лизать руку Бронштейна-Троцкого. Они ожидали этот день, как день своей победы — победы революции над реакцией.

Удары со всех сторон сыпались на армию. Людей вымаривали голодом, обманом, угрозами и насилием принуждали изменить своим знаменам и сдаться на милость большевикам. Из злобной партийности глумились, старались надломить последние силы, удушить ядом клеветы и натравливания.

А там среди голого поля, в труде и в неустанном напряжении, из обломков старого создавалась новая Россия. Камень за камнем выкладывался памятник, и на пустынном холме высоко поднялся курган из камней, как несокрушимый свидетель того, что могут сделать люди, когда они решили все перетерпеть, но не сдаваться.

«Только смерть может избавить от исполнения твоего долга». «Помни, что ты принадлежишь России»».

Этот период Павел Долгоруков в своих воспоминаниях назвал «вторым чудом Врангеля». «После крымского поражения, - писал князь, - он не выпустил вожжей из своих крепких рук и, увезя от большевиков до 150 тысяч людей военных и гражданских, сумел, вопреки мнению многих авторитетных военных, на чужой территории, против воли союзников «незаконно» сохранить армию, хотя и без оружия. И ему, побежденному, повиновались и молились на него. Я видел, когда он через год, на транспортах в Константинополе, проходя своим быстрым шагом мимо выстроенных войск, перевозимых в Болгарию, здоровался с ними, у людей наворачивались слезы. А он только быстро проходил. Но тогда они уже знали и поняли, что для них сделал этот узник союзников, не могший к ним даже ездить из Константинополя, ведший все время из-за них тяжелую, упорную борьбу с союзными властями».

Е.В. Семёнова

по материалам http://rys-strategia.ru/publ/1...