От силы несметной сквозь лихолетья
Честь отстояли юнкера и кадеты
В советское время о том, как большевистский переворот в октябре 1917 года был воспринят в Москве, говорили кратко и сухо: "В Москве шли ожесточенные революционные бои". И тому были веские причины: если в Петрограде все было закончено за одну ночь, то в Москве целую неделю большевики сражались с юнкерами. Улицы в центре города были изрыты окопами и завалены трупами погибших, от многих домов остались только обгоревшие стены, даже Кремль был подвергнут артиллерийской бомбардировке. Владимир Тихомиров приводит хронику и воспоминания участников тех драматических событий.
25 октября 1917
Пришли первые телеграммы о событиях в Петрограде об аресте Временного правительства. Большевики созывают заседания Советов солдатских и рабочих депутатов, а также Военный революционный комитет, который возглавил Григорий Усиевич, член РСДРП с 1908 года.
На сторону большевиков переходит 193-й пехотный полк, 56-й запасной полк, самокатный батальон, отряды ополчения - т.н. "Красная гвардия". Всего 15 тысяч человек.
Одновременно в Московской городской думе создается Комитет общественной безопасности, руководителем которого избран глава города эсер Вадим Руднев. Его заместителем стал командующий Московским военным округом полковник Константин Рябцев, также член партии социалистов-революционеров.
В распоряжении КОБ были отряды юнкеров Александровского военного училища, несколько офицерских рот, ополчение студентов МГУ (в противовес "красной гвардии" большевиков они называют себя "белой гвардией"). Всего 12 тысяч человек.
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"Кремль был сдан командующим войсками полковником Рябцевым в самом начале. Это дало возможность красногвардейцам воспользоваться кремлевским арсеналом. Оружие мгновенно рассосалось по всей Москве. Большое количество его попало в руки мальчишек и подростков. По опустевшим улицам и переулкам Москвы затрещали выстрелы. Стреляли отовсюду и часто без всякой цели. Излюбленным местом для стрельбы были крыши и чердаки. Найти такого стрелка, даже если мы ясно обнаружили место, откуда стреляли, было почти невозможно. В то время как мы поднимались наверх, он бесследно скрывался.
В. Дмитриевский, Н. Евстигнеев "Штернберг руководит обстрелом Московского Кремля"
В первый же день начала действий мы попытались приобрести артиллерию. Для этого был отправлен легкий отряд из взвода казаков и нескольких офицеров-артиллеристов в автомобиле через всю Москву на Ходынку. Отряд вернулся благополучно, забрав с собою два легких орудия и семьдесят снарядов. Никакого сопротивления оказано не было. Почему налет не был повторен — мне неизвестно..."
26 октября 1917 года
Около полуночи отряды красногвардейцев заняли все типографии в городе. Набранные и готовые к печати газеты были арестованы. После этого большевики начинают распространять по городу свою газету "Рабочий путь", в которой опубликовано воззвание ВРК и партии к рабочим.
В 8 часов утра отряды красногвардейцев заняли центральную телефонную станцию и Почтамт на Мясницкой улице.
В 10 часов утра Кремль – вернее, кремлевские арсеналы с оружием – были блокированы отборными частями КОБ. Одновременно юнкерские и офицерские роты для предотвращения массовых беспорядков занимают позиции на площади Никитских ворот, на Остоженке, Пречистенке, площади Страстного монастыря (ныне Пушкинская площадь).
27 октября 1917 года
В 12 часов дня отряды красногвардейцев попытались захватить штурмом артиллерийские мастерские в Лефортово. После непродолжительного боя с кадетами мастерские были взяты, кадеты отошли к территории своего училища.
Через несколько часов начинаются перестрелки на Поварской улице, на Садовом кольце в районе Крымского моста, Смоленского рынка и Кудринской площади. В городе объявляется военное положение. Офицерская рота и небольшой отряд юнкеров без боя отбирают у красных Центральную телефонную станцию и Почтамт. В плен взято около сотни красногвардейцев.
В 19:00 городской голова Руднев объявляет большевикам ультиматум. ВРК отказался выполнять требования КОБ. Отдан приказ о штурме Кремля и здания Моссовета. Юнкера уничтожают отряды "Красной гвардии" и начинают зачистки крыш на Поварской улице.
Солдаты и орудия у здания Моссовета, 1917 год
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"Нас бросают то к Москве–реке, то на Пречистенку, то к Никитской, то к Театральной, и так без конца. В ушах звенит от постоянных выстрелов (на улицах выстрелы куда оглушительнее, чем в поле)...
Прекрасно скрытые за стенами, большевики обсыпают нас из окон свинцом и гранатами. Время упущено. В первый день, поведи мы решительно наступление, Москва бы осталась за нами…
Большевики начали обстрел из пушек. Сначала снаряды рвались лишь на Арбатской площади и по бульварам, потом и по всему нашему району. Обстреливают и Кремль. Сердце сжимается смотреть, как над Кремлем разрываются шрапнели.
Каково общее самочувствие, лучше всего наблюдать за обедом или за чаем, когда все вместе - юнкера, офицеры, студенты и добровольцы-дети. Сижу обедаю. Против меня капитан-пулеметчик с перевязанной головой, рядом с ним — гимназист лет двенадцати.
— Ешь, Володя, больше. А то опять проголодаешься — начнешь просить есть ночью.
— Не попрошу. Я с собой в карман хлеба заберу, — деловито отвечает мальчик, добирая с тарелки гречневую кашу.
— Каков мой второй номер, — обращается ко мне капитан, — не правда ли, молодец? Задержки научился устранять, а хладнокровие и выдержка — нам взрослым поучиться. Я его с собою в полк заберу. Поедешь со мною на фронт?
Мнется.
— Ну?
— Из гимназии выгонят.
— А как же ты к нам в Александровское удрал? Даже маме ничего не сказал. За это из гимназии не выгонят?
— Не выгонят. Здесь совсем другое дело. Ведь сами знаете, что совсем другое…
Из дневника Яна Пече, члена Центрального штаба Красной гвардии в Москве:
"Бои с юнкерами начались со столкновений на Красной площади и сражений в Сокольническом районе, когда мы вывозили транспорт. Как уже говорилось, мы взяли под охрану ВРК. Кроме того, расставили на улицах пикеты. Были приведены в боевую готовность все воинские части. Красная гвардия проводила мобилизацию своих боевых сил по заводам Москвы.
Части Красной гвардии Замоскворецкого района переходят на военное положение. Они стягиваются к штабу на Калужскую площадь, откуда высылаются патрули по 10 красногвардейцев к четырем местам на Москве-реке, к ревкому на Серпуховской площади к Коммерческому институту на Стремянном переулке.
Из дневника Константина Паустовского, студента Московского университета:
"...Я проснулся в своей комнате на втором этаже от странного ощущения, будто кто-то мгновенно выдавил из нее весь воздух. От этого ощущения я на несколько секунд оглох. Я вскочил. Пол был засыпан осколками оконных стекол. Они блестели в свете высокого и туманного месяца, влачившегося над уснувшей Москвой.
Потом раздался короткий гром. Нарастающий резкий вой пронесся на уровне выбитых окон, и тотчас с длинным грохотом обрушился угол дома у Никитских ворот. В первую минуту нельзя было, конечно, догадаться, что это бьет прямой наводкой по Никитским воротам орудие, поставленное у памятника Пушкину. Выяснилось это позже. После второго выстрела снова вернулась тишина. Месяц все так же внимательно смотрел с туманных ночных небес на разбитые стекла на полу. Через несколько минут у Никитских ворот длинно забил пулемет. Так начался в Москве октябрьский бой, или, как тогда говорили, "октябрьский переворот". Он длился несколько дней.
Тверская улица в 1917 году
В ответ на пулеметный огонь разгорелась винтовочная пальба. Пуля чмокнула в стену и прострелила портрет Чехова. Потом я нашел этот портрет под обвалившейся штукатуркой. Пуля попала Чехову в грудь и прорвала белый пикейный жилет.
Перестрелка трещала, как горящий валежник. Пули густо цокали по железным крышам. Мой квартирный хозяин, пожилой вдовец-архитектор, крикнул мне, чтобы я шел к нему в задние комнаты. Они выходили окнами во двор. Там на полу сидели две маленькие девочки и старая няня. Старуха закрыла девочек с головой теплым платком.
— Здесь безопасно, — сказал хозяин. — Пули вряд ли пробьют внутренние стены.
Старшая девочка спросила из-под платка:
— Папа, это немцы напали на Москву?
— Никаких немцев нет.
— А кто же стреляет?
— Замолчи! — прикрикнул отец.
Я вернулся в свою комнату и, прижавшись к простенку, заглянул наискось в окно...
Я пытался увидеть людей, но вспышки выстрелов не давали для этого достаточно света. Судя по огню, красногвардейцы, наступавшие от Страстной площади, дошли уже до половины бульвара, где стоял деревянный вычурный павильон летнего ресторана. Юнкера залегли на площади у Никитских ворот.
Внезапно под окнами с тихим гулом загорелся, качаясь на ветру, высокий синий язык огня. Он был похож на факел. В его мертвенном свете стали наконец видны люди, перебегавшие от дерева к дереву. Вскоре второй синий факел вспыхнул на противоположной стороне бульвара. Это пули разбили горелки газовых фонарей, и горящий газ начал вырываться прямо из труб. При его мигающем свете огонь тотчас усилился. Я вернулся к хозяину.
— Надо уводить отсюда детей.
Мы спустились по черной лестнице в квадратный двор. Оказалось, что в Леонтьевском переулке огонь был еще сильнее, чем на Тверском бульваре. С четвертой стороны нашего двора вздымался брандмауэр соседнего дома. В нем не было ни одного окна.
Архитектор посмотрел на брандмауэр и выругался:
— Западня, — сказал он. — Наш дом обложен со всех сторон. Выйти некуда. Мы попали в мертвую полосу.
Уже светало. Люди около дворницкой оказались пекарями из булочной Бартельса, бывшей в этом же доме. Белый от муки бородатый пекарь — порт-артурский солдат – предложил перевести всех жильцов в дворницкую — самое безопасное место. Так началось многодневное сидение в дворницкой..."
28 октября 1917 года
Начинается штурм Кремля, занятого большевиками. Юнкера атакуют со стороны Спасских и Боровицких ворот и к утру занимают Кремль. По разным оценкам, в ходе штурма было убито от 50 до 300 солдат 56-го полка. У юнкеров потерь нет.
Центр Москвы контролируется силами, верными Комитету общественной безопасности. Полковник Рябцев вновь предлагает большевикам пойти на переговоры. Они соглашаются, но тянут время.
Вечером в Москву к большевикам прибывает подкрепление из подмосковных городов. В 18.00 бои возобновляются. Большевики атакуют занятые белыми Провиантские магазины на углу Остоженки, штурмуют дома на внутренней стороне Кудринской площади, выбивают юнкеров из Страстного монастыря.
Из дневника Яна Пече, члена Центрального штаба Красной гвардии в Москве:
"Кремль был окружен 4-й и 6-й ротами юнкеров 5-й школы прапорщиков. 27-го красногвардейцы решили прорваться. Пока готовились, по телефону было сообщено, что белогвардейцы готовятся наступать на Кремль. Был создан Революционный полковой комитет. На совещании ревкома было решено ударить по юнкерам изнутри Кремля навстречу нашим, пустив вперед два броневика. Однако выяснилось, что броневики уже захвачены офицерами Украинского полка, который охранял Николаевский дворец под командой полковника Ануфриенко. Освободить броневики они отказались и заявили, что хотят вывезти их с Кремля. Тогда солдаты 7-й роты вырыли ров у ворот гаража и у выходных ворот на улицу, поставили заграждения...
Юнкера в одном из переулков центра Москвы
Когда юнкера начали наступление, ворота Кремля были открыты, и с двух сторон вошли юнкера с опаской. Берзин приказал сдать всем оружие. Некоторые солдаты неохотно бросали винтовки, клали их у своих ног, у некоторых были даже слезы на глазах. Солдаты же Украинского полка бросали винтовки шагов за 10 и быстро поворачивались спиной к оружию. Солдаты-большевики 56-го полка еще держались и не хотели сдаваться...
Юнкера передвигались дальше вглубь Кремля с двух сторон. Шли колоннами: впереди пулеметчики-офицеры с пулеметами. Солдаты, не хотевшие сдаваться и находившиеся около стены с частью красногвардейцев, открыли при виде юнкеров огонь. Юнкера в панике бросились бежать к стенам, а некоторые обратно за ворота с криком: "Измена, измена! Где Рябцев?" В это время около стены проходили броневики. Солдаты, увидя их, решили, что это наши броневики, и усилили огонь. Но вдруг броневики остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты были ошеломлены, но все же продолжали стрелять.
Когда юнкера вошли в Кремль, был удобный и решительный случай в пользу Красной гвардии, - они шли густыми колоннами и были ужасно робки и несмелы.
Вот в этот момент, возможно было побить все колонны не только из пулеметов, но даже из винтовок. Солдаты были уверены, что мы отстоим Кремль, и побили бы юнкеров..."
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"Опять выстраиваемся. Наш взвод идет к генералу Брусилову с письмом, приглашающим его принять командование всеми нашими силами. Брусилов живет в Мансуровском переулке, на Пречистенке.
Выходим на Арбатскую площадь. Грустно стоят наши две пушки, почти совсем замолкшие. Почти все окна — без стекол. Здесь и там вместо стекол — одеяла.
Разрушенный центр города
Москва гудит от канонады. То и дело над головой шелестит снаряд. Кое–где в стенах зияют бреши раненых домов. Но… жизнь и страх побеждает. У булочных Филиппова и Севастьянова толпятся кухарки и дворники с кошелками. При каждом разрыве или свисте снаряда кухарки крестятся, некоторые приседают...
Пречистенка. Бухают снаряды. Чаще щелкают пули по домам. Заходим в какой-то двор и ждем, чем кончатся переговоры с Брусиловым. Все уверены, что он станет во главе нас. Ждем довольно долго — около часу. Наконец возвращаются от Брусилова.
— Ну что, как?
— Отказался по болезни.
Тяжелое молчание в ответ..."
29 октября 1917 года
На Остоженке и Пречистенке баррикады, на Тверском бульваре окопы, у Никитских ворот оборудованы пулеметные точки белых и красных. Идет постоянная перестрелка.
На Тверской улице у здания Моссовета установлены шесть полевых орудий красных. Они стреляют в сторону занятой юнкерами гостиницы "Метрополь". Белые обороняются на Большой Никитской. Ночью юнкера атаковали позиции красных на Тверском бульваре, взяли в плен около 30 человек, но потом, под артиллерийским огнем, вынуждены были отойти.
Из дневника Константина Паустовского, студента Московского университета:
"...Кончились продукты. В нашем доме был маленький гастрономический магазин. Ничего больше не оставалось, как взломать его.
До сих пор я помню этот магазин. На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок...
Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки, как дрова. Сверху я положил круглый, как колесо, толстый швейцарский сыр и несколько банок с консервами.
Красногвардейцы на одной из улиц Москвы
Когда я бежал обратно через двор, что-то зазвенело у меня под руками, но я не обратил на это внимания. Я вошел в дворницкую, и единственная женщина, оставшаяся с нами, жена дворника, бледная и болезненная, вдруг дико закричала. Я сбросил на пол продукты и увидел, что руки у меня облиты густой кровью. Через минуту все в дворницкой повалились от хохота, хотя обстановка никак не располагала к этому. Все хохотали и соскабливали с меня густое томатное пюре.
Когда я бежал обратно, стрелок все же успел выстрелить, пуля пробила банку с консервами, и меня всего залило кроваво-красным томатом...
Мой хозяин вспомнил, что у него на кухне остался мешок черных сухарей. Я вызвался пойти за ними.
Я начал шарить в буфете, разыскивая сухари. В это время с бульвара послышались крики и топот ног. Я пошел в свою комнату, чтобы посмотреть, что случилось. По бульвару цепью бежали с винтовками наперевес красногвардейцы. Юнкера отходили, не отстреливаясь.
Впервые я видел бой так близко, под самым окном своей комнаты. Меня поразили лица людей — зеленые, с ввалившимися глазами. Мне казалось, что эти люди ничего не видят и не понимают, оглушенные собственным криком".
30 октября 1917 года
Бои идут с переменным успехом. Красные то захватывают дома на Никитской улице и Остоженке, то отступают под атаками юнкеров.
К полудню снизу по бульварам к Никитским воротам движется колонна из 300 красногвардейцев. Их останавливают у памятника Гоголю плотным огнем. На постаменте памятника и сейчас видны следы от пуль, выпущенных то ли красными, то ли юнкерами.
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"... Мне шепотом передают, что патроны на исходе. И все передают эту новость шепотом, хотя и до этого было ясно, что патроны кончаются. Их начали выдавать по десяти на каждого в сутки. Наши пулеметы начинают затихать. Противник же обнаглел как никогда…
Оставлено градоначальство. Там отсиживались студенты, окруженные со всех сторон большевиками. Большие потери убитыми. Вечер. Снаряжают безумную экспедицию за патронами к Симонову монастырю. Там артиллерийские склады.
С большевистскими документами отправляются на грузовике молодой князь Д. и несколько кадетов, переодетых рабочими. Напряженно ждем их возвращения. Им нужно проехать много верст, занятых большевиками. Ждем…
Проходит час, другой. Крики:
— Едут! Приехали!
К подъезду училища медленно подкатывает грузовик, заваленный патронными ящиками.
Приехавших восторженно окружают. Кричат "Ура!".
Спешно посылаем патроны на телефонную станцию. Несчастные юнкера, сидящие там в карауле, не могут отстреливаться от наседающих на них красногвардейцев.
При вскрытии ящиков обнаруживается, что три четверти привезенных патронов — учебные, вместо пуль — пыжи".
31 октября 1917 года
Бои на Тверской, красные занимают всю улицу, пытаются штурмовать Иверские ворота, но останавливаются под пулеметным огнем.
Начинается обстрел Думы. Юнкера и депутаты переходят в Кремль. В здании остаются только офицеры ударного батальона и часть студентов-добровольцев.
Разрушенная московская улица
Из дневника Яна Пече, члена Центрального штаба Красной гвардии в Москве:
"К 4 часам утра тремя отрядами Красной гвардии мы оцепили со всех сторон все три кадетских корпуса и Алексеевское военное училище, представлявшее собой наиболее грозный офицерский и юнкерский очаг контрреволюции не только для всего района, но и для всей Москвы. Толстые каменные стены Алексеевского и других училищ представляли собой настоящую крепость...
Уже приготовились к наступлению, вырыли окопы, построили баррикады и тем прервали движение юнкеров, не дав им пробиться в центр. Но этого было мало. Нужно было разгромить их. Мы начали обстрел Алексеевского училища из 6-дюймовых орудий со стороны Замоскворецкого, Бауманского, Рогожско-Симоновского районов. Эта бомбардировка заставила часть юнкеров выбросить белый флаг..."
1 ноября 1917 года
Большевики попытались выбить офицеров и юнкеров из театра "Унион", понесли большие потери. На Остоженке красные перешли в наступление. Белые выбиты с улицы.
Также большевики заняли "Метрополь" и Красную площадь, установили орудия напротив Боровицких ворот. По Кремлю стреляют полевые орудия красных от Большого театра.
В 14.00 большевики идут на штурм Кремля. Штурм проваливается, убито около 30 человек. В отместку красные на площади перед гостиницей "Метрополь" устраивают показательные расправы над ранеными юнкерами, захваченными в здании Думы. Юнкеров пытаются спасать сестры милосердия и прохожие, но большевики грозят, что будут убивать каждого, кто попытается спасти "сволочь".
Из дневника Константина Паустовского, студента Московского университета:
"Я оторвался от окна, когда услышал на парадной лестнице торопливый топот сапог. С треском распахнулась дверь с лестницы в переднюю и с размаху ударилась в стенку. С потолка, посыпалась известка... В дверях стоял пожилой человек в ушанке и с пулеметной лентой через плечо. В руках у него была винтовка. Одно мгновение он пристально и дико смотрел на меня, потом быстро вскинул винтовку и крикнул:
— Ни с места! Подыми руки!
Я поднял руки.
— Чего там, папаша? — спросил из коридора молодой голос.
— Попался один, — ответил человек в ушанке. — Стрелял. Из окна по нас стрелял, гад! В спину!
Только сейчас я сообразил, что на мне надета потрепанная студенческая тужурка, и вспомнил, что, по словам пекаря, у Никитских ворот на стороне Временного правительства дралась студенческая дружина.
В комнату вошел молодой рабочий в натянутой на уши кепке. Он вразвалку подошел ко мне, лениво взял мою правую руку и внимательно осмотрел ладонь.
— Видать, не стрелял, папаша, — сказал он добродушно. — Пятна от затвора нету. Рука чистая.
— Дурья твоя башка! — крикнул человек в ушанке. — А ежели он из пистолета стрелял, а не из винтовки. И пистолет выкинул. Веди его во двор!
— Все возможно, — ответил молодой рабочий и хлопнул меня по плечу. – А ну, шагай вперед! Да не дури.
Я все время молчал. Почему — не знаю. Очевидно, вся обстановка была настолько безнадежной, что оправдываться было просто бессмысленно...
Двор был полон красногвардейцев. Они вытаскивали из разбитого склада ящики и наваливали из них баррикаду поперек Тверского бульвара.
— В чем дело? — зашумели красногвардейцы и окружили меня и обоих моих конвоиров. — Кто такой?
Человек в ушанке сказал, что я стрелял из окна им в спину.
— Разменять его! — закричал веселым голосом парень с хмельными глазами. — В штаб господа бога!
— Командира сюда!
— Нету командира!
— Где командир? Был приказ — пленных не трогать!
— Так то пленных. А он в спину бил. За это один ответ — расстрел на месте.
— Без командира нельзя, товарищи!
— Какой законник нашелся. Ставь его к стенке!
Меня потащили к стенке.
Никогда я не мог понять — ни тогда, ни теперь — почему, стоя у стены и слушая, как щелкают затворы, я ровно ничего не испытывал. Была ли то внезапная душевная тупость или остановка сознания — не знаю. Я только пристально смотрел на угол подворотни, отбитый пулеметной очередью, и ни о чем не думал. Но почему-то этот угол подворотни я запомнил в мельчайших подробностях...
Мне казалось, что время остановилось и я погружен в какую-то всемирную немоту. На самом же деле прошло несколько секунд, и я услышал незнакомый и вместе с тем будто бы очень знакомый голос:
— Какого дьявола расстреливаете! Забыли приказ? Убрать винтовки! (…)
Так я и не узнал, кто был тот молодой командир с маузером, что спас меня. Я не встречал его больше никогда. А я узнал бы его среди десятков и сотен людей".
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"С каждым часом хуже. Наши пулеметы почти умолкли. Сейчас вернулись со Смоленского рынка. Мы потеряли еще одного.
Теперь выясняется, что помощи ждать неоткуда. Мы предоставлены самим себе. Но никто, как по уговору, не говорит о безнадежности положения. Ведут себя так, словно в конечном успехе и сомневаться нельзя. А вместе с тем ясно, что не сегодня-завтра мы будем уничтожены.
Для чего-то всех спешно сзывают в актовый зал. Иду. Зал уже полон. В центре — стол. Вокруг него несколько штатских — те, которых мы вели из городской думы.
На стол взбирается один из штатских.
— Кто это? — спрашиваю.
— Министр Прокопович.
— Господа! — начинает он срывающимся голосом. — Вы офицеры, и от вас нечего скрывать правды. Положение наше безнадежно. Помощи ждать неоткуда. Патронов и снарядов нет. Каждый час приносит новые жертвы. Дальнейшее сопротивление грубой силе — бесполезно.
Комитет общественной безопасности подписал сейчас условия сдачи. Условия таковы: офицерам сохраняется присвоенное им оружие, юнкерам оставляется лишь то оружие, которое необходимо им для занятий, всем гарантируется абсолютная безопасность. Эти условия вступают в силу с момента подписания. Представитель большевиков обязался прекратить обстрел занятых нами районов, чтобы мы немедленно приступили к стягиванию наших сил.
Сергей Прокопович, министр продовольствия ВП
В ответ тягостная тишина. Чей-то резкий голос:
— Кто вас уполномочил подписать условия капитуляции?
— Я член Временного правительства.
— И вы, как член Временного правительства, считаете возможным прекратить борьбу с большевиками? Сдаться на волю победителей?
— Я не считаю возможным продолжать бесполезную бойню, — взволнованно отвечает Прокопович.
Исступленные крики:
— Позор! Опять предательство. Они только сдаваться умеют! Они не смели за нас подписывать! Мы не сдадимся!
Прокопович стоит с опущенной головой. Вперед выходит молодой полковник, георгиевский кавалер, Хованский.
— Господа! Я беру смелость говорить от вашего имени. Никакой сдачи быть не может! Если угодно — вы, не бывшие с нами и не сражавшиеся, вы, подписавшие этот позорный документ, вы можете сдаться. Я же, как и большинство здесь присутствующих, — я лучше пушу себе пулю в лоб, чем сдамся врагам, которых считаю предателями Родины. Я только что говорил с полковником Дорофеевым. Отдано приказание расчистить путь к Брянскому вокзалу. Дорогомиловский мост уже в наших руках. Мы займем эшелоны и будем продвигаться на юг, к казакам, чтобы там собрать силы для дальнейшей борьбы с предателями. Итак, предлагаю разделиться на две части. Одна сдается большевикам, другая прорывается на Дон с оружием.
Речь полковника встречается ревом восторга и криками:
— На Дон! Долой сдачу!
2 ноября 1917 год
Продолжается обстрел Кремля большевиками. Одним из снарядов пробиты часы на Спасской башне, другой повредил Арсенал, еще несколько попали в соборы.
Вечером полковник Рябцев принимает решение о капитуляции войск Комитета общественной безопасности. Юнкера, офицеры и студенты разоружаются. Некоторых из них убивают на месте, но большинство рассеивается по городу. Полковника Рябцева и городского голову Руднева большевики берут под стражу. Точные цифры потерь обеих сторон за неделю боев неизвестны.
Юнкера на стенах Кремля
Из дневника Константина Паустовского, студента Московского университета:
"...В ночь на шестой день нашей "Никитской осады" мы все, небритые и охрипшие от холода, сидели, как всегда, на ступеньках дворницкой и гадали, когда же окончится затяжной бой. Он как бы топтался на месте.
Мы сидели, оцепенев. Мы ждали следующих выстрелов. (…)
— Похоже, конец, — вполголоса заметил старый пекарь. — Надо бы пойти поглядеть.
Мы осторожно вышли на Тверской бульвар. В серой изморози и дыму стояли липы с перебитыми ветками. Вдоль бульвара до самого памятника Пушкину пылали траурные факелы разбитых газовых фонарей. Весь бульвар был густо опутан порванными проводами. Они жалобно звенели, качаясь и задевая о камни мостовой.
На трамвайных рельсах лежала, ощерив желтые зубы, убитая лошадь. Около наших ворот длинным ручейком тянулась по камням замерзшая кровь. Дома, изорванные пулеметным огнем, роняли из окон острые осколки стекла, и вокруг все время слышалось его дребезжание.
Во всю ширину бульвара шли к Никитским воротам измученные молчаливые красногвардейцы. Красные повязки на их рукавах скатались в жгуты. Почти все курили, и огоньки папирос, вспыхивая во мгле, были похожи на беззвучную ружейную перепалку.
У кино "Унион" к фонарному столбу был привязан на древке белый флаг. Около флага под стеной дома шеренгой стояли юнкера в измятых фуражках и серых от известки шинелях. Многие из них дремали, опираясь на винтовки. К юнкерам подошел безоружный человек в кожаной куртке. Позади него остановилось несколько красногвардейцев.
Юнкера Московского военного училища
Человек в кожаной куртке поднял руку и что-то негромко сказал юнкерам. От юнкеров отделился высокий офицер. Он снял шашку и револьвер, бросил все это к ногам человека в кожаной куртке, отдал ему честь, повернулся и медленно, пошатываясь, пошел в сторону Арбатской площади.
После него все юнкера начали по очереди подходить к человеку в кожаной куртке и складывать к его ногам винтовки и патроны. Потом они так же медленно и устало, как и офицер, шли по Никитскому бульвару к Арбату. Некоторые на ходу срывали с себя погоны.
Из дневника Сергея Эфрона, юнкера Московского Александровского военного училища 1917 года:
"Оставлен Кремль. При сдаче был заколот штыками мой командир полка — полковник Пекарский, так недавно еще бравший Кремль. Училище оцеплено большевиками. Все выходы заняты. Перед училищем расхаживают красногвардейцы, обвешанные ручными гранатами и пулеметными лентами, солдаты…
Когда кто-либо из нас приближается к окну — снизу несется площадная брань, угрозы, показываются кулаки, прицеливаются в наши окна винтовками. Внизу, в канцелярии училища, всем офицерам выдают заготовленные ранее комендантом отпуска на две недели. Выплачивают жалованье за месяц вперед. Предлагают сдавать револьверы и шашки.
— Все равно, господа, отберут. А так есть надежда гуртом отстоять. Получите уже у большевиков.
Своего револьвера я не сдаю, а прячу так глубоко, что, верно, и до сих пор лежит ненайденным в недрах Александровского училища. (…)
Похороны юнкеров, на лентах написано "Жертвам народного безумия"
Панихида по павшим. Потрескивает воск, склонились стриженые головы. А когда опустились на колени и юнкерский хор начал взывать об упокоении павших со святыми, как щедро и легко полились слезы, прорвались! Надгробное рыдание не над сотней павших, над всей Россией. Напутственный молебен. Расходимся.
Встречаю на лестнице Гольцева:
— Пора удирать, Сережа, — говорит он решительно. — Я сдаваться этой сволочи не хочу. Нужно переодеться. Идем.
по материалам https://dzen.ru/media/ruposter...
Знамя юнкеров подхватили добровольцы Корнилова.Борьба разгоралась......
Оценили 0 человек
0 кармы