17 августа 2018 года нашему товарищу Максиму Александровичу Гулевскому, позывной Двойка, исполнилось бы 44 года. Двойка служил вместе с бойцами «Сути времени» в Отдельном батальоне специального назначения «Хан». Он был замечательным человеком и командиром. Руководимая им группа провела 25 успешных операций, не понеся при этом потерь. Сам он погиб 26 марта 2016 года при выполнении ответственного задания.
Весной этого года корреспонденты донецкой миссии «Сути времени» обратились к маме Двойки Татьяне Григорьевне Гулевской и его сестре Дарье Александровне с просьбой рассказать о Максиме, его детстве, его человеческом становлении. Эти рассказы легли в основу фильма «Колыбельная для сына». Однако остались большие фрагменты интервью Дарьи Александровны, не вошедшие в фильм. С ее разрешения публикуем текст интервью полностью.
КВ: Расскажите, пожалуйста, о семье, в которой Вы росли, о Ваших родителях.
Дарья Александровна: Мы с братом не ругались, не сплетничали друг о друге. Если случалось нашкодить, то получали оба. Но у нас не было такого, чтобы нас сильно наказывали или, наоборот, поощряли. Мама овдовела рано, осталась с двумя детьми. Она не давала нам готовых решений, а, скажем так, указывала направление. Приходишь к ней: «Мам, помоги вот это сделать». Она подскажет, как это сделать, но вместо тебя не будет делать: «Вот если ты сам не разберешься, тогда приходи, я тебе помогу». Но после этих слов ни Максим, ни я уже к ней не ходили, мы уже докапывались до сути сами. Огромное ей за это спасибо. Она считала, что главное — указать направление. А вот пути решения мы должны были найти сами. То есть у нас не было ни родительской «диктатуры», ни полной свободы.
КВ: Можете вспомнить какую-нибудь интересную историю о детстве Максима, связанную с Вами или с мамой?
Дарья Александровна: Когда папа еще был живой, мы поехали в деревню Краногоровку к его родителям. Ну, мы — дети — бегали, прыгали. У них там стоял мотоцикл, а рядом коса — косили недавно траву. Мы с Максимом играли в догонялки… Первый шрам у Максима — лично от меня. Он, убегая, хотел запрыгнуть на мотоцикл и напоролся на косу. Рана была такая, что буквально два миллиметра оставалось до сухожилия. Повезли в больницу зашивать. Он спрашивает: «Мама, а это больно?» А она говорит: «Ну, почему больно? Ты же знаешь, как на швейной машинке строчат?» — «Да...» — «Тут то же самое — тебе ногу застрочат, больно не будет!» (Смеется.) Успокоила!
Мы с Максимом друг друга «выгораживали».
Захотелось нам как-то раз расплавить свинец... Ну, свинец же плавится быстренько и легко... А мама нас ругала за то, что мы плавим свинец.
Мы были у бабушки, закрылись на балконе, расплавили этот свинец и в формочку из пластилина его налили. Пластилин тает, свинец течёт мне на ногу... Кричать нельзя — в соседней комнате мама с бабушкой, они будут ругаться... Максим закрывает мне рот рукой, я вцепляюсь руками в его ногу. И мы сидим, ждем, пока этот свинец выльется мне полностью на ногу. Вылился. Свинец мы отколупали, смотрим — волдырь. Ну, что... проткнули волдырь, замотали ногу... Так, носки оплавились, мама заметит... что делать? Переворачиваем носки на другую сторону. Надо ехать домой.
Идём. Мама спрашивает: «А что это ты хромаешь?» — «Да ногу натерла!» Мама узнала, что я вылила себе свинец на ногу, только дома часа через три... (Смеется) А потом надо было снимать этот носочек, который приклеился... Это так мы друг друга мужественно, можно сказать, покрывали.
КВ: Ваша мама говорит, что Максим «сам такой вырос». Можете это как-то прокомментировать? Что значит «сам»? Это же ее влияние, ее воспитание...
Дарья Александровна: Мама недавно рассказывала: ночь, они дома... ему, наверное, лет пятнадцать-шестнадцать… А раньше бывало, что поселок на поселок, улица на улицу шли… Стучат к нам в окна, двери… «Теть Тань, там Лидиевка (например) пошла на нас… Можно Максима?» Она его будит: «Максим, там тебя зовут. Лидиевка на вас напала». Три часа ночи. Бегут. А она потом сидит такая: «Боже мой, куда я сына отправила?» Говорит: «Ну, как? Друзья же позвали, надо отправить». То есть первый позыв — она его отправила, а потом задаётся вопросом: «А куда я его отправила?» Другая б сидела: «Нет, я его не отпущу!» Вот так вот…
Было один раз тоже — воспитательный момент, мама его вспоминает до сих пор… Что-то он набедокурил, попал маме под горячую руку. А знаете, есть шахтная лента — кардолента… Мама что-то дома чистила, краску какую-то счищала… Максим должен был прийти помочь, а он не помог. Ну, получил этой кардолентой по спине — она вывернула ее другой стороной. Он ей говорит: «Мама, я понял. Но почему ты не могла просто сказать?» Она: «Я тебе говорила несколько раз». Потом сели, обнялись, мама поплакала, сына поплакал, уперся ей в плечо, сказал: «Мама, прости, я больше не буду…» Это единственный раз, наверное, за всю сознательную жизнь мама воспитала сына...
А в принципе отношения вот у них были очень близкие. Я вот не любитель была, знаете, сидеть на коленочках, прижаться к маме… Такого не было. Максим — любил. То есть он мог сесть возле мамы или (когда маленький был) на коленки к ней сесть, прислониться к ней. Они были тесно связаны. Отец на него, конечно, тоже повлиял. Он был нашим наставником, учил нас с маленького возраста… Папа вечно пилил, строгал, а мы, дети, были возле него. У папы было увлечение — из шпона делать картины, и мы с Максимом сидели, этот шпон зачищали, приклеивали, мозаики составляли…
Можно сказать, у нас дружная семейка была, которая друг другу всегда помогала. Если кто-то о чем-то просил — сразу откликались. В любое время, мама ли позвонит, бабушка или Максим звонил: «Мне надо…» — собираемся и едем.
В любое время ехали. Сейчас, конечно, так не поедешь — комендантский час... А так — по первому зову.
Если Максим был в какой-то компании, а ему надо домой идти, всегда приходила я, говорила: «Максим, сколько тебе времени еще нужно?» — «Минут десять.» — «Хорошо…» Даю десять минут. Потом говорю: «Максим, надо идти домой, десять минут прошло». Ну, друзья начинают: «Да что ты, подумаешь — баба тебе сказала, а ты идешь…» А он: «Нет, — говорит, — если сказали — надо идти». Не было такого, что, мол, младшая сестра — и чего я должен ее слушать…
КВ: Вы однажды упомянули, что он быстро повзрослел.
Дарья Александровна: Да, повзрослел он очень быстро. Когда отец умер, Максиму было 14. А поэтому, скажем так, на детские шалости времени у него уже не осталось. Ну, подростки они и есть подростки, в принципе шалят, но с 16-ти лет он уже пошел работать. Он закончил школу, после школы поступил в училище, а после училища сразу пошел на шахту. Проработал он там, по-моему, порядка десяти лет.
Я, когда 9 классов закончила, говорю: «Я пойду в училище». А он: «Нет, ты будешь заканчивать 11 классов. Пока я работаю — ты учишься». Может быть, благодаря этому я и выучилась.
После шахты он работал в термоцехе, там закаляли металл. Потом ещё чуть-чуть поработал на шахте на поверхности.
А потом ушёл на кабельный завод электриком и там поднялся по служебной лестнице, стал начальником цеха. Потом его направили учиться — у него неполное высшее, закончил три курса, перешёл на четвёртый, но не доучился — погиб. Он стал даже начальником по энергетике на заводе.
Думаю, все это — благодаря своему характеру. Если он какую-то цель ставил перед собой, то потом неуклонно шел к этой цели. А благодаря тому направлению, которое дали ему отец и мать, в нем не было расхлябанности, он всегда был собранный. Но он умел и пошутить. Максим очень легко заводил друзей, у него было очень много знакомых. То есть он был легкий в общении.
Папа у нас был такой же легкий в общении, у него тоже было много друзей и знакомых... Максима хоронили — было очень много людей, вся улица была заполнена. И папу хоронили — тоже улица была заполнена, постоянно шли люди...
Все-таки это благодаря родителям он таким был. Они заложили в нас это — мы ставим цель, но если понимаем, что эту цель нельзя достигнуть в данной ситуации, мы ищем какие-то пути, чтобы препятствие обойти, но все равно прийти к поставленной цели. У любой задачи бывает два-три решения. И тем или иным путем, но к цели можно прийти. Да, это заложили родители.
В какой-то мере мама считает себя жестокой — ей кажется, что она нам не додала детства. Но я считаю свое детство замечательным. На наше детство пришелся развал СССР, но это же не вина родителей. Родители нас вырастили, дали нам образование, дали нам путевку в жизнь, и мы за это можем быть только благодарны. У нас замечательные родители!
КВ: Как Ваша мама отнеслась к тому, что Максим пошел в ополчение?
Дарья Александровна: Мы, наверное, были к этому морально готовы. Потому что когда началась вся эта заваруха...
Когда ты смотришь на экран телевизора или читаешь новости, то это одно. Когда начали Славянск бомбить, тогда мы еще смотрели, но это было далеко. А когда у себя дома ты видишь, как летит самолет и сбрасывает на аэропорт, то ты понимаешь, что это уже не далеко, это рядом, это уже здесь. И смысл сидеть дома? Ты не знаешь, когда к тебе придут. Почему не отстоять свою точку зрения?
Мама переживала, скорее всего, но опять-таки, с легкой руки, она говорит: «А кто, если не мы?» Она спокойно к этому отнеслась, потому что она знала: это сугубо его решение, принял он его лично сам, никто его не двигал туда: «Ты должен, ты обязан». Нет. Это было его решение, сам выбрал. Хотя его уговаривали: «Максим, ну, маленький ребенок… Два года ребенку, ну, куда ты…зачем?» — «А я должен обеспечить своему ребенку светлое будущее». То есть сидеть на диване или в пивбаре пить пиво, говорит, я не буду. Поэтому он и Денис [сводный брат Максима и Дарьи — ред.] пошли… Начинали с самых низов, поднялись наверх. Так что мама в принципе не была против. Она была морально готова к тому, что сын не будет сидеть на месте, потому что, скажем так, было на кого опираться. Дедушка у нас прошел всю войну. Он летчик, были ранения, дошёл до Берлина. Папа служил на Кубе. То есть твои родственники могли что-то делать для своей Родины, а ты нет? Да, мы должны делать это.
Мы воспитывались в таком вот патриотическом духе. Мы знаем свою историю. Историю делает кто? Историю делают простые люди, не политики. Историю делают люди, на людях всё держится. Поэтому поднялись — и пошли.
Тяжело было, конечно, когда узнали о смерти Максима. Мне позвонил знакомый, спрашивает: «Даша, а что с Максимом? Что-то случилось?» И тут же звонит мама, говорит: «К нам едет офицерский состав...» Ну, мы ноги в руки и на такси помчались к ней. Когда едет офицерский состав с командующим, то это даже не плен, это означает ранение со смертельным исходом. Было очень тяжело. Но надо было брать всё в свои руки и не давать раскисать остальным. Мы держимся, поддерживаем маму. Главное, что Максим оставил после себя след — у него есть дочка. Я думаю, что она вырастет таким же умным, сознательным человеком. Когда он погиб, она была совсем маленькая. Но по фотографиям, видео она его узнаёт: «Это мой папа, он на небе, он меня защищает».
КВ: Спасибо Вам огромное за рассказ.
Фильм «Колыбельная для сына» можно посмотреть по ссылке.
Оценили 8 человек
11 кармы