За эти 5 лет Донбасс стал моим вторым домом. Если сложить все командировки, начиная с марта 2014-го, получится, что я прожил здесь почти год.
Я видел здесь всякое. Щенячью радость первых бескровных побед. Цыганский повстанческий табор в захваченной Донецкой обладминистрации, набитой воинами и паникерами. Впрочем, паникеров и тогда отправляли мыть туалеты – никто не верил по настоящему в авиабомбежки, баллистические ракеты «Точки У» и артобстрелы. Помню Тимошенко, приехавшую мириться с Донбассом «на публику» - ее больше интересовало прямое включение в эфир украинского ТВ, чем поиск компромиссов. Помню последние работающие банкоматы, выдающие бумажки по одной гривне. Стремительно закрывающиеся брендовые магазины – лишь бы все распродать за копейки и уехать скорее в Киев. Пустые улицы, трава между стыков плитки у входа в зеркальные офисы, люди с оружием, грозный рокот артиллерии на горизонте. Помню, как вылизывал вилки и тарелки – мытье посуды в городе без воды, пустое расточительство. Вылетевшие стекла у трети города – после попадания «Точки У» в «Казенный завод» делающий взрывчатку для шахт. Трясущиеся полы в моей квартире – это минометы диверсантов ударили по больнице на проспекте Ильича и попали в морг, где лежал убитый и сожженный украинскими спецназовцами наш друг, фотограф Андрей Стенин. Как будто второй раз его убить хотели. Помню трупы на донецкой остановке – сидящие в троллейбусе, лежащие на газонах. Обычные горожане, ехавшие к 9 утра на работу. Шеренги интеллигентных донецких стариков, якобы продающих книги у входа в супермаркет – с циничным хохотом с телеэкранов, Украина перестала платить пенсии «старым сепарам». И сами эти пустые супермаркеты, заставленные шеренгами соков и кетчупа – как на закате СССР. И как не ездил на интервью без пакетов с макаронами и банками тушенки и сгущенки. Все помню.
Сейчас в Донецке тихо, артиллерии не слышно – украинская армия притихла под выборы. Я стою на балконе, над городом, жмурюсь от первого солнышка. Листвы еще нет, и я вдруг вижу десятки недостроенных зданий – офисов и жилых многоэтажек. Никогда их не замечал. В 2014 Донбасс переживал экономический рост и его просто срубили на взлете. И Россию подрубили, и Украину… В этот момент, на высоте 13 этажа, прямо на уровне моего лица, проходит с тихим жужжанием беспилотник. Крошечный, размером с детскую ладошку. Идет точно над осевой полосой проспекта, она для него ориентир. Что-то высматривает. Донецкие силовики, которых я потом спрашивал про этот странный летающий объект, лишь пожимали плечами: «Война!». Судя по размерам, беспилотник запускали из соседних дворов. Украинская агентура или разведка?
РАЗГОВОР ПОСЛЕ КОМЕНДАНТСКОГО ЧАСА
После 9 вечера дороги и улицы в республиках вымирают. Комендантский час здесь соблюдают свято, наказание суровое – две недели в тюрьме, или как тут говорят «на подвале». И не важно – кто ты, какие связи, кто за тебя будет просить. «Укропской агентуры» в городе прибавляется с каждым годом, по-другому и быть не может в этом затянувшемся и кровавом безвременье, где бедность пытается конкурировать с нищетой. С украинской стороны через соцсети идет постоянный поиск недовольных среди молодежи. Именно для нее, происходящее – самое тяжкое испытание, нет «советских» защитных блоков и исторической памяти. В день первых неудачных «выборов Порошенко» по интернету пытались разгонять информацию о «митинге против комендантского часа», рассказывали о «нарушении прав влюбленных», которым не погулять ночью. Но дурных не нашлось – я специально приходил посмотреть на них на Бульвар Пушкина.
Мой собеседник с позывным «Гудвин» приезжает ко мне в гости «на флажке», в 10 вечера, у него, конечно, есть все ночные пропуска, но выходить его встречать на улицу он сам не рекомендует. «В миру» Гудвин - Даниил Безсонов, официальный представитель Народной Милиции ДНР. Киевлянин, бывший милиционер. Улыбчивый и интеллигентный парень чуть за 30 лет и почти весь седой…
У меня были свои вопросы, но «Гудвина» вдруг прорывает и он много часов рассказывает, как приехал в Донецк из Киева 8 апреля 14-го и стал комендантом шестого этажа в мятежной обладминистрации. Рассказывает про малоизвестный кровавый штурм воинской части в Мариуполе: ловушку, которую устроили украинские спецслужбы повстанцам – чтобы отстрелить и задержать самых активных. Я приношу бумагу и ручку – «Гудвин» с мастерством военного топографа рисует схемы к каждому рассказу. Потом оборона Славянска. Бой под Красным Лучом – когда ополчение пробивало дорогу для первого гуманитарного «белого» конвоя из России.
Далеко за полночь, мы добираемся до сегодняшних дней:
- Можешь сравнить мотивацию ополчения и украинской армии. Пятый год война. Уже дольше, чем Великая Отечественная. Кто за что воюет?
- У нас нет уже давно ополчения, есть Народная милиция. Это полноценная армия. Но наша мотивация не изменилась с 2014 года. Мы защищаем мирное население живущее за нашими спинами. Большинство наших военных – местные ребята, они защищают своих близких и свои дома.
- А у противника?
- По нашим разведданным и показаниям их пленных, основная мотивация - это зарплата. С экономикой на Украине печально, военные, по сравнению с гражданскими, получают в три раза больше. (около 40 тысяч рублей, - корр.)
«Гудвин» горько и цинично замечает, что мобилизационный ресурс Украины, в сравнении с Донбассом, практически бесконечен - мол, «мясо на замену погибшему бойцу всегда найдут».
- Что Донбасс потерял и что приобрел за эти годы?
- Потерял людей, в первую очередь, привычный образ жизни, комфорт и достаток. Но, люди здесь поняли, за годы войны, что важнее не дома и машины, а человеческие отношения. Все остальное – наживное, поправимое. Но опыт единства – бесценен.
- Донбасс сможет простить? Я не знаю точно кого – Украину, или ее народ. Сможет?
- Жители Донбасса не считают украинцев врагами. Для нас враги те, кто пришел сюда убивать. Кто дал на это приказ.
Официальный представитель Народной Милиции ДНР Даниил Безсонов, "Гудвин".
- То есть, круг виноватых можно очертить?
- Конечно. Но возвращаться даже в обновленную Украину после всей пролитой крови… я не знаю, это не реально. Я не понимаю, что должно произойти.
Действительно, что должно произойти, чтобы «Гудвин» вернулся в родной Киев? Ответа пока нет.
НА КАРАЧКАХ. НО НЕ НА КОЛЕНЯХ
Следующей ночью я оказываюсь на фронте, на позициях батальона «Сомали». Перед этим – визит на базу батальона, где командир с позывным «Бойкот» хочет лично посмотреть на меня. «Бойкот» дружелюбен лишь жестами – лицо у него черное от вечного недосыпа, говорит с трудом. Выслушивает меня и приказывает открыть музей, те самые комнаты, где от выстрела в окно из огнемета, погиб легендарный командир и создатель батальона. «Гиви», Михаил Толстых, обычный донбасский парень, не знавший, что родился воином. Это странный музей – обычно, музеи стерильны. В этом пахнет обгоревшей амуницией, жжеными порохами, взрывчаткой и железом. За наполовину снесенной взрывом стеной (ее обломки покрасили и заштукатурили) – узенькая коечка застеленная «плацкартным» одеялом и стол с компьютером. Здесь Гиви, по-сути и жил, здесь и погиб. Я не знаю, какой степенью харизмы нужно обладать, чтобы даже после физической смерти, держать людей в орбите своего незримого влияния…
Это странный музей – обычно, музеи стерильны. В этом пахнет обгоревшей амуницией, жжеными порохами, взрывчаткой и железом
Глубокой ночью, уже на юге ДНР, под Коминтерново, меня встречает командир роты с позывным Литвин, молодой парень, воюющий в «Сомали» с первых дней создания батальона. Пять лет, четверть его жизни... Спрашиваю:
- Устал воевать?
Литвин говорит твердо – «нет». Война ему не то что бы нравится, он в этой войне оказался на своем месте. Я бросаю свою машину под маскировочной сеткой, надеваю бронежилет и пересаживаюсь в ополченческий «жигуленок». У него отключены фары, стоп-сигналы и подсветка приборной доски. Перед тем как тронуться в путь, водитель несколько минут сидит с закрытыми глазами – «включает ночное зрение». Мы медленно ползем буераками – справа, жарит огнями Мариуполь, занятый украинскими войсками, на одном отрезке пути я вижу даже светящиеся окна многоэтажек на окраинах. Здесь все господствующие высоты под противником, следствие разрекламированной тактики украинской армии – «прыжок жабы». Никакого стратегического преимущества эти прыжки украинцев по фронту не приносят, но кровь ополченцам портят. Спрашиваю Литвина:
- Если не секрет. Противника больше на вашем участке?
- Думаю, столько же. Может, у них есть резервы, но на позициях - не больше чем нас.
Дальше – пешком, быстро светлеет и Литвина это страшно беспокоит. Позиции в нескольких километрах от околицы села Саханка, и нам нужно пробежать открытое поле, лишь кое-где прикрытое лесопосадкой. Уже оказавшись в «опорном пункте», я наслушался историй – кто и как пересекал это поле. У бойца с позывным «Шрам» дорога к передовой траншее заняла несколько часов:
- По сантиметру проползал. Кроет и кроет из миномета, смотри! - показывает мне поцарапанный чехол каски и шкуру «броника».
Командир роты с позывным Литвин
Литвин меня предупреждает:
– Лучше не вставай в окопе, даже если он в рост. Они на нас смотрят с высоты, видят все по другому. Чем ты ниже, тем полезнее для здоровья, передвигайся на карачках. В школу пойдем?
- Какую?
- Школу Саханки.
- Она работает?!
- Да, три десятка детей учатся.
На фронте – полная тишина, лишь в стороне несколько раз щелкнул крупнокалиберный «Утес», будто и не по цели, а для проверки работы. Стрельба начнется в полдень, когда солнце будет светить в глаза ополчению.
В редких жилых дворах просыпающейся Саханки начинается сонное шевеление. Местные жители – все в возрасте, на нас не просто не обращают внимания, отворачиваются от камеры. Спрашиваю Литвина:
- Местные как к вам относятся?
- Местные тут особые. Все смотрят украинское телевидение. А другого и нет. До России всего 30 километров – но ваше телевидение не «добивает».
- И как у них настроение?
Литвин долго подбирает убедительные факты и все-таки находит их:
- В день выборов на переходах Майорск и Еленовка под Донецком было пусто. А у нас в Гнутово – очередь, выбирать президента Украины поехали. Вот так…
ДЕТИ НА ПЕРЕДОВОЙ
Саханку начали обстреливать с весны 2015-го. Сначала – памятник погибшим в Великой Отечественной, у «Азова», который тогда стоял на «передке», с мертвыми советскими солдатами были свои счеты. Потом стало прилетать через дорогу – в школу. Шоссе к Саханке простреливалось насквозь, били по всем машинам, не разбирая. Мы тогда кое-как добрались до многострадального села и обнаружили, что в двух десятках метров от разбитого мемориала, который еще пах свежей взрывчаткой, живет первоклассница Настя. С пороком сердца, который должны были ей прооперировать в Киеве, но не успели. Киев сам пришел в Саханку. На следующее утро, с военкором Семеном Пеговым и бойцами батальона «Спарта» мы вывезли Настю с семьей в безопасный городок Новоазовск. Договорились с администрацией, поселили в пансионате на берегу моря.
7 утра, школа уже открыта. Приезжают первые ученики – дети военных, стоящих на позициях совсем рядом. Бывают, здесь воюют семьями. Все окна школы в голубках вырезанных из бумаги:
- Чтобы к нам в окна ничего, кроме голубей не прилетало – объясняет мне директриса Оксана Самарская.
Школа в Саханке
- Давно в школу попадало?
- В феврале ни одного стекла не осталось на фасаде, партами и картоном забивали. И в марте - в столовую попало – мужчина погиб. Но у нас хорошее бомбоубежище, еще советское. И если обстрел, а дети в школу собрались, бегут, портфели бросают, мы потом ходим, собираем…
Я не хочу спрашивать, но пересиливаю себя:
- На детях как все это сказывается? На психике?
- Дети боятся…Но стараются показывают браваду. Вот начинают стрелять, мы им: «Так, спокойно, спускаемся в бомбоубежище». А дети: «Ну, что вы начинаете, да ничего не будет, прилетает далеко». Если стреляют, им обязательно нужно выйти на крыльцо, послушать. Знаете, у нас у всех тут уши навострены, мы должны знать – куда летит и откуда.
Узнаю с удивлением, что все учебники в школе российские, программы тоже ничем не отличаются. Есть выпускной класс – 11 человек. Директор говорит, что все мальчишки хотят быть военными. Показывает мне буклет Донецкого военного училища:
- Одному мальчику в мае уже 17 лет, он говорит: «Сразу пойду воевать». Они же живут среди военных.
Задаю свой «контрольный вопрос», но лучше бы молчал. Я не ожидал от этой железной женщины слез:
- Половину жизни потеряли, вырвали пять лет. Почти все село уехало… было 129 детей осталось 29. Жизнь остановилась…
Все окна школы в голубках вырезанных из бумаги
Чтобы как-то переключиться, показываю за окном директорского кабинета на синюю хатку:
- Там девочка Настя жила, мы ее вывозили в 2015 году.
Оксана Самарская
- Знаю. Они вернулись. Дождетесь Настю?
Я выхожу на школьное крыльцо. Для таких встреч у меня есть в рюкзаке тигр с лапами на магнитах, обнимающий конфету – для Насти. Но я не пойду к ней и ждать ее не буду. Больно и мучительно стыдно. Четыре года назад я был уверен, что все закончится через несколько недель, а хуже нет, чем дарить людям ложные надежды. Хуже только вранье и дети живущие на войне.
ВОПРОС РЕБРОМ
А выдержит ли сегодня ДНР наступление Украины?
Этот вопрос мучил меня все дни, пока я был в Донбассе. Ответил мне на него Даниил Безсонов, официальный представитель Народной Милиции ДНР:
- Мы заранее знаем о каждом их шаге. Мы готовы к любому развитию. Мы не отступим. Поэтому, у них нет шансов.
Оценили 30 человек
33 кармы