Укрощение гордыни (Моё)

Навеяно историями, рассказанными Аней Ревякиной…

Раньше говорил всем, что я знаю только два воспитательных метода. Первый назывался — делай, как я, второй — не делай, как я. Наверное, так оно и было. В процессе общения с ребенком, он видел все мои положительные и отрицательные стороны. По опыту общения с другими людьми, хорошо понимал, что я бываю несдержанным, надменным, вспыльчивым, слишком настойчивым и требовательным, слишком гордым, слишком зацикленным на собственных задачах и целях, неуступчивым, даже склочным и еще много-много всего, несмотря на все мои старания быть справедливым, коммуникабельным, отзывчивым и снисходительным. Как говорил один мой любимый поэт:»Я злой, как дьявол и добрей / И вряд ли стану, как все мы.» Моя дочь, конечно же, пользовалась моей смягченной реинкарнацией. Ей неведомы были худшие стороны моего эго.

Когда моя дочь еще ходила на горшок, я работал в универе. Ната была очень подвижной и потешной девочкой. Я называл её Какосей-Бабосей. Уже и не помню, откуда взялось это прозвище. То ли это был персонаж какой-то смешной детской книжки, то ли мы с ней откопали этого сказочного героя где-то на просторах интернета. Первое время я просто угорал с этого имячка…

Ната часто болела и потому мы отдали её в детский сад поздно. Видимо, общения со сверстниками ей не хватало и когда к ней приходила её старшая двоюродная сестра или двоюродные братья, расставания получались просто скандальными. После бурных игр, в которых Натке тщательно подыгрывали сестра или братья, ребенок не желал отпускать их домой, хоть ты тресни. Сопли, истерики, упрёки — весь протестный арсенал, восстание против несправедливости жизни…

Однажды наблюдал такую картинку из жизни. Молодая мамочка вышла из какого-то магазина, ведя за руку своё чадо. Видимо, она отказалась купить своему оболтусу какую-то игрушку или какую-то сладость. На моих глазах этот малолетний террорист устроил ей вырванные годы — орал, как резанный, бился в истерике, ложился на асфальт, дрыгал ногами и совершенно не реагировал на всякие увещевания. Я тогда подумал, что случись со мной такое, я бы опешил и сгорел бы от стыда, не зная, как с этим совладать. Потом долго боялся, что эта чаша меня не минует, так как жили мы скромно и не богато. Мне казалось, что контактируя со своими сверстниками, моё дитё обязательно чему-то начнет завидовать и предъявлять мне претензии. Не знаю почему, но со мной это так и не случилось. Даже никогда разъяснительные беседы на эту тему не вел со своим ребенком…

В мои обязанности входил вечерний моцион ребенка. Я прибегал с работы и должен был выгулять Нату. Иногда мы просто гуляли с ней вблизи дома, иногда ходили в магазины, реже — на берег Днепра или еще куда. Самым удобным для меня сюжетом было посещение дедушки и бабушки, моих родителей, которые жили в получасе ходьбы от нашего дома. Там ребенка всегда ожидало угощение, маленькие подарки, максимум внимания любящих родственников. Там я мог пару часов побыть на вторых ролях.

Моя история — зимняя. В том году снега было много. Ната очень любила, когда я тягал её на санках к дедушке и бабушке. В тот раз собрались ехать к бабушке и дедушке на троллейбусе. Нам и ехать-то было всего через две остановки. Я получил строгие инструкции на тот случай, если ребенок захочет писять:

— Не вздумай посадить её где-то под елочкой! Застудится, потом всю жизнь маяться будет!

Уяснив для себя важность момента, пытался требовать обязательного исполнения горшкового ритуала, но мои командирские полномочия не распространялись на детский мочевой пузырь. Расплата за мою недостаточную требовательность наступила, кажись, в первое же наше путешествие. Пока плелись на остановку, пока ожидали транспорта… Перед последней остановкой троллейбуса ребенок начал выказывать беспокойство. Вопросы в лоб помогли уяснить проблему.

От остановки троллейбуса до дома дедушки и бабушки — минут десять ходьбы не спеша. В тот раз, выйдя из троллейбуса, я сгреб её на руки и минут за пять добежал до дома.

Я негодовал. Руки и ноги отваливались. Но где-то внутри очень доволен был, что случай, как мне казалось, получился запоминающийся и поучительный. Но я ошибался! Это для меня случай был показательный, но не для беспечной Наты. История с несущественными отличиями повторилась через некоторое время…

Уже не помню, в какой из повторов я пришел к однозначному выводу, что … мой ребенок врёт мне и пытается пользоваться мной. Ей понравилось добираться до дома дедушки и бабушки на руках в спешном порядке, не тащясь уныло за мной по протоптаным в сугробах тропинках. Это несмотря на все мои предупреждения перестраховаться посещением горшка перед путешествием. Так не должно было быть и я должен был решительно предпринять какие-то действия.

Мы вышли на остановке возле Универсама и я отвел Нату в сторону. Возле елки был высокий сугроб от расчищенной дорожки, ведущей вдоль забора магазина. Мой внутренний зверюга рвался с цепи. Моё воображение рисовало драматическую картинку с падающей в сугроб дочерью. Потом сопли и плач всю дорогу в гости.

Я присел и заглянул в глаза Натке:

— Ната, кончай выделываться! Один раз врежу и ты улетишь в сугроб!

У меня полыхало. Это то состояние, из-за которого люди явно побаивались меня, несмотря на все мои старания быть дружелюбным и терпеливым. Я хотел напугать обманщицу, но почему-то все мои ухищрения — металлические нотки в голосе, красноречивый свирепый сверлящий взгляд, все эти грозные флюиды, исходящие от меня, совершенно не действовали на неё. Я уже почти не сомневался, что сейчас произойдет нехорошее.

Этот шкет в комбинезоне, которого я еще никогда не ударил, вдруг возмущённо выпалил:

— Я тебе тоже сейчас врежу и ты улетишь!

Трудно сказать теперь, как эта буря у меня внутри улеглась и какие мысли еще пронеслись у меня в голове. Помню только, что я подумал тогда, что если ударю своего ребенка, он на всю жизнь это запомнит. Я еще раз внимательно заглянул ребенку в глаза — там не было никакого страха! Я был потрясен — она не верила в то, что я могу её ударить! Если я остановлю этот сюжет, я обрету безграничное доверие этого наивного, милого создания. И наоборот, если я врежу ей — она ВСЕГДА будет опасаться меня. Я подумал о том, что даже после этой, закончившейся ничем, сцены, она надолго запомнит мою угрозу и в наших отношениях будет что-то потеряно.

Я несколько дней был под впечатлением от этого случая. Самое интересное, что через много лет я пытался напомнить ей эту историю, которая так потрясла меня тогда, но Ната совершенно не помнила её. Она помнила, как я возил её к дедушке и бабушке зимой и летом, но совершенно не помнила, как я пытался побить её.