Изба-читальня. В раю без перемен

Наступили выходные, а значит сегодня снова выходит рассказ из рубрики "Изба-читальня".
Сегодня у нас рассказ Всеволода Глуховцева "В раю без перемен". 

В РАЮ БЕЗ ПЕРЕМЕН

Древо познания покачивалось, ветви его дрожали – но лишь потому, что Адам легонько толкал рукою ствол: толкнёт и смотрит задумчиво, и странная улыбка на устах… Он ни с кем не говорил, и никого, кроме древа, не трогал, однако ж, нашлись такие, кто каждой дырке затычка. Один такой, вернее.
Это был, естественно, Сократ. Он и в той жизни любил встрясть во всё, что видел, и здесь ему мирно не жилось.
-Эй, дедушка, - сказал с ехидцей он. – Скажи, пожалуйста, а если ты опять вкусишь плода, тебя одного изгонят, или теперь уже всех?
Адам как будто и не слушал. Прошло секунд десять, прежде чем свёл взор на Сократа, посмотрел внимательно. Грустная улыбка изменилась, но грустной и осталась… Не сказав ни слова, он отвернулся и вновь занялся древом.
Но от Сократа так просто было не отделаться.
-Слушай, - не унялся он. – Если на древе есть плоды, то они сами упадут, когда созреют. А если нет, то нет. Зачем тогда трясти?..
Конечно, Адам и на этот вопрос отвечать не стал, зато возник Православный мыслитель. Его давно уже поддевали Сократовы выходки, и он проворчал вполголоса:
-Ну, понёс философ свой обычный вздор…
А Сократу только того и надо. Он вскинулся, задорно выставил плюгавую бородёнку:
-Вы что-то имеете против философии, почтеннейший?
Мыслитель был мужчина преначитанный, цитаты из него валились через фразу.
-Не философии, но философов. Они говорят, что ищут – стало быть, ещё не нашли, - отчеканил он слова Тертуллиана.
-Ага! А вы полагаете…
-А ну, хватит! – рявкнул вдруг Неизвестный солдат. – Шпаки! На кухню обоих! По три наряда!
Неизвестный солдат был ефрейтором, отсюда и замашки. Погиб он – вернее, по официальным данным, пропал без вести – в августе 1914-го близ города Ортельсбурга в Пруссии.
Мыслитель сник. Грубость на него тяжело влияла. Он чуть не заплакал. Сократу же такое было по колено:
-Слушайте, уважаемый! А почему вы – Неизвестный солдат? Почему не Неизвестный ефрейтор? Непонятно!
-А я вот тебе щас как дам промеж ног, и ты ляжки обдрищешь, - пообещал Ефрейтор. – И вмиг всё поймёшь.
Тут и Сократ замялся. Он знал, что у воина слова с делом не разойдутся… Помог Соломон:
-Ефрейтор суть старший солдат, - разъяснил он, чуть сузив красивые тёмные глаза. – Следовательно, никакого противоречия здесь нет.
И оглядел свои холёные пальцы, где, увы, не было легендарного перстня с надписью «И это пройдёт» - якобы отобрал на входе апостол Пётр, заявив, что ЭТО уже не пройдёт.
Сократу ещё хотелось поспорить, но опыт подсказывал, что лучше не надо. Поэтому он зажевал губами, обдумывая какую-нибудь тему для беседы… и нашлась тема. Он прицепился к Невинно убиенному младенцу:
-Эй, юноша! А вы знаете разницу между женщиной и автоматом с газ-водой?
Мыслитель поморщился. Сальности тоже оскорбляли его нравственные чувства. Да и вообще он не мог взять в толк, как очутился здесь этот язычник! Ладно там Соломон, Адам, Младенец, с ними всё ясно. В общем-то, объяснимо и присутствие Ефрейтора, хотя самого его Мыслитель не любил за грубость и буйство. Но Сократ, насмешник и бездельник, которого сами язычники не вытерпели! Но отец Амвросий!..
Каким путём сюда проник самозванец отец Амвросий, понять было решительно невозможно. Сократ, и тот был не таков. Этот же нагло объявил себя имеющим сан, лаялся со всеми, кроме Ефрейтора (побаивался) и Соломона (бесполезно) и втихаря писал Самому доносы на соседей.
Впрочем, писали здесь многие. Соломон продолжал «Екклесиаста». Ефрейтор корябал рапорты с просьбой наградить его Георгиевским крестом IV степени или хотя бы медалью «За храбрость», каковую на Земле получить не успел; даже посмертно не мог быть награждён, так как в списках погибших не значился: по его словам, снаряд немецкой мортиры грохнул в полуметре – и в клочья… Мыслитель, слушая этот рассказ, незаметно кривился, не очень верил, но помалкивал.
Сам он тоже склонялся к тому, чтобы написать – на Амвросия; дальше терпеть поганца было невмоготу, даже думать о нём невозможно без волнения. Вот и сейчас подумал, разволновался и напустился на Сократа:
-Опять вы с вашими скабрезностями! Вот уж воистину: почитай о нём у Диогена Лаэрция, найдёшь, что он был ростовщик, сверх того запятнал себя такими гнусностями, о коих и говорить непристойно.
Сократ воспрянул:
-Ну, это ваш Мережковский сочинил! Ну и что? Где он? И где я? То-то!.. Меня Данте, и тот в чистилище поместил. Смелости ему, конечно, не хватило, но…
Мыслителя как гвоздём снизу ткнули – от «чистилища». Он бешено вскочил.
-Что?! Ты тут ещё разведи папизм, старая сволочь! Чёрт…
И обмер. Слова колом встали в горле.
-О, Господи… - наконец выдавил он и кое-как перекрестился. – Прости мне прегрешения мои… Из-за вас осквернил уста… Что теперь будет?!
Тут как тут оказался отец Амвросий.
-Что будет?.. – вреднейшим тенором пропел он. – Высекут, вот что будет. И поделом! Осквернил уста он, ишь ты… Небось не Земле не так осквернял, а? В пост мясо жрал!
Мыслитель задохнулся, глаза завертелись как колёса, но сказать ничего не успел, Ефрейтор гаркнул первым:
-Молчать! Смир-рна! Развели бардак! На гауптвахту!
Взвизгнул отец Амвросий, затрясся, забрызгал слюной, заголосили всяк своё Мыслитель и Сократ, горько заплакал Младенец… буза пошла в раю, и над Землёю замутились небеса, зашумели ветра, хлынули грозовые ливни, где-то в океане вздыбилась волна, и…
И распахнулась дверь.
И враз всё смолкло.
Архангел Михаил обвёл всех таким взглядом, от которого Сократ повторно ощутил во рту вкус цикуты, а отец Амвросий испытал сильнейший позыв к стулу. Ефрейтору, и тому стало не по себе.
-Вы что, придурки, - негромко произнёс Михаил. – Совсем страх потеряли?..
Тишина стала ещё тише. Все застыли в таких позах, в каких застиг их гнев архангела.
-А ну… - он сделал паузу. - Лежать!
Спешно зазвякали пружины коек. Правда, Соломон, Адам и Младенец и так лежали, а все прочие мигом юркнули под одеяла, только Ефрейтор замешкался, держал фасон… Это вызвало окрик:
-А тебе что, отдельно повторять, да? Герой с дырой… Монументом стать хочешь, да? Так это я быстро! Гипса у нас много, заделаем, поставим, и будешь стоять в лучах заката… Ну?
Ефрейтор, бурча под нос, накрылся одеялом, стих… Михаил обвёл палату взглядом, погрозил Младенцу:
-Ты, выкидыш, не реви, понял? Только попробуй у меня занюнить, рад не будешь… Понял?
Тот всхлипнул:
-Я не выкидыш… Меня мачеха крысиным ядом извела. В кашу подсыпала…
-И я могу, - заверил его Михаил. – Легко!
Соломон ухмыльнулся. Едва заметно, но и это не скрылось от сурового ока.

-Улыбаемся, да? – спросил архангел и тоже улыбнулся, такой улыбкой, от которой слабонервного свело бы судорогой. – Ну-ну, давай… Доулыбаешься… Это ты врачам можешь мозги парить, а со мной номер не пройдёт, понял?.. Я вижу, что ты косишь, прячешься здесь. Смотри, могу взяться… Тогда сам рад будешь сбежать, да поздно будет… Ну?
Автор «Екклесиаста» слабонервным не был. Он неопределённо двинул бровью и молвил:
-Всё возможно, спору нет. Но ведь два… м-м… разумных существа всегда найдут компромисс, не так ли?
И его рука откуда-то из недр кровати выудила новенькую двухсотенную купюру, поиграла ею и оставила на одеяле.
Михаил внушительно откашлялся. Банкнота исчезла в кармане белого халата.
-Ладно, - голос смягчился. – Смотрите у меня, в последний раз… - хотел ещё что-то добавить, но тут в коридоре раздался топот, и в палату влетел ещё один санитар.
-Мишка! – крикнул он. – Я тебя обыскался! Давай скорей в приёмный покой, там одного буйного привезли, с белой горячкой. Пошли!
-Сейчас, - ответил Михаил. – Фикус заберу. Эти уроды зачем-то из вестибюля фикус спёрли.
Он взял кадку с древом, оглядел всех напоследок, предупредил:
-Смотрите… - и оба быстро вышли.
Тот, кто называл себя Адамом, повернулся к стенке, закрыл глаза. Он столько насмотрелся за столетия своих блужданий по Земле, и столько раз его считали сумасшедшим, преступником и обманщиком, что это ему стало давным-давно всё равно. Он устал.
Странно, но именно сейчас он вдруг ощутил, как устал. Как я устал, Боже мой!.. Он открыл глаза, увидал стену больничного цвета. Неужто… А?!
Он и не ожидал, что так вздрогнет. Вот он уже на другом боку, смотрит жадно… и взгляд его встретился с насмешливым взглядом Соломона.
-Что, прародитель, - шепнул тот. – Проняло?
И Адаму показалось, что этот умница и плут, зачем-то симулирующий болезнь, всё про него, Адама, знает: что он вовсе не Адам, а его старший сын, отправленный скитаться без приюта и покоя – знает и молчит.
-Да… - отшепнул он. Вышло хрипло. – Почудилось. Вроде как вот-вот… Но нет, мимо.
Ещё топать да топать.
Соломон подмигнул:
-Ну, ничего. Дойдём.
Последнее слово прозвучало с вопросом:
-Дойдём? – похоже на то.
-Должны, - Каин пожал плечами. – А иначе к чему это всё…
Тот рассмеялся беззвучно:
-Ладно, давай-ка спать, это лучше всего. Там, - показал пальцем вверх, - поговорим.
Его сосед кивнул, закрыл глаза. Там… Он попробовал вспомнить, что когда-то рассказывал ему отец… но память, память!.. Как давно это было, Боже мой, как давно! Свет, тепло – вот это помнилось. А больше ничего. Но он подумал, что, вернувшись, он узнает всё и встретит всех, будто и не было их, этих лет. И это хорошо, наверное… Да хорошо, конечно, что же тут плохого. Вернёмся! Надо подождать. Подождать… Ну, подождём. Вернёмся. Все.

Всеволод Глуховцев

Если кто-то захочет поблагодарить автора - Yandex 410018582220491