Трагедия, а не праздник

Текст не мой, но я согласен.

Я не понимаю этого слова «Праздник». Я не знаю ничего, страшнее войны. Война – это коллективное безумие, это миллионы убитых и десятки миллионов раненых.

Это сироты, калеки, котлы, голод, пленные, стертые с лица земли города, минные поля, беженцы, продовольственные карточки, похоронки, дезертиры, повешенные, массовые расстрелы, гниющие трупы, обстрелы и бомбардировки, заградотряды, мародеры, пытки, изнасилования, каннибализм. Это Треблинка, Бухенвальд, Катынь, Бабий Яр, Ржев, Львовский погром, Сталинград, Дрезден, Хиросима. Это опыты Йозефа Менгеле, ГУЛАГ, японский отряд 731, Нанкинская резня. Это воюющие дети и дети, работающие по 16 часов у станка. Это женщины, роющие противотанковые рвы и женщины, тянущие борону вместо лошади. Это высланные народы: корейцы, немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы.

Я не понимаю, какой может быть праздник после чудовищной трагедии. Что можно праздновать после блокады Ленинграда и Холокоста? Все, что хотите, пойму – скорбь, слезы, горе, память, похоронный марш, тишину. Но не литавры, фанфары, военные марши, салюты и фейерверки. Сразу после окончания войны понимаю счастье, что эта бойня закончилась, а вот сегодня – нет. Мой дед прошел через всю войну, начиная с Финской. Он не мог смотреть военные фильмы. Говорил, что все там вранье. Что никто не ходил в атаку с криками «За Сталина». Все только матерились. Рассказывал, что там было очень страшно. Он встречался с однополчанами и они пили за мертвых и за живых. Но это был не праздник. В трагедии нет место радости.

Я ненавижу лозунги «Можем и повторить» и «На Берлин за немками». Я не понимаю, как можно одевать детей в военную форму. Я не люблю военные парады в мирном городе. 

Две женщины на улицах блокадного Ленинграда разделывают труп лошади, 1941 год.

Н. Никулин «Воспоминания о войне»:

Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года.

- Что за странный народ? Мы наложили под Синявино вал из трупов высотою около двух метров, а они все лезут и лезут под пули, карабкаясь через мертвецов, а мы все бьем и бьем, а они все лезут и лезут... А какие грязные были пленные! Сопливые мальчишки плачут, а хлеб у них в мешках отвратительный, есть невозможно! (слова немецкого офицера)

Но самую подлую роль сыграют газетчики. На войне они делали свой капитал на трупах, питались падалью. Сидели в тылу, ни за что не отвечали и писали свои статьи - лозунги с розовой водичкой. А после войны стали выпускать книги, в которых все передергивали, все оправдывали, совершенно забыв подлость, мерзость и головотяпство, составлявшие основу фронтовой жизни. Вместо того, чтобы честно разобраться в причинах недостатков, чему-то научиться, чтобы не повторять случившегося впредь - все замазали и залакировали.

Я вот так вижу войну. И для меня День Победы – это не праздник. Это скорбь по погибшим и «Никогда больше»