Как так получилось у скромного Киевского паренька? Про таких говорят - и швец и жнец, и на дуде игрец. Художник, философ, критик, переводчик и конечно поэт Земли Русской:
Враждующих скорбный гений
Братским вяжет узлом,
И зло в тесноте сражений
Побеждается горшим злом.
Взвивается стяг победный…
Что в том, Россия, тебе?
Пребудь смиренной и бедной —
Верной своей судьбе.
Люблю тебя побежденной,
Поруганной и в пыли,
Таинственно осветленной
Всей красотой земли.
Люблю тебя в лике рабьем,
Когда в тишине полей
Причитаешь голосом бабьим
Над трупами сыновей.
Как сердце никнет и блещет,
Когда, связав по ногам,
Наотмашь хозяин хлещет
Тебя по кротким глазам.
Сильна ты нездешней мерой,
Нездешней страстью чиста,
Неутоленною верой
Твои запеклись уста.
Дай слов за тебя молиться,
Понять твое бытие,
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твое.
Автобиография.
"...Я родился 16 мая 1877 года, в Духов день, "когда земля - именинница". Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах. Поэтому прошлое моего духа представлялось мне всегда в виде одного из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к святому Иерониму и воспринимали таинство святого крещения. Я язычник по плоти и верю в реальное существование всех языческих богов и демонов - и, в то же время, не могу его мыслить вне Христа.
Родился я в Киеве и корнями рода связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни, а из воспоминаний Францевой, что фамилия того кишиневского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками.
На своей родине я никогда не жил. Раннее детство прошло в Таганроге и Севастополе. Севастополь помню в развалинах, с большими деревьями, растущими из середины домов: одно из самых первых незабываемых живописных впечатлений. С 4-х лет до 16-ти - Москва. Долгоруковская улица, Подвиски - обстановка суриковской "Боярыни Морозовой", которая как раз в то самое время писалась в соседнем доме.
Потом окраины Москвы - Ваганьковское кладбище, и леса Звенигородского уезда: те классические места русского Иль-де-Франса, где в сельце Захарьине прошло детство Пушкина, а в Семенкове - Лермонтова. И то, и другое связаны с моими детскими воспоминаниями.
О, как чутко, о, как звонко
Здесь шаги мои звучат!
Легкой поступью ребенка
Я вхожу в знакомый сад...
Слышишь, сказки шелестят?
После долгих лет скитанья
Нити темного познанья
Привели меня назад...
Максимилиан Волошин, 1903
Позже - Поливановская гимназия и казенная 1-ая гимназия. Это - самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний.
16-ти лет - окончательный переезд в Крым - в Коктебель. Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа.
Два года студенческой жизни в Москве оставили впечатление пустоты и бесплодного искания. В 1899 году я был выслан в Феодосию за организацию студенческих беспорядков. Потом уехал в первый раз за границу: в Италию, Швейцарию, Париж, Берлин. Я еще раз возвращался в Москву. Был допущен до экзаменов. Перешел на третий курс юридического факультета, опять уехал в Италию и Грецию; возвращаясь, был арестован, привезен в Москву и выслан в Среднюю Азию.
Пламенный истлел закат...
Стелющийся дым костра,
Тлеющего у шатра,
Выкличет тебя назад...
Жду тебя, дальний брат,-
Брошенная сестра...
Топот глухих копыт
Чуткий мой ловит слух...
Всадник летит, как дух,
Взмыленный конь храпит...
Дышит в темноте верблюд,
Вздрагивают бубенцы,
Тонкие свои венцы
Звезды на песке плетут...
Мысли мои - гонцы
Вслед за конем бегут...
Максимилиан Волошин, 19 июля 1916
Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры. Это был 1900 год - год китайского пробуждения. Здесь же создалось решение на много лет уйти на запад, пройти сквозь латинскую дисциплину формы.
С 1901 года я поселился в Париже. Мне довелось близко познакомиться с Хамбу-ламой Тибета, приезжавшим в Париж инкогнито, и прикоснуться, таким образом, к буддизму в его первоистоках. Это было моей первой религиозной ступенью. В 1902 году я так же близко соприкоснулся с католическим миром, во время моего пребывания в Риме , и осознал его как спинной хребет всей европейской культуры. Затем мне довелось пройти сквозь близкое знакомство с магией, оккультизмом, с франкмасонством, с теософией и, наконец, в 1905 году встретиться с Рудольфом Штейнером, человеком, которому я обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя.
Интерес к оккультному познанию был настолько велик, что совершенно отвлек меня от русских событий 1905 года и удержал меня вдали от России. Вернулся в Россию лишь в 1916 году. В феврале 1917 года был в Москве, а после не покидал берегов Черного моря.
Форме и ритму я учился у латинской расы. Французская литература была для меня дисциплиной и образцом.
К стихам своим я относился всегда со строгостью. Мой первый сборник вышел, когда мне было 33 года. До внимания публики мои стихи доходили медленно. Мои стихи о России, написанные за время Революции, вероятно, будут восприняты как мое перерождение как поэта: до революции я пользовался репутацией поэта наименее национального, который пишет по-русски так, как будто по-французски. Но это внешняя разница. Я подошел к русским, современным и историческим, темам с тем же самым методом творчества, что и к темам лирического первого периода моего творчества.
Суздаль да Москва не для тебя ли
По уделам землю собирали
Да тугую золотом суму?
В рундуках приданое копили
И тебя невестою растили
В расписном да тесном терему?
Не тебе ли на речных истоках
Плотник-Царь построил дом широко —
Окнами на пять земных морей?
Из невест красой да силой бранной
Не была ль ты самою желанной
Для заморских княжих сыновей?
Но тебе сыздетства были любы —
По лесам глубоких скитов срубы,
По степям кочевья без дорог,
Вольные раздолья да вериги,
Самозванцы, воры да расстриги,
Соловьиный посвист да острог.
Быть царевой ты не захотела —
Уж такое подвернулось дело:
Враг шептал: развей да расточи,
Ты отдай казну свою богатым,
Власть — холопам, силу — супостатам,
Смердам — честь, изменникам — ключи.
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба.
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя, —
Ты — бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!
Поначалу немного стихов писал Волошин. Практически все они были помещены в книгу, появившуюся в 1910 году ("Стихотворения. 1900-1910"). Руку "ювелира", "настоящего мастера" увидел в ней В. Брюсов. Волошин считал своими учителями виртуозов стихотворной пластики Ж. М. Эредиа, Готье и др. поэтов-"парнасцев" из Франции. Их произведения находились в противовесе с верленовским "музыкальным" направлением. Эту характеристику творчества Волошина можно отнести к его первому сборнику, а также ко второму, который был составлен Максимилианом в начале 1920-х годов и не был опубликован. Назывался он "Selva oscura". В него были включены стихотворения, созданные в период с 1910 по 1914 гг. Основная их часть вошла позже в книгу избранного, вышедшую в 1916 году ("Иверни").
В 1923 году началась травля Волошина со стороны государства. Имя его предали забвению. В СССР в период с 1928 по 1961 год ни одной строчки этого поэта не появилось в печати. Когда Эренбург в 1961 году почтительно упомянул в своих мемуарах о Волошине, это сразу же вызвало отповедь А. Дымшица, который указал на то, что Максимилиан был декадентом из самых незначительных и отнесся отрицательно к революции. По всей видимости, в награду за укрывательство венгерского коммуниста Белы Куна, при советской власти Волошину был сохранен дом, а также обеспечена относительная безопасность. Однако ни его заслуги, ни хлопоты В. Вересаева, влиятельного в то время, ни отчасти покаянное и умоляющее обращение к Л. Каменеву, всесильному идеологу (в 1924 году) не помогли Максимилиану пробиться в печать.
Женщины.
«Объясните же мне, в чем мое уродство? Всюду, и особенно в литературной среде, я чувствую себя зверем среди людей — чем-то неуместным. А женщины? Моя сущность надоедает им очень скоро, и остается только раздражение…», - спрашивал Волошин в письме у близкого друга.
Об этих терзаниях знали только самые близкие. Всем остальным Максимилиан казался самым гармоничным и счастливым человеком в России: блаженным чудаком, творцом, магом. Он умел предсказывать будущее, лечить наложением рук, зажигать взглядом сухую траву и усмирять стаи бродячих собак. Он построил в Коктебеле дом-корабль и принимал в нем по 600 гостей в год, а плату брал «веселыми розыгрышами и радостным кипением». В этом доме гостили Горький и Цветаева, Бенуа и Петров-Водкин, а Булгаков именно здесь надиктовывал жене «Дни Турбиных».
Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в обман.
"Неужели все, что рассказывают о порядках в вашем доме, правда? Что у вас право первой ночи с каждой приехавшей к вам женщиной? Что ваши гости одеваются в «полпижамы»: один разгуливает по Коктебелю в нижней части на голом теле, другой — в верхней? Что вы там молитесь Зевсу и приручаете дельфинов? – спрашивали Волошина. Он кивал с самым серьезным видом: правда-правда. Максимилиан обожал мистификации и любил казаться чудаком.
Со своей первой женой, Маргаритой Сабашниковой, Волошин познакомился в Сорбонне: они вместе слушали лекции.
Если сердце горит и трепещет,
Если древняя чаша полна... —
Горе! Горе тому, кто расплещет
Эту чашу, не выпив до дна.
В нас весенняя ночь трепетала,
Нам таинственный месяц сверкал..
Не меня ты во мне обнимала,
Не тебя я во тьме целовал.
Нас палящая жажда сдружила,
В нас различное чувство слилось:
Ты кого-то другого любила,
И к другой мое сердце рвалось.
Запрокинулись головы наши,
Опьянялись мы огненным сном,
Расплескали мы древние чаши,
Налитые священным вином.
Максимилиан Волошин, 1905, Париж
Максимилиан разгуливал по Парижу в цилиндре, бархатных штанишках и гномьей накидке с капюшоном. Маленький, толстый, с большой львиной головой - все на него оборачивались.
Маргарита была девушкой из богемы, но при этом носила строгие юбки и английские блузки. Маргариту все называли Аморей. Она писала картины и всюду ходила с шаманским бубном – ее прадед был бурятским шаманом. А отец был уже богатым торговцем чаем. Аморя только-только вырвалась из его тирании и мечтала о безграничной свободе и любви. Волошин смотрел-смотрел на Аморю, а потом вдруг сказал:«Я нашел ваш портрет!».
Они отправились в музей: каменная египетская царица Таиах действительно напоминала правнучку бурятского шамана. Живая девушка и каменная царица слились для Волошина в одно.
Эта история со счастливым началом: влюбленные обвенчались, уехали в Феодосию. Маргариту слегка шокировали порядки, заведенные в доме. Волошин сразу же нарядился в длинный хитон, обулся в чувяки и украсил кудри венком из полыни. Аморя-Маргарита стеснялась его выходок. Однажды незнакомая маленькая девочка увидела их вместе и громко спросила: «Мама, почему царевна вышла замуж за этого дворника?»
Волошин счастливо расхохотался. Маргарита смутилась. Все эти греческие хитоны, бесконечные гости и фокусы с наложением рук начали ее утомлять… Она начала разочаровываться в муже: казалось, он ни на что не способен, кроме как бродить по горам с мольбертом.
А в Петербурге, казалось ей, шла в это время настоящая жизнь. Рассказывали, что там строят человеческую общину нового типа, в которой нет правил и нет богов, кроме Эроса. Хотелось посмотреть на все своими глазами. Поехали в Петербург, поселились в самом эпицентре символизма: в квартире под мансардой поэта Вячеслава Иванова. По средам он собирал всех символистов у себя.
Пока Максимилиан спорил, мистифицировал и писал стихи, Маргарита сближалась с Ивановыми. Вячеслав и его жена, Лидия Зиновьева-Аннибал, уговорили Маргариту вступить с ними в «духовно-душевно-телесный слиток из трёх живых людей»: настоящая художница не должна оставаться в вульгарной супружеской паре! Они стали жить втроем, а Макс, лишний угол в этом многоугольнике, отправился обратно в Коктебель.
Волошин усердно создавал себе образ безвредного для дам толстяка, но всегда находилась женщина, готовая бросить все и примчаться к нему в Коктебель. В череде этих романов историки литературы выделяют один: с Елизаветой Дмитриевой, легендарной Черубины де Габриак. К Волошину ее привез влюбленный Гумилев. Полноватая, хромая и большеголовая девушка была невероятно обаятельная и мила.
Однажды на прогулке Волошин посмотрел на нее грустными глазами и спросил: "Хотите, зажгу траву?"
Простер руки – трава загорелась. Фокус или волшебство? Елизавета уже не хотела ни в чем разбираться. Гумилев был забыт и уехал. А Дмитриева под влиянием Макса начала писать стихи: о розах, шпагах, знойных испанских ночах. Конверт со стихами, отправленный в редакцию журнала «Аполлон», вернулся нераспечатанным: в редколлегию входил Гумилев, который ничего не забыл и не простил. Волошин придумал новую мистификацию. Они с Дмитриевой переписали стихи на надушенные листы с траурным обрезом, подписали: Черубина де Габриак, запечатали их в новый конверт. («Горе побежденным!» - кричал девиз на сургуче). Поползли слухи: эта Черубина – очень красивая аристократка с испанскими корнями.
Главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский показал стихи Волошину. Он был в восторге: «Вот видите, Максимилиан Александрович, среди светских женщин встречаются удивительно талантливые!»
Макс решил закрепить успех, написал сценарий телефонных разговоров: Дмитриева должна была звонить Маковскому и влюблять его в себя. Волошин предусмотрел все, мистификация казалась безупречной. Но он не учел одного: заманивая редактора «Аполлона» в телефонные сети, Дмитриева сама в него влюбилась. Они встретились. Увидев вместо прекрасной испанской аристократки некрасивую хромую барышню, Маковский был крайне разочарован. Романа не вышло. Но и от Волошина Елизавета ушла. 22 ноября 1909 года между Волошиным и Н. Гумилёвым состоялась дуэль на Чёрной речке. Секундантом Гумилёва стал Евгений Зноско-Боровский. Секундантом Волошина был граф Алексей Толстой.
В 1922 году в Крым пришел голод. Соседка Волошина как сетью, юбкой ловила орлов – ими и питались. Мать Максимилиана, Елена Оттобальдовна, знаменитая Пра, начала болеть, и стала заметно сдавать на такой диете. Макс пригласил в дом фельдшерицу, Марусю Заболоцкую. В ней не было ничего богемного: она не носила за собой бубна, не стремилась вступить в тройственные союзы, даже не писала стихов. Просто была отзывчивой, очень доброй, сильной и справедливой девушкой. Она заботилась о матери Макса и бесплатно лечила местных крестьян. Волошин впервые увидел рядом с собой женщину с таким набором черт. Они поженились.
Маруся не протестовала против «обормотных» порядков, заведенных в доме Максом. Дом Волошина в Коктебеле оставался местом радости и творчества, порталом из советских будней в другой мир. Мария Степановна ничего не изменила в укладе дома: принимала в нем поэтов, художников, писателей. И не брала с них другой платы, кроме веселых розыгрышей и радостного кипения.
Творчество и мировоззрение.
Максимилиан Волошин совершенно точно если не бог, то полубог. Земной, степной, скифский. И великий поэт, и философ, и теософ, и практикующий маг, так никому и не открывший своих тайн.
В нем смешались разные крови и влияния – дикое казацкое поле по отцу, немецкое спокойствие по матери. Родившись в Киеве, учился в Московском университете, потом слился со степными и горными духами далекой Киммерии, синтезируя в Коктебеле вокруг себя пространство единого мифа – и славянского, и античного.
Некоторые геологи замечали, что киммерийские акварели Волошина, пусть и романтизированные, передают геологические устройство пейзажа иногда точнее аэрофотосъемки.
Мифологическое сознание Волошина равно включают образы и славянской и древнегреческой мифологии в их преемственности.
Инструментарий описания славянской теологии был не очень развит, именно поэтому Волошин в своих стихах скорее мыслит стихиями, чем персоналиями. В его творчестве прослеживаются следующие образы и пласты славянской мифологии – Мать сыра Земля, Огонь, Ветер (Стрибог), из «Слово о Полку Игореве» заимствованы дивы, Огонь в его разных ипостасях, апокалиптические мотивы, разработанные и на базе славянской теогонии, град Китеж, Россия как самостоятельная образная субъектная сущность. В основном мотивы славянской мифологии встречаются в циклах стихов «Киммерийские сумерки», «Киммерийская весна», «Неопалимая купина».
Наиболее сильный образ – это Мать Сыра земля.
«Полынь»
В гранитах скал — надломленные крылья.
Под бременем холмов — изогнутый хребет.
Земли отверженной застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
Марина Цветаева писала: «Творчество Волошина — плотное, весомое, почти что творчество самой материи, с силами, не исходящими свыше, а подаваемыми той… сожжённой, сухой, как кремень, землёй, по которой он так много ходил…»
Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь,
Ослепнуть в пламени сверкающего ока
И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко
В живую плоть, ведет священный путь.
Мать сыра земля у Волошина всегда страдающая, и после божественного брака с Небом или Солнцем наблюдающая, как растут ее дети, наполненные иной, не родной ей силой.
Древние (отвергнутые) спящие боги всплывают в ночных пейзажах:
И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут... неотвратимо.
И вновь ветер-Стрибог:
…Раздирая тьму, облака, туманы,
Простирая алые к Ночи руки,
Обнажает Вечер в порыве муки
Рдяные раны…
И ветер перекати-поле:
Ветер клонит
Ряд ракит,
Листья гонит
И вихрит
Вихрей рати,
И на скате
Перекати-
Поле мчит.
Воды мутит,
Гонит гам,
Рыщет, крутит
Здесь и там —
По нагорьям,
Плоскогорьям.
Лукоморьям
И морям.
Не пушкинское Лукоморье, совсем. И с духами Волошин умеет разговаривать:
М. Волошин . Статья "О теософии"
«Древняя магия была такой же наукой о силах природы, как и нынешняя наука, но только там, где современная наука постигает закон природы безусловно и математически, там магия видела живую волю стихийных духов, управляющих природой, и вступала в личную борьбу с ними. Там, где наше сознание видит законы чисел и соотношений, древнее сознание, следы которого остались в сказках и мифах, видело воли живых существ. Поэтому все магические обряды и заклинания представляют не что иное, как обрывки древних договоров со стихийными духами.»
Божественный огонь у Волошина уже совсем не греческий, огонь Прометея, Вулкана и Тартара, а славянский. И Волошина с его субъектностью Руси-России-Славии, призванной к спасению мира, появляется третий огонь – непосредственно, Россия.
…Вся Русь — костёр. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревёт… И трескается камень
И каждый факел — человек.
(«Китеж»)
Разговор с реальным огнем у него тоже получается. Марина Цветаева вспоминает, как Волошин тушил пожар в своем доме:
"И на этот раз, взбежав – молниеносное видение Макса, вставшего и с поднятой – воздетой рукой, что-то неслышно и раздельно говорящего в огонь. Пожар потух. Дым откуда пришел, туда и ушел. Двумя ведрами и одним кувшином, конечно, затушить нельзя было. Ведь горело подполье!"
Кто-то еще вспоминал о Волошине:
"… в иные минуты его сильной сосредоточенности от него, из него – концов пальцев и концов волос – било пламя, настоящее, жгучее. Так, однажды за его спиной, когда он сидел и писал, загорелся занавес".
Не все современники понимали непринятие ни одной из сторон в гражданской войне, в его доме находили укрытие и белые, и красные. Но это вполне соответствует стихийной природе поэта.
Из крови, пролитой в боях,
Из праха обращенных и прах,
Из мук казненных поколений,
Из душ, крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, исступлений —
Возникнет праведная Русь.
Я за нее за всю молюсь
И верю замыслам предвечным:
Ее куют ударом мечным.
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах,
На жгучих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
Или понимание того, что образ России сильнее и выше, чем образ любой из действующих на ее территории сил и принимать какую-либо сторону – значит переходить на уровень ниже. Когда Волошин ушел с этого плана бытия, ветер изваял его профиль на склоне Карадага.
Волошин скончался после второго инсульта 11 августа 1932 года в Коктебеле и был похоронен на горе Кучук-Янышар вблизи Коктебеля. В похоронах участвовали Н. Чуковский, Г. Шторм, Артоболевский, А. Габричевский. Свой дом Волошин завещал Союзу писателей.Посмертная маска М. А. Волошина была создана известным скульптором Сергеем Дмитриевичем Меркуровым, в своё время создавшим посмертные маски Льва Толстого, Владимира Маяковского, Михаила Булгакова и В. И. Ленина.
Как некий юноша, в скитаньях без возврата
Иду из края в край и от костра к костру...
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
Щемящей радостью душа моя объята;
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру,
И знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
Бездомный долгий путь назначен мне судьбой...
Пускай другим он чужд... я не зову с собой -
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.
Любимое со мной. Минувшего не жаль.
А ты, что за плечом,- со мною тайно схожий,-
Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!
Максимилиан Волошин, 1913
Давид Тухманов: Я мысленно вхожу в ваш кабинет (1975) стихи М.Волошина.
Оценили 16 человек
33 кармы