День шахтёра

В тот день мы, дети, толком ничего не знали, но ощущали угрозу. Это сейчас понятно, что угроза. Тогда папа ушёл на работу, как делал это всегда, только на маме не было лица. Годы прошли, взрослый ум подсказал слова, но тогда… 

Тогда говорило чувством сердце. Потом папа вернулся, отмылся. Усталым был, не смеялся, как обычно. 

Дома тихо было. Я негромко занимался своими игрушками, сестра делала уроки. 

Папа опять спускался в шахту. Была авария, через несколько дней по проспекту Победы прошли машины с гробами, оркестр играл траурный марш.

Другой день. Я уже знал, что папа младше на год. Ему родители в документах прибавили, чтобы раньше разрешили работать в шахте. В подземные выработки ушёл на самом деле в тринадцать, а не в четырнадцать, как по документам.

А на войну с фашистами ушёл в семнадцать. 

Что я понимал детским умишком про Карибский кризис? Только серьёзные лица взрослых дали знание, что не игра. 

Потом, уже школьнику, на уроках ГрОб понятно стало, насколько это не игра.

Куба восхищала, Америка была далёкой угрозой. 

А учения гражданской обороны на несколько суток увели отца под землю в убежище. Не к углю под землю, а в место, где люди моего города, мы с мамой и сестрой, и много других людей будут спасаться при ядерной бомбардировке.

Когда в праздники папа носил награды, «Шахтёрская слава» была на пиджаке, как и «За отвагу» и «За победу». 

Их можно разделить на мирные и военные? 

Тогда я чувствовал, что не получается, сейчас взрослым умом не хочу делить на фронт и тыл. 

Рождённый в СССР не должен делить. Наше дело – собирать и прибавлять.

Другой день. Изотов тоже с Орловщины, как и предки по отцовской линии. 

Памятник в его честь в центре моего города, как и танк у кинотеатра, и фонтан на площади Победы. 

Как их отделишь? 

Душа требует, чтобы все символы были вместе. 

Последнее воскресенье августа, сколько помню, было праздничным всегда.

Почётный знак «Шахтёрская слава» видим на пиджаках живых. 

Об этом не думаешь, пока не узнаёшь про аварии и погибших. Потом несут на подушечках за машиной с гробом.

И вспоминаешь, как собирались за столом взрослые, а ты своими детскими ушами слышал про регрессы, уравниловку и споры о причинах аварий.

Когда стал хоть что-то понимать, они были уже не просто шахтёры, а мастера и инженеры. 

А разговоры их понимать нам было ещё рано.

Другой день. Крутые угольные пласты просто так не взять. Когда отец защитил кандидатскую, был семейный праздник. Потом он возглавил разработку комбайна именно для крутых пластов.

Человеку там, где самый ценный уголь, и не развернуться, и не выжить. Машина была нужна Родине, а ещё для того, чтобы «Шахтёрскую славу» реже несли по улицам на подушечках за гробами.

Другой день из прошлого, из детства. Приезжал Высоцкий. В зале битком. Стоят в проходах, детвора только слушает за спинами взрослых, стоя в коридорах у входа в зал ДК. Слушает, не видя.

Другой день. Видел дверь в убежище, где сутками на учениях был папа. Опять вспомнил, как мама собирала еду в сумку. 

Они шутили про подземный пикник, но глаза были не весёлые.

Мы притихли и что-то понимали. Своё, детское. 

Карибский кризис давно позади, а в тот день, когда мы с отцом стояли у закрытой бронезаслонки в бомбоубежище, хотелось верить, что оно больше не понадобится.

Другой день. Сдох Маккейн. Это нам к празднику? Да хрен с ним. Думать о нём незачем.

Когда праздновали 100-летие города, был пацаном. 

Четырёхлеткой, не вникая, ощутил Карибский кризис. 

Когда «Шахтёрская слава» стала знаком и в РФ, было мне уже 50.

Другой день. Каратели опробовали на моём городе новые артсистемы. Словили ответку. Часть карателей сдохла.

Будет другой день? Будет. 

В одной параше перегниют и каратели, и Маккейн. 

А у нас в последнее воскресенье каждого августа будут праздники.

Нам нужно меньше подушечек для наград и больше тех, кто понимает. 

Больше тех, кто способен и на земле, и под землёй. 

Нам не нужно делить. Нужно хранить, прибавлять и сохранять.