«Божественная комедия». Два слова о Божественной иронии

Рай. Песнь XVII 

58 Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням. 

...А между тем Данте с залихватской удалью показывает, что в его путешествии восходить по ступеням совсем не трудно: в аду за скольжение вниз отвечают купно гравитация и головокружительная страсть к умножению греха; в чистилище поэт подчёркивает, что неуверенность и страхи в его голове и близко не отвечают реальным трудностям. В Раю же герой даже не силится описать молниеносность, с которой они с любимой оказываются вдруг в недрах нового светила. Везде — легко и естественно. Да оно и можно понять: там он не на чужбине. 

Это здесь, в прахе, всё с готовностью плодит — если не отчаяние, то страх; если не зависть — то свербящую похоть; если ещё не ненависть — то уже обиду: 

61 Но худшим гнётом для тебя отныне
Общенье будет глупых и дурных,
Поверженных с тобою в той долине. 

А там, оказывается, нет тебе ни глупых ни дурных! Последний злодей вызывает сострадание, а светлейший праведник — живое нераздельное сыновство. И если последний не равен первому — то только в азимуте желания. Сколько же согревающей и любящей иронии вложил Данте в свои строки!.. «Да, ребят, там, в нашей пещере, трудно скакать по ступенькам. Кольми же паче — по ступеням мироздания, как думаете? Вот-вот, и я о том... Глядите внимательнее, сейчас опишу». А какова теплота иронии в том, что путник на горе чистилища попадает в рай, не когда пройдёт испытательный срок, а когда... захочет!? Вот как только поймёт, что никакой пенитенциарной логики нет в Божием Промысле, а есть любовь Отца — так и взмывает домой — по стопам блудного сына. А ведь нет никаких наказаний и в аду: человек сам идёт за тем, что возоюбил. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Возлюбил грех — значит за грехом. И туда, где этот грех уместен и, прости Господи, гармоничен. Недаром говорят, мол, врата ада заперты изнутри. Недаром и Данте пишет над мрачным сводом: 

5 Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворён. 

Ирония. Не из тех, что обжигают, кукожат и гнетут. Не смущающая — любящая. Да, над собой в первую очередь: над воинствующим белым гвельфом Дуранте Алигьери — поскольку ирония; и — над сыном Отца, над вечно и беспричинно любимым творением — поелику любящая.

Это та ирония, которую бережно подхватят потом Пушкин и Достоевский, Манн и Льюис, Честертон и Уайлдер. Та самая, которая пульсирует в Библии и в древних мифах. Та, которой и дышит живое слово, наверное... 

Вот ещё момент. Ходит легенда, что Данте не дописал не то восемь, не то десять последних канцон Рая — и что потом указал сыну во сне, где следует их искать. Выходит, что же, поэт писал их буквально с натуры? Перечитывая сокровище, я специально обращал внимание, искал «водораздел»: должно же чувствоваться внемирное перо. Ступенька-то должна же подвернуться! Не-а, не нашёл. Да, может, и не может её там быть? Откуда бы — если «не на чужбине»?

;-)

Мира вам, друзья, света, любви и тепла!