Письмо брату

Здравствуй, мой добрый любимый брат! 

Спешу сказать тебе, как я тебя ненавижу, родной. Помнишь, ты настаивал, что все на земле равны и в каждом человеке подобает нам с тобой видеть равного? Ты открыл мне глаза, ты поднял мне веки, братишка, — не знаю, сумею ли облачить в слова всю мою к тебе благодарность. 

Да, человек действительно равен человеку — но только так, как равны математические (да любые на самом деле!) бесконечности. Абсолютно равны. Когда я вижу тебя целиком — со всеми твоими мерзостями, жаждой зла, высокой красотой и самоотверженностью; с тугим благородством и нежной похотью; с твоей готовностью равно убить меня или отдать за меня жизнь — я очень понимаю, как мы равны. Отдели я в тебе «хорошее от дурного», или честнее сказать — удобные мне грани от неудобных, — я должен был бы признать себя высокомерным глупцом, и в то же время тебя — подопытным экспонатом. Ведь это значило бы, что «я не такой, я лучше и чище — а в тебе есть крупицы, которые до меня дотягивают». Согласись, звучит забавно.

Теперь я хочу, чтобы раскрыл глаза и ты. Тебя учили, что ты должен кем-то стать и даже — сам себя сделать. От тебя ждали, что ты отречёшься от меня, от себя, от нашего с тобой родства — и превратишься в уважаемого человека. Что ж, ты отправился по этой колее. Пошёл за уважением, статусом и выродками. Нет, «выродки» здесь — не эмоциональная оценка. Но как по-другому назвать человека, который добровольно отказывается от абсолютной и целостной природы в пользу надуманной маски, которую тщательно сплетает из чужих мнений? Он хочет, чтобы в нём не видели родную бесконечность, он радостно поменяет себя на поспешное изваяние, слепленное из отходов его образования и опыта. Образование не помогло ему развернуться к свету, а опыт недостаточно настучал по голове — так, к сожалению, и не соединившейся с сердцем.

Чего же ты ждёшь, пойдя по его стопам? Есть слепцы от рождения, есть те, кого ослепили, а есть слепцы, которые сами сделали себя слепыми ради тьмы. Есть негласный кодекс слепца — общественная мораль. Что же это, по-твоему, как не договор: «Я обязуюсь видеть тебя таким, каким ты хочешь казаться, — но и ты в ответ принимай меня за функцию с удобными характеристиками»?

Когда я вижу тебя цельного, я не замечаю между нами различий. Мне некуда хотеть изменить тебя или что-то от тебя получить. Я не могу питать к тебе ничего другого: я просто люблю тебя как самого себя. Когда же ты выставляешь перед собой фильтр — кого я должен увидеть? Ответь себе, брат, кто ты тогда: сосуд с пустотой — или огонь, мерцающий в сосуде? Ты просишь, чтобы я был с тобой искренним — так я искренно хочу разбить твой сосуд, отправив его туда, откуда он и вырос — к собачьим чертям.

Я ненавижу твоё отражение, ненавижу зайчиков, какими ты невольно норовишь меня слепить. Ненавижу тебя, брат, — если это и есть ты. Неужели ты — это хлам схоронённых тобой прошлых функций? Ты хочешь быть хорошим, я же хочу, чтобы ты оставался живым. Когда в тебе та же полнота, что и во мне — с мерзостями и благородствами, — тогда я не могу разделить её на части. Тогда я называю её абсолютом. Тогда я называю её красотой. С ней нечего больше делать, как любить. Не дели, оставайся целым. Ты помнишь ведь, чьё имя означает «разделяющий»? И напротив, ты не можешь не помнить перевод слова «индивид».

Если же ты захочешь и меня разложить на спектр, отчленив неудобное, а оставшемуся дав «адекватную оценку», — не удивляйся, я и тут останусь искренним. Не грусти, если я буду бить тебя в морду — наотмашь, до звона и прободений. Я не хочу, чтобы ты кого-то из нас заключал в сосуд. Я хочу пробиться сквозь фильтрующую морду. Хочу оставаться с целым тобой.

Просто мне нравится любить тебя, брат, я знаю: поменять любовь на что-то другое будет обманом. Не обманывайся, родной. Держись! Держись подальше от фильтров и стекла. До прободений, помнишь?

Люблю тебя.

;-)