Алетейя

Истина. По-гречески — Ἀλήθεια, alētheia. Происходит от ἀ- (альфа приватума) и λήθειν, lēthein — «быть скрытым, незамеченным». Также λήθειν даёт существительное λήθη, lēthē — «амнезия, забывчивость». 

Это пишет грек. Нам же знакомы однокоренные слова: Лета — река забвения, летаргия (бездействие в забытьи), летальный — смертельный. Что ещё можно отсюда взять? Давайте приглядываться. 

Конструкция слова «алетейя» необычна: она сразу указывает на двойное действие. То есть некогда существовавшая истина была сначала закрыта, забыта (λήθειν), после чего она заново открывается через... альфу (ἀ-). Через первую букву, через Логос, который вначале. Уже неплохо, правда?

А-летейя — что-то, что нужно освободить от забвения. Заново вспомнить. Это уже Платон, основа западной философии. Запомним Платона.

Освободить, открыть — тоже хороший маркер. Здесь и сбрасывание покрывал, и откровение/revelation (оба слова также говорят о буквальном совлечении покровов), и снятие печатей, и исцеление слепых... Но это и освобождение от Леты, от летального, от смерти. Как это можно сделать? Через память о вечном и, что важно, вечносущем. То есть через миф. Здесь хорошо вспомнить Юнга — с его «чтобы найти Грааль, я сам должен был стать Граалем; чтобы отыскать krater — сам сделаться krater’oм; чтобы упразднить смерть, мне пришлось целиком погрузиться в смерть».

Нам же придётся вспомнить, что и Юнг здесь не был первопроходцем. Тот факт, что смерть неотделима от жизни и являет с ней единое целое, человеку с мифологическим сознанием был очевиден. Человеку же сегодняшнему мешает страх и отсутствие непосредственного и личного опыта смерти. Внешний опыт закреплён в мифе. Здесь и Орфей, и Одиссей, и Осирис, и Дионис, и Эней, и Инанна, и... И любой герой русских сказок, встречающийся с Бабой Ягой. И Иисус Христос.

Внутренний опыт также можно было обрести. В Египте это были мистерии Осириса, в Греции — Орфические (Дионисийские) и Элевсинские. Во многом они сходны, и главное их сходство в едином утверждении: нужно пройти через смерть и разложение, чтобы родиться во второй раз (здесь нельзя не вспомнить, что гусеница умирает и разлагается в буквальном смысле, прежде чем обретёт крылья; по-гречески же Ψυχή, psukhē — это и бабочка, и душа).

Элевсинии. Персефона, украденная Аидом-смертью жена, царица подземного мира, должна по договору с мужем треть жизни проводить в царстве мёртвых. Перерождение природы она будет являть весной. Но там, внизу, она станет хранительницей истины. Но почему алетейя там — в области, которую человек боится, отвергает и как минимум считает иномирной? Как раз поэтому. Подробнее расскажет сама Персефона — молодому искателю, примчавшемуся на колеснице и в окружении дев, — философу, по блестящей иронии (и вполне заслуженно) ставшему «отцом логики и рациональной философии». Пармениду.

Нужно заметить, Парменида традиционно трактуют так, будто он посетил не Персефону, а богиню меры и справедливости а Дикэ, однако и здесь — либо ирония, либо намеренная пелена. Из текста понятно, что принимает гостя некая другая богиня, обладающая очевидно знанием совершенно другого рода. Она расскажет о целокупности истины, о неделимости сущего ни на какие аспекты — тогда как мера и справедливость требуют оценок и существуют лишь в системе оппозиций:

«Там — ворота путей Ночи и Дня,
И их объемлет притолока и каменный порог,
А сами — высоко в эфире — они наглухо закрыты огромными створами,
Двойные запоры которых сторожит многокарающая Дика (Правда).
(15) Коры стали уговаривать её ласковыми словами
И смекалисто убедили, чтобы она им закреплённый шпеньком засов
Мигом откинула от ворот. И тогда они распахнулись
И образовали широкозияющий проём между створами,
Поочередно повернув в гнёздах многомедные стержни,
(20) Закреплённые гвоздями и заклёпками. И вот туда через ворота
Прямо направили Коры по торной дороге колесницу да коней.
И богиня приняла меня благосклонно, взяла десницей
 Десницу и, обратившись ко мне, сказала так:
«О Курос (Юноша), спутник бессмертных возниц,
(25) На конях, которые тебя несут, прибывший в наш дом,
Привет тебе! Ибо отнюдь не Злая Участь (Мойра) вела тебя пойти
 По этому пути — воистину он запределен тропе человеков —
Но Закон (Фемида) и Правда (Дикэ). Ты должен узнать всё:
Как непогрешимое сердце легко убеждающей Истины,
(30) Так и мнения смертных, в которых нет непреложной  достоверности.
Но всё-таки ты узнаешь и их тоже: как о кажущихся вещах
Надо говорить правдоподобно, обсуждая их все в совокупности». 

Предлагаю прислушаться к философу Питеру Кингсли, который в книге ‘In the Dark Places of Wisdom’ аргументированно раскрывает авторские намёки: учительницей Парменида была Персефона.

Позже другая жительница иного мира, Беатриче, будет раскрывать истину философу Данте — и там тоже иной мир предстанет целостнее и живее, нежели близоруко-привычный.

Позже мы услышим ещё одну историю восполнения истины: в ней тоже будет сказано о спуске и о «многомедных» вратах.

Итак, Персефона говорит Пармениду об истине — как едином, целокупном, недвижимом и непоругаемом сферическом бытии — это «Путь истины»; а также прибавляет, что поиски смертных людей — точнее, людей, занятых построением границ и дихотомий, — бесконечно от этой самой истины далеки. Это богиня назовёт «Путём мнений».

На мой взгляд, нелогично, чтобы этому могла научить ревнительница справедливости Дикэ.

«Бытие есть, а не-бытия — нет». Первая фраза, которая встаёт рядом с именем Парменида. При всей своей очевидности, она делает главное: убирает границы. Снимает покровы с истины. Нет ничего, никакой омеги, которая могла бы быть противоположностью альфы, не будучи с ней единым целым. Нет верха и низа, дня и ночи, света и тьмы...

Нет определений и разделений (тавтология, да?).

Нет жизни и смерти.

Нет истории, разделённой на цепочки следствий.

Думаю, здесь мы вправе поставить вопрос так: история обретает смысл тогда, когда целиком отводится в категорию вечного и встраивается в миф. Это чувствовали Даниил Андреев и Освальд Шпенглер, применяя промежуточный термин — метаистория. Об этом же говорили Мирча Элиаде и Иоан Петру Кулиану, но уже прямо: единый миф.

Но, правда, есть привычка людей делить на хорошее и плохое, определять качества, присваивать названия и бесконечно искать справедливость. Этому нас, как сетует Питер Кингсли, научил в первую очередь... Платон — указав на возможность и чуть ли не правильность деления. Путь мнений.

В греческом для «делящего» тоже есть привычное слово — διάβολος.

Так что же такое алетейя, и почему она застряла в мире мёртвых? Думаю, тут нет ничего неожиданного. Просто абсолют неделим. Нельзя отбросить людей, живших прежде нас, потому что так мы отрезали бы от мифа. Нет среди нас мёртвых, — говорит Персефона Пармениду, — потому что каждый, раз придя сюда, воссоздаёт до целого, до сферы, до абсолюта. И этот абсолют — в абсолютной степени и ты сам, — да? Да или нет? Решай. Всё остальное от лукаваго.

Другими словами, пока человек думает о себе как о смертном, летальном, временном создании — он отгораживает себя. Он в Лете. И он нуждается в водах Леты, прежде чем его омоет Эвнойя — «благой ум».

Или другой вариант. Мы понимаем, что нет здесь ничего, что нуждалось бы в определении либо оценке. Тавтология, да ведь? Прежде всего я сам не нуждаюсь в сопоставлении себя с массивом людей, подготовивших и создавших сегодняшний день, в бытии, где ничего не возникает и не исчезает, а просто есть как есть.

Юнг говорил, что человек в долгу перед теми, кого называет мёртвыми. Потому что... потому что либо абсолютная смерть есть и мы «несчастнейшие из человеков», либо... ну либо алетейя. Бессмертие и беззабывчивость. Персефона не скрывает.

Сам я думаю так: пусть это остаётся если не до конца понятным, то хотя бы истинным. Как обещано. И как показывалось в мистериях не одну тысячу лет. Пусть.

Потому что «путь мнений» мы знаем и без мистерий
;-)