«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! если бы какая земля согрешила предо Мною, вероломно отступив от Меня, и Я простер на нее руку Мою, и истребил в ней хлебную опору, и послал на нее голод, и стал губить на ней людей и скот; и если бы нашлись в ней сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, — то они праведностью своею спасли бы только свои души, говорит Господь Бог» (Книга пророка Иезекииля, 14:12–14)
Ной, Даниил и Иов, три величайших ветхозаветных праведника. Игуана Оберлус возьмёт на себя роль каждого из них, это случится ближе к концу романа. А начинается он так:
«Огромный альбатрос с изящными крыльями со светлой каймой величественно кружил на двухсотметровой высоте, медленно паря без единого взмаха, будто его поддерживала в воздухе невидимая сила».
И на этом всё — о небе и поддержке невидимой силы. Дальше будут море и земля. И человек — достигший величайшей праведности, доступной без неба.
Игуана Оберлус не может жить в мире среди людей: люди считают его уродом и не принимают в ранг равных себе созданий. Он изгой, такой же, каким был царь Давид в первые 28 лет своей жизни. Оберлус сбегает из мира, поселяется на острове — и здесь обретает полноценного себя. Обретает безусловную свободу. Здесь он равен миру, здесь у него нет желаний и нет дефицита. Здесь он король, которому нечего желать. Он наконец равен мужской природе — творить и инициировать, не думая о награде. Здесь нет никого, с кем нужно было бы тягаться за справедливость. Игуана Оберлус становится максимально цельным «человеком природы и правды». Он не ищет ничего для себя — и заслуженно пользуется читательским сочувствием и пониманием. Оберлус кон-гармоничен миру.
И когда на острове появляются другие люди, он ведёт себя с ними так, как и положено королю: объявляет примат своих законов и предоставляет свободу строго в их рамках. А вот люди — не уроды. Они «нормальные». Они не были отвергнуты миром. Они, напротив, приняли рабство, в котором нужно приспосабливаться, хотеть чего-то для себя и постоянно в чём-нибудь нуждаться. Понятно, что в глазах человека цельного и свободного, они встречают лишь презрение: с ними можно поступать как угодно — на правах короля. Они не способны жить полной грудью, их заботит комфорт и положение в новом «социуме», пугает опасность и размытые перспективы. Посему их можно убивать и можно оставлять в рабстве, поскольку «готовность мужчины к дефициту заставляет его онтологически искать рабства и им оправдывать свою неполноценность». В самом деле, на протяжении романа Игуане Оберлусу не встретится ни один человек, равный ему в свободолюбии, отвержении себя и ощущении целостной природы. Не будет никого, кто, приняв «закон Оберлуса», переиграл бы его по его же правилам. Никого, кто хотя б вознамерился бы. А такого человека Игуана ждал и искал в каждом. Но «Иаков-богоборец» так и не явился.
Ровно то же поставит в укор Христу великий инквизитор: «Ты подарил им свободу, а для них это слишком непосильная ноша».
Ровно так же ведут себя «сатурнические» — сатанинские — князья этого мира. Во всех традициях они требуют жертв и поклонения, все, как великий инквизитор, «готовы взять на себя грехи человеков и за гробом предложить лишь смерть». Все предоставляют мужской природе работать лишь в двух режимах: kill or fuck, убей или отлюби, яхин и боаз, столп справедливости и столп милости, эрос и танатос, животная любовь и смерть. Третьего — столпа нежности, пути в небо — на земле не предлагается.
Оберлус не имеет силы, что «как альбатроса, удержала бы его в небе». Он ищет знаний в книгах, но напрочь отвергает Библию. Он сто крат перечитывает «Одиссею» и возвращается к дому на земле. Он убивает и насилует. He fucks & he kills. Это всё, что может предложить освобождённый от мира человек на земле. Без неба.
Несложно представить в образе героя какого-нибудь ветхозаветного царя. Давид хочет Вирсавию — и берёт её силой. Мешает муж Урия? Давид не моргнув отправляет его на смерть. Эрос и танатос. Вирсавия рожает Давиду сына — и он умирает, как умирает ребёнок Оберлуса и Кармен. Здесь нет места новой жизни.
Да, Давид покается и напишет потрясающий покаянный 50-й псалом. Да, Бог подарит им сына и пообещает, что ни до, ни после не родится мудрец, равный этому младенцу. Да, человечество продолжится Соломоном. Но Игуане Оберлусу претит мысль о покаянии. Он слишком целостен в своей двухчастной природе эроса и танатоса. Без центрального столпа нежности.
Альберто Васкес-Фигероа даёт сильнейшую ремарку на Книгу Иезекииля. Игуана Оберлус на деле становится и Даниилом — укрыв свой народ в пещере от голода и «львов»; и Ноем — построив спасительный ковчег; и Иовом — растеряв всю «семью», кроме жены. И — не спасает никого... кроме той, которая возьмёт спасение в собственные руки. Той, которая поднимет оружие против князя захватившего её мира. Той, которая только и делает на страницах романа, что расточает любовь.
Граница ветхозаветной, сатурнической «праведности» показана писателем ужасающе точно. Вот он, максимум индивида, освободившегося от мира, но не принявшего в себя любовь. Бога. Человека, одного из малых сих.
Да, в поисках Неба нам придётся спуститься до самых глубин, придётся встретиться с чистой земной природой — fuck or kill, убей или отлюби — и придётся признать её пусть цельной, но всё же природой сатаны. Это показал Данте, это придётся увидеть и нам. Это будет очищенная, но всего лишь стартовая площадка. Книга псалмов с пустой страницей и заголовком: «50». Гнездо альбатроса. Животный вертеп. Пещера — с яркой звездой над ней. И предстоящий путь восхождения.
«Забытый правосудием людей, с которыми всё время воевал, Игуана Оберлус — этот урод, этот гений зла, этот неукротимый дух — выжил в темнице, причём никто больше не видел его лица, пока он не умер от старости тридцать два года спустя».
Так заканчивается путь Игуаны.
Так начинается человеческая жизнь — вслед за Васкесом-Фигероа верю и надеюсь.
Оценили 2 человека
2 кармы