Автор и герой этих воспоминаний, к великому сожалению, не дожил до того дня, когда в 2010 году городу Тихвину было присвоено имя города – «воинской славы».
Многие из вас знают, что Тихвин, для меня не просто город, не просто название, поэтому тема сегодняшнего ролика мне особенно близка, каждый материал и каждый ролик я пропускаю через себя, но этот получился особенно личным.
Несмотря на то, что 9 декабря 1941 года Тихвин стал первым освобожденным советским городом в ходе зимнего контрнаступления РККА, события под Москвой тогда приковывали к себе внимание не только всего СССР, но и всего мира и поэтому Победа и разгром Вермахта под столицей навсегда затмили и отодвинули на второй план события, которые происходили в тот период на Ленинградском фронте.
Безусловно, что битва за Москву была ключевой, наиболее важной по своему значению, задачей №1 один было любой ценой удержать столицу и не допустить части Вермахта в Москву, но как мы знаем, судьба войны и Победы в ней, решалась не только там.
Конечно историки, краеведы, вахты памяти, черные и белые копатели знают, что там происходило, но наша с вами задача, сейчас спустя годы восстановить утраченные и забытые страницы истории этой страшной войны для как можно более широкого круга лиц.
Масштабы операций оборонительной, а потом и наступательной Тихвинской, а также Мало - Вишерской операций, по времени, по количеству задействованных войск и техники превосходят боевые действия в Европе, во Франции и на Балканах в 1940 году.
О тех событиях знает весь мир, а об этих там не знают ничего, да и у нас знают лишь немногие. Разве это нормально, разве это справедливо?
В ту страшную осень и зиму 1941 года, под Волховом и Тихвином было страшно, было кроваво и трудно. Нам нельзя это забывать, нам нужно это знать и помнить.
В качестве эпиграфа к воспоминаниям Аркадия Михайловича Никонорова, которые были опубликованы в 1995 году в газете «Известия» я хочу прочесть тяжелые и бессмертные строки Юрия Ливитанского:
«Ну что с того, что я там был. Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат и тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет. Я лёд кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лёд. Я в нём как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был. Я всё забыл. Я всё избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня, Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть.
Я это всё почти забыл, я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей, уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже моих следов не различить».
Эти строки своей горечью и правдивостью, пробивают меня до самого нутра, до самого сердца, сколько бы раз я их не читал…
А теперь послушаем рядового 65-ой стрелковой дивизии Никонорова Аркадия Михайловича:
«Меня иногда спрашивали после войны: «Аркадий, а ты совершил хоть один настоящий подвиг на войне?».
Я никогда не понимал этого вопроса, не знал, как на него ответить, что такое подвиг? Подвиг это так, чтобы обо мне потом заметку в «Красной Звезде» написали?
Если это подвиг, то нет, таких не совершал.
Для кого - то сам факт нахождения на фронте и защита своей Родины уже подвиг, для меня, моего поколения, всех тех, кто был в те дни со мной рядом – это был просто долг, обязательная мужская работа. Разве не это предназначение мужчины, идти и защищать свою землю, если на неё пришёл враг? Кто кроме мужчины пойдёт её защищать?
На войне часто корреспондентам приходилось выдумывать подвиги и героев для своих заметок, потому как корреспонденты не могли быть всегда на передовой и не видели всего того, что каждый день совершают люди на фронте, не могли они видеть рутинной фронтовой работы и повседневных солдатских подвигов.
Приедут в часть по заданию редакции, им срочно подвиг подавай, позарез им надо, а где его взять? Специально для журналиста в атаку пойти?
Вообще оно понятно, журналисты фронтовые молодцы, нужное дело делали, поднимали боевой дух и вселяли надежду людям в тылу своими заметками. Но пока они выискивали занятные случаи для своих статей, каждый час на войне люди творили такое, чего им могло даже и не сниться. Столько дел и столько настоящих подвигов остались неизвестными, а про некоторые было страшно писать, ведь напиши правду, так у читающего кровь в жилах застынет. Героизм ведь он бок о бок со смертью ходит, а иногда настоящий героизм это и есть смерть, красивая и страшная.
Сам я подвигов не совершал, но вот один видел, о таком случае я и расскажу…
В начале декабря дивизия застряла в пригородах Тихвина, каждый населенный пункт на пути к городу давался нам ценой неимоверных страданий и потерь. Особенно страшные бои были за Ново-Андреево и Шибинец.
Сейчас очень прискорбно читать о тех боях всякую чушь, нелепицу, околесицу и откровенное враньё.
Не помню, кажется в 1993 году выходила статья, которую наш же местный Санкт-Петербургский писака назвал «Кровавый Тихвин» и в красках там расписал свои домыслы о том, как наша 65-ая дивизия с разбега разбила себе голову о немецкую оборону, солдаты ничего не умели и вообще поголовно все были трусами, кретинами и дезертирами, а командование неграмотными колхозниками, которым по ошибке одели кители с петлицами.
Он там много всего понаписал, в том числе и то, что город мы не взяли, а немцы спокойно покуривая свои сигаретки, прогулочным шагом вышли из него на более выгодные позиции. Мол, кому нужна такая победа?
Горько, гадко, больно такое читать. Когда мне на фронте пулей голень разворотило кажется, что так больно не было, чем после прочтения этой мерзости.
Очень бы я хотел, чтобы этот писака оказался тогда с нами под Тихвином, сам бы посмотрел, как мы сражались, глянул бы я, насколько его хватило.
Если немцы не напрягая сил, спокойно отстреливались, покуривая свои сигаретки, то почему оставили такой естественный и удобный оборонительный рубеж, как город?
Почему против нашей обескровленной 65-ой дивизии, они срочно перебросили из тыла свежую и не бывавшую в бою 61-ую пехотную?
Почему опасаясь того, что они не удержатся и попадут в котёл они начали требовать от Карельской армии финнов более активных действий, чтобы сковать все наши резервы и отвлечь внимание, а потом я читал, что лично командующий группой армий «Север» Фон Лееб, требовал, чтобы финны начали наступление, прорвались через реку Свирь к Тихвину и ударили нам во фланг.
Откуда такие страхи, если мы воевали плохо, а они размеренно и не напрягаясь?
Тогда я, конечно, всего этого не знал, меня больше всего волновало, как не погибнуть, как победить, а также другие насущные вопросы, о том, как унять голодное урчание в животе и согреть постоянно мерзнущие ноги.
Всё это я уже читал и изучал после войны, а вот всякие писаки, которые не воевали, документов и карт в глаза не видели пишут сейчас про эти события гадости.
Наверное время сейчас такое наступило, когда каждый неграмотный и недалекий дуралей может писать всё, что ему взбредет в голову? Надеюсь, что всё скоро угомонится и правда восторжествует и займёт единственное и достойное для неё место. Пока же я совсем не понимаю, что сейчас происходит в стране, какие - то Черномырдины и Гайдары вышли на первый план, о которых в советское время и слышно не было.
Ну да ладно, что - то я ушёл от темы.
Командование армии понимало, что если нас не подкрепить ударной мощью, не дать нам танков, то не ворвемся мы в город, немец основательно там засел, подтянул свежую дивизию, а на окраинах город создал цепь укреп пунктов, которые силами стрелковых частей не взять, тем более силой одной измученной дивизии.
Вот тогда - то командование где то выпросило танки, которых очень не хватало наступающим частям. Как я позже читал, для штурма Тихвина, нам придали в усиление 121 танковый полк и отдельный 128-ой танковый батальон.
Ещё нужно обязательно сказать, что те декабрьские бои за Тихвин и около него, мы вели преимущественно ночью, чтобы дезорганизовать оборону немцев, не давать нормально работать их артиллерии, затруднять корректировку огня и ввести в замешательство относительно нашей численности.Тот случай, про который я хочу рассказать и произошёл в одном из тех ночных боёв, с 8-го на 9-ое декабря 1941 года.
Наша рота преодолела Пашский кордон, где немцы особенно сильно окопались и вышла в старый район города к реке Тихвинке, кстати на том кордоне мы большую часть танков, приданных нам в помощь и потеряли, до сих пор помню поле усеянное горящими машинами.
К тому моменту от роты оставались рожки да ножки, не набиралось и половины личного состава. Глубокой ночью шли сильные бои в районе мужского монастыря, сил атаковать уже не было.
Немцы приспособили под огневые точки каждый подвал и каждое окно, просто выкашивали людей, любая попытка пересечь улицы топилась в нашей крови.
Почуяв нашу слабину они сами пошли в контратаку и стали отрезать нам пути к отходу, дело шло к тому, что остатки нашей роты зажали бы на улицах, окружили и уничтожили.
Когда ситуация стала безнадежной и замолчал последний наш «Дегтярь», я слышал как ротный пулеметчик Вовка Кувырзин крикнул, что в стволе патрон перекосило… Все почувствовали, что это амба, крышка нам, вот именно тогда появился этот танк, один единственный.
Уж не знаю, как он прорвался, может случайно наткнулся на нас, петлял по улицам горящего города, отбился от своих или ещё куда двигался, не узнать уже, но для нас его тогда будто Бог послал.
«Тридцатьчетверка» выкатилась прямо перед нашими жидкими позициями и начала полевать огнём пулеметные точки немцев. Бам- выстрел, сложился сарай с чердака которого плевал в нас огнём немецкий пулемет, Бам выстрел, заткнул хлебало ещё одной огневой точке.
Экипаж танка действовал настолько слаженно и резко, что казалось будто они готовились несколько месяцев именно к этому бою, именно на этой улице и именно ночью. Немцы были в оцепенении и ожидали появления «тридцатьчетверки» ещё меньше нашего, а мы были словно загипнотизированы его действиями.
Оцепенение врага длилось не долго, из проулков стали вылетать искры снарядов, скорее всего стреляли из бронебойных ружей и мелкокалиберной пушки, снаряды чирками и рикошетили по броне, танк их не замечал, лишь заклинив одну гусеницу резко крутанулся на месте и опять поехал вдоль улицы поливая её огнём.
Я не знаю сколько он словно молот по наковальне стучал немцам по мозгам, но любому чуду приходит конец.
Пушку он подавил быстро, но немецкие бронебойщики расползлись по домам, постоянно меняли позиции и продолжали периодически стрелять и жалящие искры крупнокалиберных патронов все чаще впивались в броню.
Мы при всём желании не могли их всех подавить огнём. Похоже, что немцы стянули сюда несколько бронебойных расчётов с соседних улиц, столько крови им попортили наши танкисты.
Видно, что одно такое жало попав под пагон башни заклинило её и теперь танк бил только в одном направлении и работал пулемётами, после ещё нескольких попаданий машина резко вспыхнула, её быстро объяло пламя.
Выпрыгнуть успели только двое, из башни командир из другого люка видимо механик. Оба танкиста горели, на открытом воздухе пламя раздуло и они напоминали два факела.
Тот, который вылез из люка механика, сразу упал и начал кататься по земле, пытаясь сбить пламя.
Второй, тот, что выпрыгнул из башни даже не пытался себя потушить, он шёл вперед, медленными но уверенными шагами, будто не чувствуя боли, он достал пистолет и стрелял перед собой, расстреливал ночь, и врагов, которых не видел.
Немцы по нему не стреляли, толи не верили, что человек на такое способен, человек объятый пламенем, невзирая на болевой шок благодаря силе духа идёт и продолжает свой последний бой, а скорее они уже сомневались, что перед ними вообще человек…
Тут в наших рядах раздался крик: «Да, что вы смотрите, ироды!!! Братишка, братишка горит…»
А потом… всё пошло как то само собой, пошло стихийно, шок от увиденного и праведный гнев сломали наш страх и мы пошли и стало нам плевать что нас мало, а их неизвестно сколько.
Стало плевать, что возможно это для всех нас последняя атака, мы хотели также рвать их, как рвали эти танкисты, рвали и топтали немца без страха.
Только что на наших глазах один экипаж принял свой последний бой и воевал за всех нас.
Едва только остатки роты с матюгами и ревом поднялись в атаку, фрицы дрогнули, не хотели они воевать с такими русскими, а вдруг мы все как тот танкист, даже уже будучи мертвыми будем продолжать стрелять…
Два танкиста сгорели вместе с танком, механик, что выпрыгнул, смог сбить пламя на земле, но был тяжело ранен уже в танке и скончался после боя, командир экипажа, тот что стрелял, сгорел дотла.
Не было на тех ночных горящих улицах корреспондентов, некому было написать про этот подвиг. Утром же главной новостью стало освобождение Тихвина.
Это была главная новость, главная гордость и радость, которая уже побежала по телефонным проводам и передавалась из уст в уста, чтобы поскорее поспасть в сводки Совинфорбюро и возвестить стране голосом Левитана об освобождении города.
Даже если танкисты посмертно попали в сводки и были представлены к наградам, их именами не назвали те улицы Тихвина на которых и за которые они погибли.
Ведь они не за статью в «Красной Звезде» воевали, они за людей воевали, за мирных жителей, за роту нашу, которую прижали немцы к земле…
Когда у меня спрашивают: «Аркадий, а ты совершил хоть один настоящий подвиг на войне?», то я сразу мысленно переношусь в ночной Тихвин 41-го и вижу того горящего танкиста, который идёт один навстречу десяткам врагов и продолжает стрелять.
Я отвечаю тихо:
«Не герой я, не сделал ничего такого и подвига не совершил, так воевал маленько, но я видел настоящих героев».
Вот такая вот история, друзья. Спасибо за ваше внимание.
Оценили 5 человек
8 кармы