Ломают сейчас историки и политики копья, нешуточные бои идут: была оккупация Латвии, не было никакой оккупации… Латыши говорят: была. Министр Мединский, по своему обыкновению, им указал на их место: не было ничего подобного, он историк и ему видней. Видней так видней, я вмешиваться не могу в этот авторитетный учёный спор, могу только рассказать про то, что знаю из своей жизни про данный исторический сюжет. Хотя, конечно, знаю я немного: но вот Мединский точно про это ничего не знает, да и вообще практически никто не мог это увидеть своими глазами, места такие. А мне вот не посчастливилось!
Плыли мы как-то на «Прогрессе» по речке Яне. Часов шесть уже плывём: холодно в одной позе сидеть в железной лодке, температура около нуля. Если руки совсем замерзают, можно их опустить в воду и чуть погреть, а потом растереть: вода градусов восемь, кажется тёплой.
Для справки - карта районов вечной мерзлоты
Нет, надо остановиться, скрючило уже, да и пописать-размяться бы не мешало. А до посёлка ещё далеко, три часа хода. Видим, вроде, место удобное пристать – бывали здесь уже люди, какие-то землянки разрушенные торчат среди тундрового стланика.
Пристали. Странное какое-то место, ничего не понятно. Всё поразрушено, давно здесь людей не было. И, что поразительно, стоят в тундре остовы каких-то непонятных железных машин: полуразобранный локомобиль, сеялки-веялки, бороны какие-то… Что за дурь? У нас мерзлота на штык лопаты: никто сроду таких чудес здесь не наблюдал…это надо на тысчонку километров поюжней ехать, чтобы их использовать.
Да и землянки какие-то непонятные: сделано всё довольно добротно, частично из явно завезённых досок, а не из местного редкого лиственничного плавника. Внутри нары, печка полуразобранная. Человек на пятьдесят каждая землянка, а их несколько. И ведь не лагерь: ни вышек, ни остатков колючки… И что вообще здесь людям делать, непонятно: если рыбачить, так это на сотню вёрст ниже по реке; если рудник какой – почти на двести выше… Да и кромка леса километров на восемьдесят от этого места начинается, ерунда по местным масштабам: там хоть летом грибы, ягоды, живность всякая; а зимой – топливо для печки. А здесь – голая тундра; зимой – так вообще джеклондоновское «белое безмолвие».
Нет, точно не лагерь! Валяются под нарами детские игрушки: куклы тряпичные, машинки какие-то, грубо вырезанные ножом из дерева. Тряпки истлевшие всякие бабские: не робы это были, не брезентуха, а сатин и ситец цветной. Недалеко от землянок – несколько крестов покосившихся, судя по понижениям в мерзлоте – братские это могилы были. В этих краях дело обычное: попробуй, на каждого почву отпарь и продолби, у нас мерзлота минус пятнадцать, непростое это дело, а зимой – так вообще почти непосильное.
Начал местных расспрашивать, никто ничего про это не знает или говорить не хочет. Одно выручило, с Валентином я когда-то подружился: а он многое знал и помнил, даже и по рассказам попавшихся ему на жизненном пути старожилов и сидельцев. Ой, и непростая же у человека была биография, только рассказывать он про неё не любил – так, отрывочно в разговоре промелькнёт отдельный факт, аж рот откроется у собеседника.
Году в 42-м (а, может, и в 43-м) привезли в эти края на пароходе «Казахстан» спецпереселенцев-латышей. Много привезли, несколько сот. Дело было к осени, а осень здесь – полсентября, а потом, до конца мая – сразу зима. А куда их девать? В лагерь их нельзя: они ж не зеки, да и переполнены к осени лагеря, это к весне там никого – чуток призраков-зеков да полвохры остаётся. Вот, куда сумел дойти пароход вверх по реке, чтоб до ледостава вниз успеть убежать и не вмёрзнуть, там их и сгрузили со всеми их сельхозмашинами, бутором и детишками. Досок дали, еды немножко. Чай, не звери: не было такого указания зверствовать.
Ну а дальше понятно: зима, жрать нечего, цинга… До минус шестидесяти неделями стоит, темно. До ближайшего жилья – сто вёрст по льду реки; но и там никто в избу не пустит – не положено ссыльным выделенные им места покидать, за это и самому хозяину по законам военного времени можно загреметь, как пособнику врагов. Ну и не осталось к середине зимы никого: пока могли, долбили могилы, а потом – не знаю уж как… неприятно в землянках этих нам было находиться, нехорошо на душе как-то было.
И вот я думаю: какой же отлаженный механизм был, эта наша коммунистическая держава. Ведь вовсю уже война шла, а этих латышских кулаков – два-три года тащили в теплушках, размещали по пересылкам, везли на пароходах, кормили, охраняли, чтобы привезти на место назначения и они там организовали колхоз, который их бы исправил и превратил в настоящих сознательных граждан СССР.
А ведь как раньше с врагами было в стране: выходил царь Пётр Алексеевич на утро стрелецкой казни с топором - и летели головы; ловили генералы Суворов с Михельсоном пугачёвцев - и ломались виселицы от непосильного груза; окружал герой войны генерал от инфантерии Ермолов немирный аул – и всех на штыки; набивали чекисты баржу офицерами, пробивали днище – и нет этих врагов революции; снабжали военспецы Тухачевского снарядами с ипритом – и конец деревне, да и всему Тамбовскому восстанию. А здесь: чётко отлаженный механизм, всё по закону, как установлено и предписано кодексами, распоряжениями и циркулярами! А ведь куда как проще было: собрать и на месте кончить, а сноповязалки кулацкие - по акту передать в колхоз? Так ведь нет, не положено, непорядок…
Только, боюсь, историк Мединский скажет, что вообще этого ничего не было…но это уже к его преподавателям и к его, если осталась, совести. Но подтвердит, да я и сам знаю: великая была страна всегда у нас, особенно в непростые времена.
Просто поразительно! Махина…
Только одно я не пойму: ну вот ЗАЧЕМ? Для чего была использована столь мучительная, длительная, дорогостоящая, трудоёмкая и совершенно бесполезная процедура, ведь война шла?
Источник: "Ну вот зачем?" https://hydrok.livejournal.com...
А это вдогонку, небольшое продолжение истории от того же автора https://hydrok.livejournal.com...
Оценили 20 человек
27 кармы