Людские судьбы в период раскулачивания

Из истории одной семьи с. Никольского Идринского района Красноярского края.

1933г. Заявление в РИК жителя с. Никольского Идринского района Тяжелкова Кузьмы Васильевича, возраст 74 года.

"Я проживаю в селе Никольском уже 71 год, из России был привезен трехлетним ребенком. Отец был крестьянин Пермской губернии. До 1925 года я имел хорошее хозяйство, хороший домик с надворной постройкой, до 10 лошадей, до 20 голов рогатого скота, штук по 50 овец. Словом жил хорошим хозяином. В 1919 году одного сына взял в свою армию Колчак и домой он уже больше не вернулся. Второй сын был приемным, он от меня отделился в 1924 году.

В 1925 году в нашем селе был сильный пожар, сгорело 90 домов, в том числе и мой со всей надворной постройкой и всем имуществом. Пожар меня сделал бедняком. Так как года жизни сделали меня бессильным, а вдобавок еще калекой, работать, как работал раньше, после пожара я уже не мог, поэтому поднять свое хозяйство был не в силах. Выстроил себе маленькую избушку и жил в ней вдвоем со старухой. Имел двух лошадей и двух коров, держал много мелкого скота. Несмотря на то, что мне уже 74-ый год, я все же такое хозяйство держал до 1932 года. Иногда, конечно, приходилось на полевые работы, и нанять (работников, за это) в 1932 году меня сделали кулаком. Отобрали последнюю корову, последнюю лошадь с подростком, последних трех овец и всех курей. Сделали меня настоящим нищим, пришлось ходить под окнами и просить милостыню.

Несмотря на то, что в 1932 г. забрали у меня последних лошадей, и весь хлеб пришлось сдать, преподнес мне Никольский сельсовет (наказ) посеять в 1933 г. 3,5 га разных культур и наложил на меня 6 пудов мяса налогу. Все вышеуказанное я, конечно, выполнить не мог, т.к. мое хозяйство состояло только из одной 73-летней старухи, которую я не мог запрячь ни в соху, ни в борону.

За невыполнение плана у меня забрали все последние домашние вещички: 2 подушки, шубу, доху, половики, чайную посуду, сито, последний стол, 2 стула, табуретку, скамейку, раскрыли крышу и забрали тес. Словом зачистили все, сняли с нищего последний кошель и мы со старухой остались у разбитого корыта. Ждем каждый час, когда нас выкинут из избушки.

Тяжелков Кузьма Васильевич."

Источник: Раскулачивание в документах http://forum.vgd.ru/post/1534/...

Белоруссия.

Хутор Смольгов. Рассказ жителя Смольгова Лаханского о раскулачивании его прадеда Тарасевича: «Как пришли его раскулачивать, так он заболел, на печи лежал, так эти Усик, да Соболь, да Бондарь за него — да взяли полукош, да вынесли, под забором поставили, в полукош наложили соломы. И его вынесли, дом замкнули и ушли. Его забрал сын туда, где мы жили, так он больше недели пожил да и помер».

Семья Василия Михайловского до раскулачивания и высылки в Пермский край: Василий (34 года), его жена Елена (32 года), дети Владимир (9 лет), Зинаида (6 лет) и Олимпиада (2 года). В ссылке умерла жена, дети выжили.

Источник:

Как раскулачивали. Светлана Михаловская разыскала документы о депортации на Урал семьи своего деда из-под Слуцка.  https://kurjer.info/2017/07/17...

Крым.

Из письма в адрес правительства жительницы Золотой балки Марицы Кендроти: «Даже в пору самого сурового военного коммунизма, мы не наблюдали таких действий властей на местах, какие мы теперь испытали в отношении себя при наличии всех существующих и действующих законов. Для меня было бы все это понятно, если бы я с отцом была объявлена вне закона, как тягчайшие уголовные преступники. Произошло же с нами следующее:

Во время отсутствия отца (находился в Москве по делам) 5.02.1930 г. ко мне на хутор прибыла бригада по раскулачиванию во главе с представителями власти от Кадыковского сельсовета и Севастопольского райисполкома, и без всяких объяснений приступила к описи всего нашего имущества. Описан был не только сельхозинвентарь, продукция в виде вина и мои барашки, но и все домашние вещи, вплоть до носильного белья. Взяты были имевшиеся в наличии облигации и другие ценные бумаги и документы и после этого, все имущество на подводах было вывезено с хутора, а я посажена на подводу и отвезена в Севастопольское ГПУ, где меня под арестом продержали несколько дней в голоде и холоде. Я не знаю, за что меня арестовали, за какие преступления, т.к. никаких обвинений мне не предъявлялось. Правильно ли были составлены описи, я также не знаю, т.к. проверять мне их не разрешили, а только насильно заставили подписать. Я осталась буквально в том, в чем была застигнута, и мне было разрешено надеть только пальто. Я оказалась в тяжелом положении, ибо ни квартиры, ни имущества, ни денег у меня нет, ибо все было отнято. Мне даже не дали копии описи моего имущества»[25].

О судьбе одной семьи раскулаченных рассказано в опубликованном в ноябре 2007 г. на страницах газеты «Первая Крымская» историко-биографическом очерке журналистки Натальи Дремовой:

"Крымчане Никифоровы жили на хуторе неподалеку от села Золотое Поле, расположенного на территории нынешнего Кировского района. Крепкий хозяин, Никифоров-отец положил жизнь на то, чтобы выбиться из бедности. Все, чем владела семья – от дома до коров, лошадей и овец – было нажито своим трудом.В 1929 г. за всеми Никифоровыми пришли люди в форме. Дали несколько минут на сборы, объявили, что семья подлежит раскулачиванию и ссылке. (Как выяснилось впоследствии, в сельсовет поступил анонимный донос: утверждалось, что Никифоровы пользуются трудом батраков, хотя те работали сами и наемный труд не использовали).

Услышав о ссылке, бабушка Никифорова молча рухнула на пол — ее парализовало. Старушку оставили, где лежала, остальных увезли. Много лет спустя стали известны страшные подробности ее смерти: в опустевший дом прибыли местные активисты — национализировать «кулацкое» добро. Чтобы не возиться с беспомощной старухой, ей… выстрелили в голову и оставили на полу, решив, что она мертва. А женщина еще жила день или два, слышала, как по дому ходили чужие люди, как резали тут же овец и жарили мясо… Лишь через несколько дней соседи решились заглянуть в разграбленный дом и только тогда похоронили старушку. Остальных членов семьи погрузили в вагоны для перевозки скота, и транспортировали на Север.

- У нашей мамы всего детей было шестеро, — вспоминала спустя много лет одна из дочерей Никифоровых, Галина, — а выжили только мы, три девочки: Валя родилась в 1931-м, четыре года спустя я, еще через два года Марина. Как мы уцелели, сейчас понять трудно. Болели цингой, рахитом, от голода отекали — были похожи на стеклянные бутылки. Родители работали, но ссыльным денег практически не давали, только небольшой паек, который нужно было растянуть на месяц. В 1941 г. от туберкулеза умерла мама, ей было только 29 лет, отец остался с тремя маленькими детьми на руках»[40].

Источник: Раскулачивание и коллективизация в Крыму http://c-eho.info/znat-i-pomni...

Татарстан.

Кабиров Гимазей родился 1900 году в г. Казань. После Столыпинской реформы вместе с родителями из Казани он вместе со своей семьей переехал в Пировский район. Женился в 1919 году на Низамутдиновой Гатие, у них было 7 детей. Кабиров Гамазей в 1934 году 7 апреля Долговским сельским советом Пировского района группой бедноты был исключён из колхоза, лишён избирательных прав и отдан под суд за эксплуатацию наемных рабочих и как владелец крупорушки. В справке сельсовета имеется опись имущества и состав семьи. Всего описано было 47 наименований имущества: дом, 2 хлева; домашняя утварь: 2 стола, 3 табуретки, кровать деревянная, перина, шкаф, сундук, подушка большая, печь железная; 6 тарелок, 2 самовара железных, пара железных ведер, чугун большой, поднос железный, коромысло; вещи: шуба овчинная, шаль женская, платье женское и детское, мануфактура (ткань), 2 платка, 4 полотенца, ботинки женские; запасы еды: муки ржаной и пшеничной по 2 мешка, зерна – 1 мешок; Живность: одна телка, одна корова, две овцы, два гуся, четыре курицы, один петух.

Кабиров Гимазей с семьёй

Источник:  Раскулачивание - одна из страниц истории http://www.memorial.krsk.ru/Wo...

Дальний Восток.

Из истории раскулачивания уссурийских казаков. Воспоминания Плотникова Ивана Павловича:

"...К началу 30-х уже многие разъехались или разбежались. Кто не примирился, тот за кордон ушел в Манчжурию. Вот наши родственники, братья Соснины, уходили за кордон. Наткнулись на пограничников, уходили с боем. Младшего брата убили, а старший ушел. Говорили, что в Маньчжурии много наших скрывалось. Другие уезжали во Владивосток, Уссурийск или Хабаровск. А то и дальше уезжали. «Чемоданное настроение» у многих преобладало. Мама, я помню, отцу всю плешь проела, как говорится: «Поехали, да поехали отсюда». Кто успел уехать, тот жив остался. И как только началась коллективизация, отец решился на отъезд. Правда, до этого всю скотину у казаков в колхоз отобрали и все имущество. Коров, быков собрали на дворе казаков Ваулиных, от нас соседний дом. Они зажиточно жили, большой двор был. Вот туда её и согнали. А кормить нечем, хозяев не пускают, поставили милиционера с ружьем, чтобы никто не ходил. Против диверсий якобы. Так я помню, эта скотина нам ночами спать не давала, ревели коровы голодные всю ночь. Они ревут, мама тоже плачет, отец успокаивает. И я не сплю, страшно мне было. Потом скотина дохнуть начала от голода. Всем этим руководил председатель комбеда, не из наших. Он и списки на выселение, и на конфискации составлял (справка: председателем комитета бедноты был Афанасий Цапкин). Уполномоченные несколько раз к нам приходили изымать излишки. А какие там излишки? Ничего к тому времени не осталось. Дедушка отцу справил гармонь, он неплохо играл и меня научил. Так вот я хорошо помню, как к нам в дом двое уполномоченных зашли. В стене у пола была ниша, там стояла швейная машинка – подарок дедушки моему отцу на свадьбу. Так мама поставили табурет к стене, сама села и подол юбки расправила, чтобы не было видно. Они покрутились-покрутились, а взять нечего. Увидели гармонь, взяли её. Один закинул её на плечо, а она растянулась, хлопает его по нижнему месту и звучит. Второй ему что-то сказал, пошутил наверное, оба засмеялись и ушли. А отец с мамой сразу после этого собираться начали. Да что там собираться, и имущества уже никакого не было – скотину отобрали, что было на дворе и в доме реквизировали. Через неделю увязали все в платки, у отца была пара сапог, брюки, несколько рубашек, у мамы какое-то имущество. Может, что-то из зимнего было, я не помню. А у меня так вообще ничего не было. Лето было на дворе, я бегал в одной комбинашке: рубашонку на пуговицах внизу по бокам пристегивали к порткам, вот и весь наряд. Это комбинашкой называлась. Кто-то из соседей ехал в Гродеково, нас взял на телегу и мы поехали. Машинку швейную с собой взяли, она нас потом очень выручала. И еще запомнился мне наш песик. Бежал-бежал за нами, так и отстал. Жалко мне его было, плакал всю дорогу. Так и добрались на перекладных до Владивостока. Отец к тому времени хорошим механиком был, нашел себе работу. А кто остался, тех чуть позже забирать стали..."

Источник: Интервью с Плотниковым И.П. https://guran-ussury.livejourn...

Раскулачивание семьи, Грушинский р-н, Донецкая область

Кемеровская область.

Панкратов Алексей Федорович родился в 1907 г. в Тамбовской губернии, переехал в д. Покровку Кемеровской области. Рассказ записывался Берестовой Натальей со слов его сына Юрия Алексеевича в декабре 1999 г.

"До коллективизации деревня жила спокойно: поля убраны, скотина ухожена, хлеб в закромах. Все друг другу доверяли, ни от кого не запирались, никто чужого не брал. Все, как одна семья, были. И пьяницы у нас были. Да где их только нет?! А как пришла коллективизация, так всё и смешалось: и скотина, и хлеб общими стали. Многие дома стояли заколоченными. Дворы - пусты. Всё сразу осиротело. Сначала на всё это было дико смотреть. Но ничего! Потом попривыкли и к этому. Работали в колхозе весь световой день. Трудодни зависели от урожая. На них получалось от полкилограмма до килограмма хлеба. Но этого, конечно, на семью не хватало. Поэтому и брали колхозное добро. Воровством это не считали. Считали, что сам заработал, сам и бери. А нам говорили: "Не смей брать, это не твоё!" Как же это не твое, когда ты его сам сделал. Потом закон "о колосках" вышел. Его ещё называли "законом о горсти гороха". Если ты идешь с поля и насыпал зерна в карман, ты сразу же - враг народа. Штраф тебе и арест! В колхозах как-то делалось всё так, что всем поровну должно доставаться. Но ведь работали по-разному! Лодыри привыкли за чужой счет жить, не работать, а получать. Вот и портили всем кровь. Хозяйствовали так, что в 1933-34 гг., а также в годы войны и после неё был голод. Вымирали целыми семьями, а то и деревнями...

Мы, конечно, могли бы и уехать. Но куда? Где было лучше? Да и паспортов у нас не было. Была только трудовая книжка, которая удостоверяла личность колхозника. Не уезжали мы из деревни и потому, что с детства к земле были приучены. Другого-то ничего больше делать не умели. Только за землей ухаживать…"

Источник:

Коллективизация в воспоминаниях. Архивные документы. http://calligraphy.forumy.tv/t231-topic

Новосибирская область.

Татьяна Семеновна Карманова, село Корнилово: «Беда пришла, откуда не ждали и в наше село Корнилово. Стали в селе раскулачивать зажиточных крестьян. Приезжала из района «тройка» по раскулачиванию в составе секретаря райкома ВКП (б), председателя РИКа, начальника ОГПУ, читали постановление об изъятии кулака.

Осенью 1930 году за крупорушку и лошадь раскулачили моего деда, Лопатина Семена. Раскулачивали лодыри, зарившиеся на чужое добро. Чтобы не достались настенные часы, приглянувшиеся одному из активистов, дед разбил их об пол. Вместе с женой, тремя детьми отвезли их в Болотное. Там загнали в вагоны и отправили в Нарымский край. Вещей с собой никаких не было. Еды не было. Дети, которым было тогда 8 лет - Соне, 5 лет - Полине и 2 года Оле, постоянно просили есть.

Везли через Казахстан. Старшие девочки на станциях бегали побираться, казахи жалели детей, помогали, чем могли. Когда привезли на место, выгрузили в лесу. Для жилья спецпереселенцы копали землянки. От голода, сырости, изнурительной работы люди болели, умирали. Дети пухли от голода, Оля до трех лет не могла ходить. Помогали жители из ближайших деревень: приносили картошку, молоко. Позже детей переселенцев устроили в школу. Соня и Поля пошли в 1 класс, но часто вместо занятий ходили побираться...»

Вспоминает Басалаев Иван Петрович, который жил со своей семьей в селе Корнилово: «Трудолюбием создали мои родители свое крепкое хозяйство: добротный дом, двор, амбар. Обзавелись скотиной: лошадь, овцы, коровы. Да и в доме была необходимая утварь и пошитая хозяйкой дома одежда, одеяла, подушки. Все трудились, жили в достатке.

На сборы семье дали два дня, взять с собой разрешили минимальное количество самых необходимых личных вещей. Везли в Верхнеудинск, оттуда погрузили на товарный поезд и везли на специальное поселение в глухую тайгу Западной Сибири. Сколько их было? Много. Из этого «много» не все выдержали дорогу. Довезли сначала до Томска. Потом на барже по реке Обь. Тех, кто умирал от голода, холода, болезни выбрасывали прямо в реку. Оставшихся высадили на пустынном берегу Оби, в глухой Нарымской тайге. Жилых поселков поблизости не было. В первую ночь почти никто не спал, жгли костры, разговаривали, пили обжигающий кипяток.

Потихоньку начали обустраиваться, строили времянки, шалаши, кто что мог. В таких условиях выжили только молодые и здоровые. Их спасала река, где водилась всякая рыба, и тайга, куда ходили добывать дичь, ягоду, грибы, орехи. Нарымский край в те времена был очень глухим: болота, непроходимая тайга, бездорожье. Летом - речной путь по Оби, зимой санный путь по той же замерзшей реке. Однако из-за сильных морозов 42-45 градуса собираться в дорогу было рискованно, бежать из тех мест было невозможно. Летом людей мучил гнус, тучи комаров могли заесть человека до смерти, спасались с помощью марлевых пологов. Продукты завозились большими партиями на баржах. Запасались на зиму. Разводили только коров.

Среди ссыльных были единицы, которые сильно горевали об утерянном, конфискованном имуществе. Такие долго не жили – умирали от тоски, - заканчивает свой рассказ Александр Иванович.

Источник: Судьбы жителей села Корнилово http://letopisi54.ru/letopis/d...

Рассказывает прабабушка: «Страшнее и больнее всего мне вспоминать о Полине. Ее вместе с мужем и тремя детьми (3-х, 5 и 7 лет) выслали в Нарым. Сумела она как-то передать две весточки. Писала в первом, как в страшную метель, ледяной холод шел обоз по заснеженной тайге. В санях ехали сопровождающие милиционеры и дети с 3-х до 7 лет. Младших несли родители на руках, следуя пешком за обозом. Коченели, немели озябшие руки, и не было сил удержать дитя. Если ребенок выпадал, матери не давали его поднять – оставался холмиком заснеженным на дороге. А на безумные крики матери был ответ конвоиров: «Не ори, все равно сдохнет». Если кто-то совсем обессиливал – пристреливали. Потому и шли за обозом волки, ожидая очередную жертву и напоминая воем о себе измученным, едва живым людям. Вокруг не было никакого жилья, отдыхали прямо на снегу. Детям давали по кусочку хлеба, взрослым – жмыха. Половина взрослых умерла по пути, а дети – почти все погибли. Остались и Маша и Гаврик лежать на дороге, даже земле не придала, бедных. Верочку довезла до места. Поселились в шалашах, палатках: холодно, голодно. Дождались лета – оно темное здесь, сырое, месяцами солнце не видели. Комары, мошки высасывали всю кровушку. Оставшиеся дети летом умерли один за другим, ушла и старшенькая, Верочка. Умирала – просила молочка, но был только хлеб – кусочек, в нем опилок больше, чем муки, не угрызть ослабшему ребенку. Писала сестра о работе: раскорчевывала пни, лопатами копали вязкую болотистую землю, строили дорогу. Не прожила сестричка и года, осталась навечно в ледяной северной земле вместе с детками».

Надежда Ивановна Сбоева: «Мне было в 1937 году 7 лет. Мать и отец вступили в колхоз сразу же, как только начали туда загонять, – в 1932 году. Я не помню дня, чтоб кто-то из них был с нами. Мы, еще маленькие, никогда не видели их ухода в поле, а вечером не слышали их возвращения. Жили сами по себе. Летом было легче: ели пучки, лебеду, одуванчики, ягоды. Картошки на лето никогда не оставалось, потому что осенью большую часть отдавали на сельхозналог. Драники и те были в радость, как сегодня «Сникерс» для внуков. Помню леденящий страх, когда приходили требовать уплату недоимок по сельхозналогу. Мать в одну зиму от властей утаила, что растим поросенка, продержали его до лета, а в конце августа решили зарезать. Отец сделал это ночью в сарае, утащил его за деревню, в бурьяне слабенько жгли костер, калили кочергу и ею, раскаленной, чистили шкуру. Сильно-то смолить было нельзя – могли заметить, донести...»

За «саботирование» сдачи установленных норм семья высылалась за пределы села. Вокруг Елбани немало мест, которые до сих пор в народе зовутся «Выселки».

Надежда Ивановна Сбоева продолжает:

«Мы жили километрах в полутора от выселок. Их домишки, полуземлянки, сделанные наспех, были хорошо видны. Оставшись с детьми без одежды, без живности – все было реквизировано, – люди, там жившие, были обречены на гибель. Так оно и случилось: в зиму 38-го умерли почти все ребятишки, а к весне и большинство взрослых. Мы утром встаем и смотрим: если не дымится у кого труба, значит, там живых нет. Они оказались изгоями. Народ боялся помочь, так как помогать значило сочувствовать врагам. Сочувствие в то время было не в чести. И все же я помню, как одна из женщин по ночам приходила к нам, мать провожала нас на печку и кормила ее картошкой «в мундирах». Нам было смешно наблюдать, как она ела, согнувшись над столом и прикрывшись почему-то руками, было что-то животное в этом... А, провожая ее, мама рассовывала картошку ей по карманам...»

Источник: "Великая ломка. Сибирская глубинка в 30-е годы (по материалам публикаций газет и воспоминаниям жителей Маслянинского района Новосибирской области." http://urokiistorii.ru/article...

Алтай.

Ксения Фоминична Атаманова родилась на Алтае в 1895 году в зажиточной семье. Имели 12 лошадей, 14 коров и телят, 8 овец. До 1927 года крестьяне в долине жили вольно, держали много скота, птицы, возделывали поля, в каждом логу были заимки, маральники, сотни колод пчел. Началось раскулачивание. Мужики не хотели добровольно отдавать имущество, нажитое честным трудом. Их стали арестовывать и они подались в горы. Ушел и муж Ксении Василий Атаманов, а потерявшие совесть активисты не обошли его семью. Забрали все: сундуки, столы, шубы, одежду, кадочки, кошевки, телеги, сани, жнейку, косилку, плуги, бороны, зерно, крупу, соленья из погребов, маралов, весь скот, гусей, кур. Ранней весной 1931 года отобрали и дом, а семью выслали на север. От Бийска в Нарым повезли в вагонах для скота, а потом пересадили на баржи. Плыли совсем близко от берега, а в тайге работало множество заключенных. Они бежали за баржами, выкрикивая имена отцов, матерей, жен, детей. Однажды женщина на барже закричала: "Мой Степа жив, жив Степа". И упала без памяти, а Степа все бежал по берегу за баржей и спрашивал про детей, мать, отца… Высадили всех недалеко от Белого Яра. Привезли всех в тайгу на голое место. Кругом болота, гнус. За бабонькой Фетиньей умерли маленькая Меечка и Вахромей Семенович, ему было только 62 года. Жил он вместе с внучатками и невестками, как мог помогал и поддерживал их. Не выдержало сердце старовера, не от голода он умер, а от горя. День и ночь его мучил вопрос: "За что такие испытания выпали детям и внукам?"

Дети семьи Атамановых

Источник: Раскулачивание на Алтае https://historical-fact.livejo...

Попыткой избежать полного раскулачивания стало отделение взрослых детей от семьи отца. Раскулачиванию и ссылке подвергался тогда лишь глава семейства. в селе Куяча Федор Фастович Серебренников отделил своих детей, посоветовав вступить в колхоз. "Отец во время сенокоса купил мне косилку, плуг. Я тут же машину, даже не собранную, сдал в колхоз. И остался без копеечки. А кто не идет в колхоз, того по-твердому, то крючки какие-нибудь, то арестуют. По-твердому – значит богач. С него в три-четыре раза больше брали".

"Брать-то у него нечего было, – вспоминал сын Федора Фастовича. – Вот зеркало взяли. Да деревянная кровать, да пчел, и даже облезлый самовар. Две лошади. Я начал в колхозе работать, отца как раз в посевную выгнали. Как наш отец остался там в Нарыме живой, я не знаю. В первую очередь он начал избу делать. Тут и болота, и тайга. Большущую избу начал рубить. Женщины даже топором рубили. Ну и сделали эту избу к зиме. 40 человек помещалось зимой в этой избушке. Приобрел невод. И возьмет с собой парнишку и ночью рыбачит, больше этой рыбой и питались".

Внук Федора Фастовича Петр хранил письмо: "У нас в Нарыме в поселке Березовском мимо нашей хаты мертвецов проносили каждый день по 20–25 человек. Летом еще в землю закапывали, правда, без гробов. А зимой силы не было, прямо в снег закапывали. А потом эпидемия поднималась, когда все растаивало. Ну а бань никаких не было, да они и ни к чему были. Все равно переодеваться-то не во что было. Другого белья не было, все заплатка на заплатке. Эти комары, блохи, клопы, сверчки вообще покоя не давали. Днем-то мы на работе. А для того чтобы нас как-то сохранить, мама нам плела портянки из осоки. Живы мы остались потому, что отец нам не давал мешать отруби с гнилушками. Всегда нас посылал: лучше идите есть траву, где-то какую-то все равно найдете, где-то рыбу поймаете. А люди-то начали мешать отруби с гнилушками, все и погибали".

Источник: Истории алтайских крестьян http://naaltae.ru/news/news/ne...

Доставка имущества раскулаченных крестьян на бригадный двор в селе Удачное Гришинского района Донецкой области, 1932 год