Бог войны (часть 2)

– Дай-ка сюда этого комбата, – приказал он.

Газик сорвался с места и рискованно полез прямо вниз с холма. Все наблюдали, как он катит по полю к батарее, останавливается…

Через пяток минут, газуя и рыча, он выскочил наверх, открылась дверца, и взорам ожидающих явилось воронье пугало.

Тощая кривая фигура, путая шаг, с издевательской нелепостью промаршировала к командующему, и растреснутый тенорок доложил:

– Товарищ генерал-лейтенант! Командир противотанковой батареи… полка капитан Степченков по вашему приказанию прибыл! – Он лихо опустил от козырька руку, из-под топорщащегося хэбэ выпал грязный носовой платок.

– О господи, – сказал командующий. – Один есть офицер у тебя в полку, так и того вблизи показывать никому нельзя.

По свите дунуло смешком. Ко всему вдобавок, на вишневом шнобеле комбата отблескивали невероятные очки – толстые, с какими-то составными стеклами, подобающие, наверное, профессору филологии в читальном зале, испортившему зрение в архивных изысканиях. «Пятнадцать суток ареста за внешний вид!..» Командующий посуровел и выпрямился.

– Спасибо за отличную стрельбу, капитан! – отчеканил он, взяв под козырек.

– Служу Советскому Союзу, – недобрым, вяловатым, некомандным голосом ответил странный капитан. Выглядел он лет на сорок, наверное.

– Где так стрелять научился?

– В поле, – свободно ответил капитан, и даже наметил пожатие плеч. Генеральская свита слегка нахмурилась, как бы показывая, что осуждает такую вольность, что с командующим армией таким тоном говорить не след. – А солдат где учил? – улыбнулся командующий. Капитан хрустнул камешком под сапогом.

– Там же, – отозвался с оттенком утомленного удивления. – В классе… в парке… Дело нехитрое, долго ли.

– А по тревоге сколько поднимались?

– С нормативом на «отлично», – ответил капитан так, как отвечают на надоедливый вопрос что-то само собой разумеющееся. Командующий обернулся к наблюдателям:

– Врет?

– Он не врет, – проговорил комполка.

– Противотанковая батарея вышла сразу, – подтвердил коротенький подполковник из свитских. – Ты же докладывал, там с ходу в воротах пробка встала?

– Они забор повалили и вышли.

– Вот как, – сказал командующий неопределенно.

Степченков стоял перед ним по стойке, никак не соответствующий ни «смирно», ни «вольно», и шевелил пальцами. На носу его повисла капля, он поднял платок с земли и высморкался.

– Из каких вообще систем стрелял? – спросил командующий, потому что по обстановке, по настроению надо было еще что-то спросить.

– Из всех. – Как? Что значит – «из всех»?

– Из всех систем наземной ствольной артиллерии, – скучновато уточнил тот.

– Из И-тридцатых?

– Из М-тридцатых.

– Из ЗИСов?

– Из ЗИСов.

– Из Д-тридцатых?

– Из Д-тридцатых.

– Из Т-пятнадцатых?

– Из Т-двадцатых тоже.

– Из самоваров?

– И из «гвоздик» тоже…

– И как? – начал веселеть командующий от необычности случая.

– Точно так же, – с неуставной флегматичностью ответил Степченков.

– Что значит «так же»?!

– Как вы сейчас видели.

Командующий секунду помолчал; нахмурился.

– Подполковник! Отвези-ка этого хвастуна на закрытую к гаубичникам, и пусть выстрелит… пятую задачу. Цель укажу сам. А то уж больно… – подыскал правильное слово, – выеживается. Проверим!

– Есть, – безучастно ответил Степченков, с полурасслабленной у козырька рукой повернулся и, спотыкливо гребя ногами, последовал за сопровождающим.

Командующий сдвинул линейки прибора управления огнем и произвел расчеты сам.

По полевой связи комариный голос доложил: «Капитан Степченков на огневую позицию прибыл».

– Прибыл? – недобро переспросил командующий и перевел взгляд на местность. – Цель номер четыре: дот и пехота укрытая в окопе. Полная подготовка данных. Даю метеосредний: 200-752-08007-23, 400-747-08008-21… Пошло время! – надавил секундомер. Дышал в нагретую телефонную трубку, ожидая.

Буквально через двадцать секунд он услышал, как телефонист репетирует команды, подаваемые Степченковым на дальней огневой:

– Стрелять первому взводу! По доту! Взрыватель фугасный! Заряд второй! Прицел сто тридцать два! Уровень тридцать ноль! Основное направление правее пять ноль! Первое! Огонь!

Шелестяще прогромыхал в небесах снаряд и выбросил неяркий серо-прозрачный фонтан почти рядом, казалось, с бетонным колпачком среди черно-зеленых прогалин.

– Однако, – отреагировал командующий и скосился в свои записи. – Перелет право двести! – Прицел сто тридцать! Угломер меньше ноль ноль один! Огонь!

Встал и опал земляной столб перед целью. – Недолет лево сто, – недоверчиво корректировал командующий.

– Прицел сто тридцать один… Батарее, пять снарядов, беглый…

Командующий убедился, как первая батарейная очередь накрыла цель на поражение, и только тогда скомандовал: «Стой…»

Комполка расправился гордо.

– Хулиганит, – приговорил командующий. – Вместо широкой вилки – мизер ловит. Это еще не факт. Могло и не повезти.

– Он умеет, – весомо заступился комполка. – Он не ошибается. – Благодаря этому артиллеристу комполка сейчас чувствовал себя в чем-то даже более правым, чем генерал: как бы он защищал безупречного человека, а защищать другого всегда легче, чем себя, к, кроме того, безупречность защищаемого как бы распространяется на благородного защитника, причастного к успехам своего офицера и руководимого полковым патриотизмом.

– А вот перебрось-ка его на третью огневую, пусть выстрелит из ста тридцати миллиметров. Поглядим. – И добавил ворчливо: – Километров пятнадцать – это тебе не в щит перед носом тыкать. Придирчиво выискал цель на пределе дальности: – Репер номер четыре! Сокращенная подготовка данных. Фугас пробуравил вечерний воздух через те же двадцать секунд.

– У него там что, компьютер в голове? – выразился командующий. – Что-то быстровато опять…

Командующий, по привычке старых артиллеристов, смотрел поверх дальномера, чтобы засечь разрыв, если он ляжет вне ограниченного обзора оптики, – как, вероятнее всего, и должно было быть.

Рвануло с отклонением в одно малое деление, метров триста переноса. Широкая вилка. На такой дистанции с первого пристрелочного – это практически невозможно. Не верите в случайность – назовите чудом…

– Там что, все прицелы посчитаны заранее, так?

– А он? – указал тот на майора. И майор готовно изобразил лицом: да, он ведь стрелял плохо, значит – все честно, не мухлевали; да и куда, мол, нам, нерадивым, такую работу проделывать.

Возникший состязательный дух ввел командующего в азарт: приятно поставить в тупик достойного противника, погонять настоящего специалиста, утыкая его в предел возможностей: все равно уже предъявлен высший класс.

– Степченкова на провод. Капитан, слушай приказ. Занять огневую позицию за рощей Зеленая, между оврагом и отметкой двадцать ноль. Понял? Доложишь по прибытии.

– Вот так, хитрецы, – удовлетворенно сказал он полковым офицерам, понимая их скрытую гордость и даже подначку. – Сам укажу огневую и сам поставлю цель. Выясним, что можете, а что симулируете… научились, понимаешь, ухари… так вашу… Соседи-то, поди, все еще боятся водку выпить, которую на учения припасли, а? Знаю, сам такой был: зимой в поле минус тридцать, руки к металлу прилипают, я своему взводу по сто, сам двести – и жарко…

И все засмеялись, разряжая обстановку, тягостность неладного дня как-то приуменьшилась, сгладилась.

Первый снаряд Степченкова ссек серпом осколков одинокую сосну, которая была ему задана в качестве цели.

– Ну сука, – восхищенно сказал командующий. – Во огневичок милостью божией. Так, – он вскинул часы, сощурился на догорающее в озере солнце. – Разбор здесь. Старших офицеров – ко мне. Остальным – свободны.

Теперь, когда Степченков выкарабкался из газика, атмосфера приема поощряла дружелюбием. Командующий жестом оборвал доклад и помедлил. По настроению хотелось ему чуть растрогаться, открыться грубовато-строгим, но душевным и справедливым отцом-командиром, благодарным отличному офицеру за примерную службу… Был миг уместности обнять Степченкова, но некоторая театральная проникновенность сцены диссонировала с его карикатурной фигурой и несуразным очкастым лицом, и командующий ограничился:

– Спасибо за службу, товарищ капитан. Спасибо тебе, дорогой, – и двумя руками стиснул и тряхнул ему кисть. Степченков неловко стоял и переминался. Образовалась пауза.

– А почему ты прицел дал на два деления больше, чем выходит по подготовке? – командующий отнес от глаз листок. – И что это за установка «полделения»? Почему поправки? – По интуиции, – вздохнул Степченков. – Что значит – по интуиции? – Вечер… – скупо обронил тот. – Не понял. То есть?

– Температура воздуха ниже, плотность и влажность выше, и ветер вечером всегда стихает… Вечером метеосредний через пятнадцать минут уже неточен, это учесть надо.

– Та-ак.

– Перепад пяток метров учесть надо: стоишь ведь не точно на отметке по карте. Степень изношенности ствола…

– Да не проще ли сразу при пристрелке…

– А зачем, если заранее ясно.

– Откуда же ясно? Сколько на них давать?

– Практика. Потом, снаряды были с тремя плюсами, а три – почти всегда два с половиной.

– С чего ты взял?

– А я их часто взвешивал, чтобы уяснить.

– Снаряды взвешивал?! На чем?

– На медицинских весах.

– Ну-ну, – сказал командующий. – Нарвался я на аса! Учитесь, товарищи офицеры – что такое профессионал; что такое любовь к своему делу. Что ж ты в капитанах-то застрял, Степченков? ЧП были?

– Образование среднее, товарищ генерал-лейтенант. Кончал еще не высшее училище.

– А почему в академию не поступал?

– Поступал.

– Ну и что?

– Не поступил.

– Почему? Уж ты-то? Строевую не сдал, что ли? – пошутил он. Окружающие готовно – незло – подсмеялись.

– По зрению, – неохотно скрипнул Степченков.

– А сколько у тебя?

– Минус семь с половиной.

– Ско-олько?! Да-а… – протянул командующий. – Как же тебя проверки не комиссовали?

Степченков развел локтями – эдакий дрыг обрубками крыльев.

– Он таблицу наизусть выучил, – подал голос майор.

– А? Та-ак… А если выучил, что ж не можешь в академию ткнуться?

– Поздно.. – Сколько тебе?

– Тридцать девять.

– Мд-а. Ну, а раньше, когда поступал?

– Не догадался.

– А когда догадался и возраст позволял?

– Больше не направляли.

– Ясно! – сказал командующий. – Направлять не направляли, но в полку держали – для результативности, и на всякий случай, чтоб был хоть один артиллерист, так? – Перевел тяжелый взгляд на командира полка. Командир полка вытянулся. Степченко пожал плечами.

– Короче, – спросил командующий, – начальником штаба в отдельный артполк хочешь?

Установилась космическая тишина. Сейчас на глазах у всех происходил один из тех редчайших случаев, которые затем перелагаются в легенду и передаются поколениями офицеров всех округов: как командующий вознес личной властью судьбу неудачливого офицера, посадив капитана сразу на подполковничью должность, так ему понравилась стрельба того.

– Спасибо, не хочу, – ответил Степченков.

В толпе произошло легкое гудение. Комполка спокойно кивнул головой. Командующий склонил голову чуть набок, как озадаченный победоносный петух.

– А почему это еще? – осведомился он.

– Я артиллерист, – сказал Степченков.

– А я тебя не кухню предлагаю.

– Моя профессия – стрелять, – сказал Степченков.

– Но не могу же я поставить тебя на дивизион! – сказал командующий. – Я вообще гнать тебя должен, узнав официально о твоих очках, ты понял?

– Понял, – сказал Степченков равнодушно.

– И что?

– А все равно еще год-другой – и в запас.

– Хоть бы майора тебе дать, что ли, – раздумчиво сказал командующий. – Послужил бы еще пяток лет…

– Если можно… – и тут впервые голос Степченкова потерял равнодушную ровность, он посмотрел на генерала сквозь свои неуклюжие очки с надеждой и даже, пожалуй, с мольбой.

– М-да, – крякнул командующий. И проницательно спросил: – Пьешь?

Степченков пожал плечами.

– Редко, товарищ генерал-лейтенант, – заступился комполка.

– Ясно, – сказал командующий. – Благодарность в приказе получишь. А это – на память, от меня. Сейчас это, конечно, не модно, но, что называется, чем могу, – он отстегнул с запястья часы и вложил Степченкову в руку. – Хочешь – носи, хочешь – пропей, дело твое.

Он вздохнул и направился к натянутому тенту, под которым вокруг стола с картой ждали старшие офицеры.

…Через час Степченков стоял в гарнизонном кафе-стекляшке, именуемом здесь в просторечии «прапорщик». Фуражка его с трудом удерживалась на затылке, очки сползли, китель был расстегнут, открыв серый заштопанный свитерок. Перед ним на заляпанной мраморной крышке отекали две кружки с пивом, и между – пивная же кружка с красным. Водочная бутылка каталась под столом, старушка-судомойка подняла ее и, шаркая, унесла.

– С-суки, – полукричал-полуплакал Степченков, качаясь на нетвердых ногах и хватаясь за крышку столика. – Блляди! Ггады! П-портачи поганые! Я артиллерист, я! Я артиллерист милостью божьей!.. Артиллерия – бог войны… что вы понимаете! Что вы можете, долбоклюи! Да я вам снаряд в баскетбольное кольцо за десять километров продену, с кем спорить, ну? Мной командовать… да я вас всех утру, дошло бы до дела!..

Он отхлебнул вермута, запил пивом, ткнул в губы мокрой сигаретой и выронил ее. Сержант из его батареи, следящий от двери, бережно вложил ему в рот зажженную сигарету и обнял за плечи.

– Пойдемте, товарищ капитан. Вам уже пора, я помогу, идемте.

– Ты не видел… мне командующий армией сегодня руку жал… одному! Я один из всех стрелять умею! И вас, салаг, щенков, учу!

– Я знаю, товарищ капитан.

– Что ты знаешь, сопля, пацан! Знаешь! Я в Египет просился – не отправили! Во Вьетнам – не отправили! В Анголу – не отправили! Суки, гады, бляди! В Афган – не отправили! Говно отправляют, а я, срок уже отслужил, все, – сижу здесь! Да я снаряд… душу твою… я его в воздухе чувствую… я его как руками на место кладу… и меня, мариновать!.. да я вообще ослепну, и все равно стрелять буду… я артиллерист (слеза выкатилась), я ас, первый, понял?..

– Пойдемте, товарищ капитан, – уговаривал мальчишка-сержант. – Поздно уже, закрывают, вам домой надо, идемте.

Михаил Иосифович Веллер