Курс на восток

0 853

«Сейчас убьют», — промелькнула мысль. Я взглянул на Соколова — он сохранял выдержку.

Еще посмотрел перед собой, и вдруг пришло решение. Оно наполнило меня светом надежды, рассеяло колебания и сомнения, умножило мои последние силы. Раз солдаты бегут к нам без винтовок, значит, они еще ничего не подозревают. Так пусть же подбегут поближе, пусть подальше отходят от своих орудий.

Когда я снова обернулся к своим товарищам, у меня было решение, было, что сказать им, и я стал во весь голос горланить им, что надумал. Но никто из них ничего не слышал: гудели моторы. Только по выражению лица, по глазам они могли догадаться, что я не собираюсь сдаваться, что сейчас поведу самолет вперед, что не прекратил полет, а буду его продолжать.

Наверно, это понял Соколов. Он ударил по рукам того, кто держал винтовку, и она упала. Соколов подхватил винтовку и встал вплотную ко мне. Я почувствовал, что «с тыла» угрозы нет. А гитлеровцы уже совсем близко. Я отчетливо вижу их расстегнутые шинели, красные вспотевшие лица, их полные удивления глаза. Я снова кричу и показываю товарищам, чтобы они подались назад, исчезли в глубине фюзеляжа и, пригнувшись, собрав все свои силы, отпускаю тормоза. Самолет катится прямо на солдат.

Они не ожидали, что «хейнкель» двинет на них. Да их же давит летчик-заключенный! Они бросились врассыпную. Те, что были дальше и которым ничего не угрожало, вынимали из кобуры пистолеты. Другие бежали к своим зениткам.

Но время было выиграно, только время, а не победа. Самолет снова мчался на тот конец аэродрома, с которого мы начинали взлет.

Даю небольшую скорость. Мне нужно как можно скорее достичь площадки старта. Взлетать отсюда абсолютно невозможно: на том конце аэродрома возвышались радиомачты, деревья, строения.

И снова — только я и самолет. Неразгаданный, неподвластный мне, но в моих руках. Я не знал, почему он не отрывался от земли, но я верил в него. Та сила, которую я не мог объяснить и которая противодействовала мне, теперь будет покорена. Самолет должен выровняться при разбеге и подняться на крылья. Я стремился добиться этого для себя, для товарищей, для спасения нас от смерти.

Ничего не видел, что делалось по сторонам — там только мелькали самолеты на стоянках и те, что подкатывались к старту. Я должен взлететь, пока зенитки не готовы открыть огонь... Пока солдаты не успели сообщить, что увидели... Пока не дан приказ поднимать истребителей... Пока не поздно...

Мы снова на бетонке. До старта и стартера не дошли. Мы действовали, как воздушные пираты, сами творили свои правила.

Я подал ручку управления вперед, самолет с грохочущими моторами интенсивно набирает скорость. Ко мне возвращалось прежнее чувство уверенности: машина мчится по твердому, ровному полю.

Вдали уже вырисовывается штормовое море... Пора отрываться от земли. Я подаю ручку от себя. Теперь скорость больше, чем была тогда. Но чувствую, что ручка снова прижимает меня к спинке сиденья. Уже давит мне на грудь. А машина катится в таком же положении, как и раньше.

Какая-то мука, какая-то боль корчит машину. Это они швыряют ее с крыла на крыло.

Что же это? Что?

Мысль: если и на этот раз не оторву самолет от земли, направлю его вправо. Там стоят самолеты.

И еще мысль: почему у меня не хватает сил поднять самолет? В чем причина?

Во тьме вспыхнул свет — только с этим я могу сравнить озарившую меня догадку, так долго блуждавшую в моей разгоряченной голове.

Подобные явления бывают с самолетом тогда, когда триммеры руля высоты установлены «на посадку», а не «на взлет». Но где штурвальчики, которыми переводятся триммеры? Где они на этой заполненной приборами доске?

Я сумел бы ликвидировать эту ненормальность очень легко, но вот она морская пучина. Уже видны огромные камни, о которые разбиваются волны.

V меня мало сил, для того чтобы отжать штурвал... и я кричу:

— Помогите мне!

Я кричу так, что мой голос слышат товарищи в надрывном реве моторов. Я указал им на ручку у моей груди.

Худые, тонкие руки легли на штурвал рядом с моими, и он подался вперед. Самолет сразу выровнялся. Его «хвост» поднялся. «Нос» опустился ниже. Самолет уже катился на двух колесах шасси. Вот то положение, после которого крылатая машина сама отрывается от земли. Но я боюсь, что мои друзья вдруг отпустят штурвал, и я заклинаю, приказываю, молю:

— Нажимайте! Нажимайте! Держите крепче!..

Но самолет уже в воздухе. Под его крыльями близко-близко проплыли стволы зенитных пушек, мокрые, опененные камни.

Прощай навсегда, адская земля неволи! Прощай, концлагерь Узедом!

Свобода открыла нам свои горизонты.

Слабыми руками поддерживали мы самолет над волнами моря. Он медленно набирал высоту, тянулся к высоким, встречным тучам, двигавшимся с севера.

В тучах было наше спасение.

Прошло пять минут. Женщина стартер, наверно, уже сообщила дежурному о том, что «хейнкель» угнан заключенными. Заревела сирена тревоги. Летчики и техники во весь дух помчались от столовой к своим машинам. Те двое, оставившие зачехленный «хейнкель» командира авиагруппы, издали, вероятно, увидели, что их капонир опустел. Как уже потом я узнал — истребителям дали команду «Воздух!» Немедленно взлетать! Пилоты надевали парашюты и шлемы, впрыгивали в кабины, привязывали себя ремнями и запускали моторы. В наушниках повторялось непрерывно: «Сбить „хейнкель“! «Сбить „хейнкель“!»

Что за чертовщина? С начала войны не было такого, чтобы «мессершмиттов» нацеливали на своего бомбардировщика. С какой стати? В чем дело?

Ответить на эти вопросы никто точно не мог. Каким образом простой заключенный мог поднять в небо самолет? Среди них ведь не значилось ни одного летчика! И где же тот «хейнкель»? Каким курсом полетел?

Истребители проворно подкатывали к старту. Пилоты выглядывали из кабин, поправляли наушники, допытывались — куда, за кем гнаться?

Зенитчики срывали маскировочные сетки, выкрикивали своим командирам: «Готово!», как в лихорадке крутили приспособления наводки и ловили в сетку прицела силуэт своего «хейнкеля». А он быстро удалялся.

Прораб-мастер, который привел бригаду Соколова на аэродром и с утра сидел за теплым пивом, торопился «по тревоге» на свой объект, придерживая рукой тяжелый парабеллум, который бил его по бедру. Он искал охмелевшими глазами свою команду. «Засели, дьяволы, в капонире за своим супом, будто ничего и не слышат!» — наверное, так думал и сердился мастер.

Эсэсовцы, охранявшие другие команды заключенных, крайне удивлены. Они видели, как только что поднялся «хейнкель», но почему зенитные батареи стреляли по своему?

Заключенные воткнули лопаты в снег, смотрели на все это со злорадной усмешкой.

Ракеты на старте вспыхивали одна за другой, легкие «мессершмитты» и «фокке-вульфы» шли на взлет.

На волнах радионаводчиков поднялся переполох: «Сбить «хейнкель»! На нем русские! Сбить!»

С острова Уэедом уже сообщили в штаб ПВО Германии об угнанном самолете, и оттуда во все пункты полетел приказ-молния: «Сбить одинокий «хейнкель»! Сотни наблюдателей за воздухом искали в небе свой одинокий самолет. Тысячи зенитных пушек на побережье Балтики и по всей Германии жадно ждали одинокого «хейнкеля», готовые разнести его в воздухе.

А наш экипаж в эти минуты слился в единое существо: руки лежали на штурвале, на плечах друг друга. Только здесь, на маршруте свободы, мы до конца почувствовали, осознали, что сделали. Кто-то вспомнил слова, которые могли выразить наши чувства и понести их в простор неба вместе с гулом моторов:

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов.

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов!

В эти минуты мы забыли о штурвале самолета, отпустили его, и машина стала круто забирать вверх. Бомбардировщик вдруг полез на высоту, как на стену. От потери скорости он мог сорваться и пойти катастрофически вниз. Я закричал с такой же тревогой, как и на взлете:

— Что вы делаете? Дайте вперед штурвал!

Теперь на помощь бросились все, и руки всех нажали н,а штурвал, тут они перестарались, и самолет стал пикировать.

Люди оцепенели, замерли. Бомбардировщик падал. Море, которое только что было так далеко, быстро приближалось.

Кто-то начал отрывать чьи-то цепкие руки от штурвала. Самолет несся над самыми гривами волн.

Над этой бездной я почувствовал дыхание смерти, второй раз после того, как выгнал самолет из капонира, и поэтому стал немедленно искать тот спасительный штурвальчик триммера высоты, без которого дальше нельзя лететь.

Попробовал один, другой, третий и напал на настоящий, который вдруг избавил от нагрузки на мышцы, и лишь только теперь как следует я взял мощную ширококрылую машину в свои руки и повел ее на высоту.

«Хейнкель» уже добирался до туч, когда нас догнал «фокке-вульф». Его пилот, наверно, держал пальцы на кнопках пушки и пулеметов. Ему не нужно было бы долго целиться — он с ходу одной очередью рассек бы бомбардировщик. Но он почему-то не стрелял.

Кто-то из товарищей, дежуривших у пулемета, прокричал:

— Истребитель!

«Фокке-вульф» шел совсем рядом.

Я направил «хейнкель» в серую муть облаков.

Казалось, самолет повис среди туч. Приборы показывают, что идем вверх, а серая масса не становится реже. Крыльев не видно, в кабине темно, как ночью. Товарищи притаились, притихли. Где конец неизвестности?

Самолет иногда проваливается, его бросает. В облаках это обычно. Меня беспокоит только одно, чтобы наш «хейнкель» не вывалился из туч и не попал под пулеметы «фокке-вульфов», рыщущих внизу.

Подальше от моря, подальше от суши. За тучи!

Минуты нестерпимо длинны. Но вот посветлело. Потом снова стало еще темнее. Где же ты, долгожданное солнце? И вдруг — безбрежный свет! Солнце, голубизна, белый простор заоблачности.

— Хлопцы, где часы?!

Я вспомнил о часах, взятых у вахмана. Только с их помощью смогу восстановить ориентировку и определить маршрут.

Соколов и Кривоногов вместе подают мне маленькие чужие часы. Одиннадцать часов, сорок пять минут... Время, когда мы добрались до солнца. Теперь оно и этот маленький циферблат должны довести нас до родной земли.

Юг сзади — значит, курс держим правильно. Летим прямо на север, к Скандинавии. Дальше от острова, от Германии! Потом, где-то там, на маршруте, мы повернем на восток. Когда через час полета пробьемся сквозь тучи, под нами должна быть наша земля.

Этот расчет делаю без карты, без измерений.

— Карту! — крикнул я товарищам, и они бросились искать ее во всех уголках кабины и фюзеляжа.

— Есть карта!

«Замечательные парни!» — думаю я. Карта уже на моих коленях, она густо исчерчена толстыми цветными линиями. Отчетливее всего виден маршрут Берлин — остров.

На север, на север... Мощно ревут моторы и плавно идет самолет. Белые, сверкающие облака совсем близко под нами, и я вижу на них тень «хейнкеля», окруженную радужным ореолом. Все импонирует нашему настроению, вашему счастью. Но пусть Адамов и Кривоногов не отходят от пулемета. Я подумал об этом и передал приказание товарищам. Истребители могут пробиться и сюда.

Тучи становятся бугристыми, грозными. Между ними темнеют провалы. Разрывы все чаще, облачность кончается. Внизу бескрайное темное море. Сизая дымка расстояния.

По морю плывут караваны. Чьи они? Куда держат путь? Ведь их тоже иногда сопровождают истребители. Я присматриваюсь внимательнее и вижу длиннотелые «мессершмитты». Они играют над медлительными кораблями, не поднимаясь высоко. Но что это? Пара «мессеров» взмывает все выше и выше. Неужели к нам? Да. Они заметили «хейнкель». Но свой самолет им ни к чему. Наверно, сюда еще не дошли приказы. «Мессеры» оставили нас, продолжая развлекаться в воздухе над морем.

Материк выступил из сизой дали угрюмыми крутыми скалами. Снизившись, я начал приглядываться к нему. Товарищи тоже приникли к стеклу, выкрикивая:

— Домики!

— Лес!

— Скандинавия!

На скалистой Скандинавии тоже можно найти равнину для приземления. Надо только покружить.

Я сделал несколько заходов на материк. Горы, лес... Взглянул на показатель бензина. Горючего не меньше трех тонн. Почти полные баки!

Я сообщил об этом товарищам. Они начали митинговать.

— Летим до Москвы!

— Только до Москвы!

— Курс на восток!

Михаил Петрович Девятаев, «Полет к солнцу»

Конашенок попытался улететь в Армению, но был задержан в аэропорту Пулково, а позже, заикаясь от страха, записал видео, где принёс свои «глубочайшие извинения»

Сегодня и вчера стримеры наперебой извиняются за свои слова в прямом эфире, сказанные сразу после теракта. Одна женщина из Липецкой области в эфире говорила, что в Москве убили всего 113 человек, а на...

«Крокус-покус» Агаларовых: здание в кадастре не числится, а работали дети и самозанятые

Многие наверняка обратили внимание на школьников, выводивших людей из «Крокус Холла» в ходе теракта 22 марта. Они прославились на всю страну и получили уже немало наград. Правда, юридич...

Россия против Запада: гонка на выживание

Я всегда говорил и буду говорить, что силовые методы во внутренней и внешней политике — последний довод. Не невозможный, не запрещённый, не аморальный, а именно последний.Моральные оцен...