Войдите в положение

Извините, ради бога, за то, что вы открыли страницу с этим фельетоном. Я понимаю, что читать во время еды неприлично, а кроме того, чтение во время еды не способствует усвояемости пищи. А кроме того, мать или жена уже начинает кричать на вас. Так что, пожалуйста, не читайте этот фельетон! Честное слово, не стоит ради какого-то чтива ссориться с домашними, нарушать этикет и непочтительно относиться к собственному желудку…

Извините, пожалуйста, за то, что вы открыли страницу с моим фельетоном в тот момент, когда троллейбус везет вас к месту работы. Простите… Не смотрите на автора и на название… Прочтите лучше эпиграф. Право же, это приятней. Кроме того, вы не рискуете проехать свою остановку.

Если же у вас хватило сил и терпения дочитать это пространное вступление, вы еще можете исправить ошибку. Умоляю вас!.. Что?.. Вы все-таки хотите удовлетворить праздное любопытство? Ладно. Читайте. Но я вас предупредил…[1]

Итак, прежде всего просьба: войдите в мое положение!.. Если, конечно, у вас есть желание. Но прежде чем войти в мое положение, постучите, спросите, можно ли войти, дома ли я, не вышел ли я из себя. А если вышел, то по какой причине и когда вернусь… Ах, вас не интересует мое положение? Вас интересует только фельетон?

Вы абсолютно правы![2]

С этой строчки мы с вами незнакомы. Мы — абсолютно чужие люди…

От 7.30 до 9.00. Воскресенье

Я открыл глаза. Солнце — на небе. Облака — неизвестно где. Хорошее настроение — во мне. Жена… Впрочем, я не женат. Зарядка. Душ. Чистая рубашка. Утренние газеты. Завтрак в кафе на углу.

Сел за столик. Не обслуживается. Сел за другой — не обслуживается. Сел за третий — не обслуживается… Вам что, столов мало?.. Сел. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу. Сижу… Что? Много раз повторяю слово «сижу»? А что делать, если я сижу? Сижу…

— Выбрали?!!

Вздрогнул. Ответил, что меню нет.

— Столько сидит, а ничего не выбрал!!

Выбрал. Ушла. Почему это я смотрю ей вслед?.. А-а! У нее чулки морщат… О-о! И черная комбинация видна из-под юбки… Э-э! И, очевидно, зубы не почистила… У-у! А вдруг под ногтями чернота…

И она прекратила в моих глазах существование как официантка, во-первых, и как женщина, во-вторых.

Жду. Жду в квадрате. Жду в кубе. Жду в седьмой степени. Жду в степени «n + 1».

Наконец ОНО идет и несет. Ставит на стол.

— Простите, а холодного боржома нет?

— Какой есть, такой есть!!

Мудро и лаконично. Действительно, что это я спрашиваю глупости?

ОНО ушло…

Я исследовал яичницу на предмет нахождения в ней волоса. А что? Из такой нечесаной копны мало ли что может попасть в яичницу. Нет. Все стерильно. И вкусно, как ни странно.

— Можно вас на минуточку?

По-до-шло. Вста-ло. Молчит.

— Извините. Я решил выпить кофе.

— Сразу не мог сказать! Бегай тут взад-вперед!..

Сверкнуло глазами и ушло.

Пришло и швырнуло на стол кофе.

И тут черт меня дернул сказать:

— А нельзя ли немного повежливее? Вы же все-таки официантка, а не тюремный надзиратель…

— Не нравится — ешьте дома!

— А нельзя ли попросить заведующего?

И вдруг ОНО размякло и даже улыбнулось.

— Ну ладно… Так сразу и завелись. Я тоже человек. Со всяким бывает… А вы бы вот вошли в мое положение…

И ОНО стало говорить человеческим голосом про свои человеческие неурядицы. И это уже опять была ОНА…

И я слушал. И про то, что маленькая зарплата, и про то, что так за смену набегаешься, что за ночь отдохнуть не успеваешь. И муж к другой маханул… И ребенка в ясли надо устроить. И к тому же сегодня на работу опаздывала, взяла такси, а таксист ни за что ни про что обложил на чем свет стоит.

И все к одному… «Тут каждый на моем месте сорвется. Вы уж извините…».

Я больше не настаивал на заведующем. Я просто расплатился и вышел. И уж на улице я дал волю своим мыслям. Между прочим, я всегда силен после драки:

«А почему я, придя в кафе поесть, должен выслушивать душераздирающие истории, если даже они правдивы на все сто процентов? Почему? Почему я должен смотреть на неаккуратную официантку и проверять, не попал ли в тарелку волос? Почему? Почему со мной должны разговаривать грубо, мотивируя тем, что муж маханул к другой? Почему? Я же не грубил, не скандалил, не требовал маринованных зябликов, не просил танцевать канкан, пока ел, и даже не приставал к ней с просьбой дать телефончик! Я пришел с одним желанием — позавтракать (если я не имею на это права, беру свои слова обратно). Я пришел в государственное учреждение с желанием оставить на столе стоимость завтрака, а не просить подаяния! Ведь ни в одном кафе не висит объявление: „Кафе обслуживают грубые, неаккуратные официанты. За вежливость и аккуратность — доплата по прейскуранту“.

Я приплачу. А если не приплачу, не буду предъявлять никаких претензий[3].

Поэтому я не хочу входить ни в чье положение! И никогда не буду в него входить в подобных случаях».

В этот момент воинственное настроение покинуло меня:

«Ну а что, действительно, делать? Ведь она же не машина. Муж ушел, зарплата маленькая, ребенка надо устроить в ясли, да еще таксист обругал. Ведь человек же она…

И все-таки на службе она — официант, а если не официант — значит, и не человек. В конце концов, когда человек не в состоянии или не хочет работать, он либо берет бюллетень, либо прогуливает… Во всяком случае, это честнее, чем просто прийти на работу и отбыть повинность…»

Пофилософствовал я еще с полквартала, зашел на почту и написал той самой официантке письмо. Вот это письмо:

«Уважаемая, милая женщина!

Я готов встретиться с вами после вашей работы в любом месте. Я готов войти в ваше любое положение. В конечном итоге, это моя профессия. Так же как ваша профессия-официантка Если вам нужны деньги, я вам одолжу (у меня их у самого, правда, не так много). Хотите, я поговорю с вашим мужем? (Это, правда, я сделаю с меньшим желанием.) Я помогу устроить вашего ребенка в ясли (у меня есть такая возможность). Мы разыщем того таксиста, который вас оскорбил. А если вы не хотите быть официанткой, можно будет подыскать работу более по душе. Но с одним условием: когда я приду завтракать, будьте такой, чтобы я в вас влюбился. Обслужите меня так, чтобы кости мастодонта я принял за рагу из соловьиных язычков. Это и есть профессионализм! Иногда его называют культурой труда. Итак, до завтра!»[4]

После этого я встал с круглой табуретки, из тех, которые обычно украшают любое почтовое отделение, и вдруг услышал подозрительный характерный треск. С таким треском рвутся брюки, если они зацепились, например, за гвоздик. Что бы это могло быть?

Оказалось, что это были мои брюки, которые зацепились (например) за гвоздик.

Брюки разорвались настолько, что в таком виде продолжать воскресную прогулку было рискованно, и я решил как можно быстрее добраться до ближайшего комбината бытового обслуживания.

Я заложил руки за спину (как можно ниже), зубами опустил письмо в почтовый ящик и вышел на улицу.

От 9.01 до 11.24. Воскресенье

Я ждал такси и размышлял… Очевидно, эту табуретку сработал сентиментальный, обидчивый столяр, которого накануне того, как он сделал табуретку, обозвали алкоголиком. Он, естественно, расстроился, обиделся, напился, опохмелился и наутро смастерил табуретку. И все его переживания заострились в этом злополучном гвоздике…

И правильно! Что столяр — машина? Он тоже человек и не виноват вовсе. Это я, растяпа, сел именно на гвоздик.

Как будто других табуреток не было. Эх, бить меня некому!..

Секунд пятнадцать я думал об этом, а все остальное время думал о том, когда же подойдет такси[5].

От 11.24 до 12.00. Воскресенье

Наконец-то! Подъехали мои дорогие шашечки с зеленым огоньком.

— Куда?

— До ближайшего комбината бытового обслуживания… пожалуйста…

Он плюнул.

Он выругался.

— Что вы сказали, простите, я не расслышал.

— Совести у клиентов нету! Ехать-то всего на двадцать копеек!..

И я понял, что он меня не повезет. Но не идти же в порванных брюках. Решил притвориться идиотом:

— Какие двадцать копеек?

— «Какие», «какие»! Немазаные-сухие! Счетчик не работает!

— Какой счетчик?

— Обыкновенный, по которому план привозить надо!

— Какой план?

— Ты что, идиот?

— Какой идиот?

— В общем, баста! Вытряхивайся! Я в парк еду!

— В какой парк?

— В шестой!

— Ну и чудесно. Я поеду в парк вместе с вами. Прямо к начальнику парка…

И, наверное, лицо мое приняло в этот момент столь воинственное выражение, что таксист вдруг улыбнулся.

— Ну чего расшумелись-то? Чего расшумелись? Со всяким бывает… Вам хорошо… Сели, поехали. А покатались бы на моем месте, в моем положении…

И пока он вез меня на двадцать копеек, а точнее, на сорок три (но кто считает!), он рассказал мне и про план, и про бензин, и про скаты, и про запчасти, и про сволочь сменщика, и про многое другое, не менее интересное.

А на прощание сказал:

— Весь день сегодня кувырком. Утром вез какую-то официантку. Ну сами понимаете, когда не в настроении… Вчера вечером забрал костюм, кстати, из этого вот комбината. Прожгли! Ну и наорал на нее ни за что. В общем, извините…

Я вышел из такси и, прикрывая стыд и срам, вошел в комбинат бытового обслуживания.

Снял брюки. Получил пижаму. Пижаму?! Какие-то волосатые футбольные трусы образца 1946 года! Я спросил, нет ли у них гетров и бутс. Пусть лучше думают, что я футболист, чем сбежавший из сумасшедшего дома…

— Остряк нашелся! Небось не на свидание пришел!..

Убедительно. Действительно не на свидание. Действительно остряк нашелся…

От 12.00 до 15.30. Воскресенье

Седьмой раз пересмотрел «Огонек» № 12 за позапрошлый год[6].

Спросил, скоро ли.

Получил ответ: «Поймите, товарищ, что:

а) вас много, а мы одни,

б) мы хотим, чтоб было хорошо[7],

в) тут машинной штопкой не отделаешься. Тут нужна фигурная,

г) поспешишь — людей насмешишь,

д) мы тоже люди,

е) не нравится — уходите,

ж) ваш мастер себя плохо чувствует. Вчера вот так поторопился — одному клиенту костюм прожег…

з) и кое-что еще…»

Надевая брюки, я спросил мастера, по какой причине он прожег вчера костюм одному клиенту.

— И не спрашивайте… В обеденный перерыв пошел в кафе на углу. Прождал весь перерыв, съел холодный суп, да меня же и облаяли. Опоздал на работу… Впопыхах и сжег…

Я почувствовал, что попал в какой-то порочный круг, где каждый составляющий звено заколдованной цепи логично оправдывает свое наплевательское отношение к другому.

Воображение понесло меня далеко-далеко, быть может, даже за пределы дозволенного.

…Тысяча девятьсот тридцать третий год. В одном из родильных домов города Киева рождаюсь Я. Акушерка роняет меня на пол. Оправдание: «Понимаете, муж у меня вчера напился. Всю ночь отхаживала. С утра руки дрожали. Всякое бывает… Я ведь живой человек».

А Я обречен всю жизнь быть кретином. Но дело исправляет молоденькая медсестра, которая, торопясь на свидание, путает бирки (все-таки первое свидание, надо же понимать). Моя мать вскармливает и растит крепкого мальчугана с моей фамилией, именем и отчеством. Но для нее это Я.

Я, кретин, получаю имя и фамилию того крепкого мальчугана. Период детства вплоть до окончания десятилетки проходит без осложнений, потому что родители в отношении детей всегда профессионалы.

На выпускных экзаменах по физике Я (ОН) получаю «тройку», так как у экзаменатора изжога.

ОН (Я) получает «пятерку» на ровном месте, так как накануне экзаменатору вручили «Знак почета»…(Экзаменаторы тоже люди.)

Идут годы… ОН (Я) и Я (ОН), заболеваем одной и той же тяжелой инфекционной болезнью. ОН (Я) умирает, а Я (ОН) в это время просто сплю. Врачиха, в расстроенных чувствах (от нее муж маханул к другой, путает историю болезни. В результате хоронят ЕГО (ЕГО), я живым остаюсь Я (Я).

И именно меня (меня) настигает сегодняшнее воскресенье.

Тут я вспомнил, что сегодня воскресенье, что уже половина четвертого, что я устал, что у меня болит голова.

Я поплелся домой и решил написать про это воскресенье[8].

И я стал писать. Я хотел написать про то, что каждый должен быть в своем деле профессионалом и делать то, что требует от него та или иная профессия. И про то, что жизнь наша в общем-то — это огромная сфера взаимообслуживания. И все мы так или иначе делимся на клиентов и обслуживающий персонал. В одном месте мы — клиенты обслуживающего персонала. В другом месте обслуживающий персонал — наши клиенты[9].

И еще я хотел написать про то, что клиент не обязан и не должен входить в положение обслуживающего персонала, находящегося на работе, даже если это положение из ряда вон выходящее.

И вот я все это написал.

Быть может, я и не донес свои мысли… Кроме того, извините за столь горбатый и сумбурный стиль. Заметьте также, что первая половина более логична и более композиционна. Вторая же половина носит выразительный характер и страдает повторами. Юмор на этот раз, с моей точки зрения, тоже не на высоте. Очень много оправданий, извинений, сносок. И вообще фельетон не следовало бы печатать. Я все это понимаю, но…

…Войдите в мое положение:

1. С утра мне испортили настроение в кафе.

2. Потом я порвал брюки.

3. Таксист тоже добавил.

4. Три с половиной часа проторчал в комбинате бытового обслуживания и вышел оттуда с головной болью.

5. Танька Щапова (я ей еще припомню!) вышла замуж. И за кого! За куплетиста!..

6. В доме уже третий день не идет горячая вода.

7. Помимо всего, мой друг Горин до сих пор не возвращает мне семьдесят пять рублей.

Сами посудите, могу ли я после всего этого сесть и написать нормальный, хороший фельетон?

Я же тоже человек!

И вот я слышу мощный хор читателей. И в этом хоре я различаю голоса официантки, таксиста, портного, продавца, столяра, медсестры и еще чей-то, и еще чей-то:

— Ты не человек! Ты писатель! Это твоя работа! И нам нет дела ни до чего! Обязан писать прилично! Тебе за это деньги платят!..

Ах, такие разговоры? Хорошо! Я вам при случае напомню ваши слова!

«Четверо под одной обложкой», Аркадий Арканов, 1966г.