Там, где стучат топоры

Трансамазоника начинается на другом берегу Тапажос прямо против Итайтубы. На высоком холме стоят шесть деревянных бараков — главный лагерь участка. Его нам показывает Жонас Виэйра Шавьер, ветеран дороги, первым прибывший сюда в Итайтубу и выбравший это место для его лагеря.

— Тут, на возвышенности, по ночам чувствуется сквознячок, — объясняет он. — Такие места всегда лучше вентилируются, да и москитов здесь меньше, чем в низинах. У нас комфорт: к баракам подведена вода, по вечерам три движка дают электричество.

Лагерь — это глубокий тыл дороги, которая уже ушла глубоко в сельву. Журандир берет джип, и мы едем по готовому, то есть более или менее проходимому, участку будущей Трансамазоники. На семнадцатом километре дорога упирается в завал леса. Вскоре кончается и завал. Далее тянутся узкие, недавно прорубленные тропы. Затем кончаются и они… Начинается глухая непроходимая сельва. Где-то далеко впереди пробирается головная группа: топограф, его помощник, три рубщика, один сертанист — представитель ФУНАИ и несколько индейцев из разных племен, взятые для того, чтобы облегчить возможный контакт с «дикими» племенами, которые могут каждый день и каждый час объявиться на пути маленького отряда.

Главные герои Трансамазоники — это рубщики леса — матейрос. Гулко охая, вонзают они топоры в гладкие стволы деревьев. Электропилы сюда, в Итайтубу, пока не дошли, и вчерашние батраки Алагоаса и Сеары сокрушают вековые кастанейры силой своих рук. Время от времени с глухим шелестом падает очередной гигант. Через несколько дней, когда дойдет очередь, его подвяжут к урчащему тягачу и поволокут на распиловку или сжигание.

— Работа здесь нелегкая, сами видите, — говорит Журандир. — Но для тех, кто никогда не имел ни гроша за душой, и этот заработок — спасение.

— Сколько же они получают?

— Бригада в двадцать человек зарабатывает две тысячи крузейро за километр вырубленной просеки. Когда нет дождя, они проходят километр за десять дней. На каждого таким образом приходится по сотне крузейро в десятидневку, то есть по триста в месяц.

— Триста крузейро в месяц? Шестьдесят долларов?[4] — удивляется Карл. — Да если бы вы предложили эти деньги европейцу, он расколотил бы своим топором ваш череп…

— А здесь этого не происходит, — спокойно отвечает Журандир. — Триста крузейро для них большие деньги. А кроме того, каждому обещан по окончании прокладки дороги бесплатный надел земли.

Сфотографировав рубщиков на цветную и черно-белую пленки, Юлиус возбужденно жестикулирует, прося одного из них снять рубаху. На смуглом потном торсе будут красиво рисоваться солнечные блики!

— Отойди, доктор! — хмуро говорит ему парень и молча продолжает рубить кастанейру.

— Почему он не хочет раздеться? — удивляется Юлиус.

— Подойдите поближе, — советует Журандир.

Мы подходим и видим, что при каждом ударе топора с ветвей дерева на матейрос сыплется серый дождь муравьев и клещей. «Если снять рубаху, они закусают», — думаю я и в тот же миг ощущаю жгучий укол где-то в районе поясницы. Вслед за мной отпрыгивают от дерева, почесываясь и ругаясь, Юлиус и Карл. Мы швыряем аппараты на землю, сдергиваем рубахи и, ожесточенно размахивая руками, пытаемся стряхнуть с себя клещей.

— И за шестьсот долларов не останусь здесь! — кричит Карл, нагибаясь за фотосумкой, и окаменевает: из-под нее с тихим шорохом выползает змея. За пять лет моей работы в Бразилии это был единственный случай, когда я получил возможность выполнить пожелание сеньора Жайро из Бутантана и отправить ему в Сан-Паулу живую жарараку. Увы, я этой возможностью воспользоваться не сумел. Или, если говорить честно, не пожелал. Змея исчезает в густой траве, Карл хватает сумку и мчится к джипу.

Кто-то громко свистит. И в ту же секунду стук топоров прекращается.

— Шесть часов — конец работе, — говорит Журандир.

Шесть часов вечера. А начали они работать в пять утра. Тринадцать часов подряд с получасовым перерывом на завтрак… Сейчас они пообедают, потом — отдых до пяти утра.

И так каждый день. Без суббот и воскресений. Без национальных праздников и без «святых дней», когда не работают все католики, кроме матейрос в сельве. Каждый километр просеки означает для каждого из них сто крузейро. Каждый выходной означал бы потерю двадцати — тридцати метров дороги, — отодвигая получение заработка, ради которого они приехали сюда из своих нищих поселков.

Мы укладываем фотоаппараты и магнитофоны, садимся в джип и едем обратно в лагерь. Там пересаживаемся в лодку. Журандир торопит моториста: сегодня мы должны еще встретиться с Самуэлем Бемерги. Или Самукой, как его называют в этих местах. Самука — это благодетель, кормилец и, следовательно, хозяин Итайтубы. Любые сомнения на этот счет исчезают, когда вы видите вывеску над протянувшимся на целый квартал белым домом Самуки.

«Бразилия и бразильцы», Игорь Сергеевич Фесуненко, 1976г.