Жак-Арсен-Поликарп-Франсуа Ансело (1794-1854) — популярный французский драматург XIX века, член Французской академии. В 1826 году отправился в Российскую империю в свите маршала Огюста Фредерика Луи Мармона, назначенного присутствовать при коронации российского императора Николая I. Это путешествие Ансело описал в книге "Шесть месяцев в России", построенной как цикл писем к другу. Она впервые была опубликована в апреле 1827 г. в Париже. Здесь приводится 27-е письмо из нее, в котором рассказывается о посещении писателем Новгорода. Текст приводится по изданию: Ансело Ф. Шесть месяцев в России / Вступ. статья, перевод с фр., комментарии Н.М. Сперанской. — М.: Новое литературное обозрение, 2001.
Письмо XXVII
Москва, июль 1826 года
Как ни сильны чувства, которые внушил мне величественный и необычный вид города, где меня ждут ужасные воспоминания и пышные празднества, как ни горячо мое желание провести тебя мысленно среди его причудливых зданий, нагромождений монастырей, дворцов, церквей и хижин, я должен, мой друг, оглянуться назад и представить тебе краткий отчет о проделанном мной пути. Санкт-Петербург отделен от Москвы расстоянием в семьсот двадцать семь верст (около двухсот французских лье), и эта дорога, проложенная по прямой через леса, песчаные равнины и болота, преодолевается с невероятной быстротой, ибо нет в мире другой страны, где можно путешествовать дешевле и быстрее. Поэтому здесь самое время, мой дорогой Ксавье, рассказать тебе о русских кучерах, чья ловкость и бесстрашие заслуживают большего, чем простое упоминание.
Сидя на возвышении и управляя четверкой лошадей, перекладывая вожжи из руки в руку, русский кучер, кажется, не боится ничего на свете. Как бы ужасна ни была дорога, он пускает свою квадригу в галоп и, крайне редко пользуясь висящим на руке кнутом, подбадривает скакунов криком. На протяжении всего перегона, что часто составляет двадцать пять — тридцать верст (то есть более восьми лье), он не перестает беседовать со своими лошадьми, а они, кажется, действительно понимают его. Вообрази, что, обращаясь с этими животными мягче, чем его хозяин с ним самим, он не отдает им ни одного приказа, не объяснив его мотива! Я попросил слугу, служившего нам переводчиком, перевести некоторые из этих нескончаемых монологов, лишь изредка сменяемых народной песней.
Меняя тон и интонацию голоса в зависимости от возраста, силы и характера каждой из четырех лошадей, русский кучер взывает к опыту старшей, побуждая ее подать добрый пример подругам, поддразнивает ленивую разнеженность той, которая, простояв несколько дней на конюшне, должна искупить постыдное бездействие новым рвением, не сомневается, что гордость не позволит самой крупной уступить менее статным, а самую молодую, поставленную в ряд с заслуженными бегунами, убеждает доказать своим усердием, что она заслужила эту честь. Таков, мой друг, смысл разговоров русского кучера со своими лошадьми. Речи эти, то доброжелательные, то ворчливые, производят очевидное действие на животных. Когда возница доволен, он награждает их нежнейшим именем «голубчики мои»: это самое лестное прозвище, ибо голуби составляют для русского народа предмет особой любви и даже поклонения. Он нежно заботится об этих птицах, убивать или есть их считается преступным: это одно из многочисленных здешних суеверий.
Бесстрашие русских кучеров и их презрение к опасности часто подвергает суровому испытанию мужество путника и прочность коляски. Преодолеть расстояние как можно скорее — такова, по мнению этих храбрецов, их первейшая обязанность. Гоня лошадь во весь опор, они мало заботятся о том, что происходит у них за спиной, главное для них — добраться до места. Рассказывают, что один кучер доехал однажды до станции с половиной коляски, тогда как другая половина вместе с пассажирами осталась в пыли за лье от места назначения. Кучер же ничего не заметил: он мчал во весь опор, покрикивал на лошадей и распевал песни.
Совершенно уверенные в своей ловкости, русские возницы обычно пренебрегают предосторожностями, часто так необходимыми в дороге. Оказывается, что и в самом деле почти нет такой поломки, которую они не могли бы устранить. В их искусных руках в дело идет все, что подвернется под руку: ось они сооружают из ветви дерева, прочную веревку — из березовой коры. Как бы серьезно ни было происшествие, первое, что скажет русский крестьянин, это «ничево» (то есть ничего страшного), и добавит: «небось» (не бойтесь). В деревнях эти люди сохраняют детскую наивность, жизнь кажется им игрой. Когда вы приезжаете на станцию, вас ожидает человек пятнадцать — двадцать длиннобородых крестьян. Чтобы решить, кому из них ставить вам лошадей и везти до следующей станции, они бросают жребий: берутся за правую постромку и перебирают ее по очереди. Тот, чья рука окажется последней, и есть избранник судьбы, и, приняв поздравления товарищей, он принимается за исполнение долга, выпавшего ему по воле случая.
Я говорил, мой друг, что нигде в мире нельзя путешествовать так дешево, как в России, и могу это доказать. В этой стране плата за лошадь составляет 5 копеек (5 сантимов) с версты, что во Франции соответствовало бы семи су за один перегон между почтовыми станциями. Определенных чаевых не установлено, ямщики полагаются на великодушие путешественника, и крохотная сумма делает его в их глазах гением щедрости. Заплатив 80 копеек (16 су) за целый перегон, который, как я говорил, часто равняется двадцати пяти или тридцати верстам, вы станете объектом безграничной благодарности, выраженной самым живейшим образом. Подъезжая к станции, кучер будет кричать: «Поспешай, орлов везу!» Если же седоки скупы, он упреждает своих собратьев, что везет ворон. Кто же откажется прослыть орлом за столь сходную цену?
В повозку обычно впрягают четверку лошадей; таким образом, вы проезжаете одну версту за 20 копеек (или сантимов), а так как 7 верст составляют один французский почтовый перегон, нетрудно сосчитать, что за 1 франк 40 сантимов можно проехать 2 лье, тогда как во Франции то же расстояние обходится в 5 франков — и на двух лошадях.
Первый достойный упоминания город на пути из Петербурга в Москву — знаменитый Новгород. Когда думаешь о его былом величии, когда вспоминаешь старую русскую пословицу «Кто устоит перед богами и великим Новгородом?» — начинаешь испытывать страх, осматривая печальные руины древнего великолепия. Здесь колыбель русской монархии; на этих улицах, сегодня столь малолюдных, некогда блистал военным великолепием еще дикий двор. Эти разрушенные стены выдержали многочисленные осады, эти шестьдесят церквей, куда сегодня лишь изредка забредают прихожане, некогда едва вмещали толпу верующих, чье благочестие служило их благоденствию. Теперь все пустынно, уныло, и молчаливый Новгород стоит между двумя столицами как урок превратности судьбы!
В этом городе можно полюбоваться также деревянным мостом длиной в триста футов и собором св. Софии с древними фресками; полагают, что они старше эпохи итальянского Возрождения. В сорока верстах от Новгорода, среди бескрайних песчаных равнин, удивленного путешественника встречает холм. Говорят, что это курган, могила знаменитого колдуна, о чудесных деяниях которого сложены легенды. Вскоре взор путника, утомленный однообразием этих вечных лесов и бескрайних равнин, где ничто не привлекает к себе внимания, с восхищением начинает открывать плодородные поля, озера, холмы и горы. Это русская Швейцария, и в самом деле напоминающая миниатюрный слепок с богатых и живописных кантонов Гельвеции. На фоне очаровательного пейзажа, на берегу озера и у подножия холма стоит городок Валдай. Но стоит путешественнику въехать в него, как неожиданно его неопытность оказывается под угрозой. Коляску окружает несметная толпа торговок баранками, Армид в коротких юбках, чья бесстрашная навязчивость не дает чужестранцу ни минуты покоя. Если, он остановится здесь на ночь, посягательства возобновятся, ибо эти торговки, большей частью молоденькие и хорошенькие, занимаются не только открытым промыслом, но и тайным, менее невинным и более выгодным. Хозяйки гостиниц, их сообщницы и наперсницы, отворяют им двери, и чтобы сохранить добродетель, путешественник должен призвать на помощь всю свою осторожность.
Город Торжок славится на всю Россию изделиями из вышитого сафьяна и восхищает путешественников благородной архитектурой своей церкви. В шестидесяти верстах отсюда расположена Тверь, губернский город, один из самых красивых в этой стране. Здесь вы переезжаете Волгу по мосту длиной в пятьсот пятьдесят футов. На всех этих станциях вполне приличные трактиры, однако от надежды спать на кровати приходится отказаться. В каждой комнате стоит большой кожаный диван, набитый конским волосом. На них и проводят ночь путешественники, каков бы ни был их чин. Русские, привыкшие спать на чрезвычайно жестких матрасах, легко смиряются с таким отдыхом, но я должен признать, что и иностранец, сначала пораженный внезапным переходом от немецких перин к российским диванам, вскоре привыкает к этой разновидности походных кроватей и засыпает довольно покойно.
Двенадцать часов прошло с момента, как мы выехали из Твери, но, горя нетерпением скорее увидеть Москву, мы решили ехать всю ночь. Солнце уже садилось за горизонт, густые тени ложились на дорогу, и лишь несколько слабых лучей еще светились на западе, подобно нежному воспоминанию в душе страдальца. Мы пересекали темный еловый лес и старались развеять дорожную тоску, рассказывая друг другу страшные истории. Мы воображали, что эти молчаливые края населены вооруженными разбойниками, представляли себе, как они набрасываются на нас, делят наши пожитки, и, смеясь над кровавыми сценами, читанными у Радклиф, невольно кидали окрест беспокойные взгляды, чтобы проверить, не воплотится ли игра нашего воображения в реальность. Вдруг мой товарищ по путешествию схватил меня за руку и показал на группу людей, стоявших впереди по нашей дороге и, казалось, поджидавших нас. Не меньше двадцати человек грелось у костра.
Огонь освещал их варварские лица и позволял нам как следует их рассмотреть. Обувь из древесной коры, меховые шапки, рубахи из грубого холста, овечьи шкуры на плечах, длинные усы и рыжие бороды, спадающие на волосатую грудь, медные лица и устремленные на нас горящие глаза явили нам картину, возможно, весьма живописную, но несколько волнующую, особенно на фоне наших недавних фантазий. Стараясь не выдать своего волнения, мы протянули руки к пистолетам, заряженным еще в Париже и ни разу не востребованным, и продолжали двигаться вперед. Когда мы поравнялись с этими страшными людьми, они встали и... согнулись в низком поклоне, самым почтительным образом желая нам доброго пути. Оказалось, то были ломовики; на этих долгих дорогах, где деревни далеко одна от другой, для них нет харчевен. Когда наступает ночь, они распрягают лошадей, отпускают их пастись в лес и разбивают лагерь у большого костра, а на рассвете собирают умных и послушных животных, которые покорно возвращаются под хомуты.
Счастливо избавившись от испуга, воспоминание о котором развлекало нас до конца поездки, мы продолжили свой путь и на четвертый день увидели блистающие купола, золоченые колокольни и наконец въехали в великолепный город, так скоро восстановленный из руин героическим патриотизмом. Если празднества, на которых я буду присутствовать и которые должен буду описать тебе, помешают мне осмотреть все так же тщательно, как в Петербурге, я постараюсь, по крайней мере, мой друг, не упустить ни одного из впечатлений, которые ожидают нас здесь в изобилии.
Оценили 10 человек
11 кармы