БЕРЕГИНИ

С давних времен предки наши поклонялись небесной деве – защитнице рода, Берегине, у истоков жизни стоявшей. Хранила она достойных людей и жилища их, защищая от бед женщин и мужчин праведных, детишек и стариков. В этом была её главная суть.

Время шло, и уверовали люди, что не одна Берегиня на свете белом, а много их. В каждой, кто очаг домашний поддерживает, кто достоин, есть небесная сила, дарованная праматерью всего живого на земле. Потому искали мужи девушек, отмеченных небесной покровительницей. Знали, что у такой жены никогда домашний очаг не погаснет. Как солнце ясное, подарит она добро и спокойствие, как березка тоненькая – глаз порадует.

- Мама!

И нежный шепот успокаивал боль в разбитой коленке.

- Мама!

И благословляла дрожащая рука свое чадо на брак счастливый.

- Люба ненаглядная, солнышко, не злись.

И вздыхала тяжело, а потом, улыбкой сверкнув, обнимала суженого.

Это жизнь, она всегда такая: то тепло, то холодно, то весело, то грустно. И каждый день, из года в год, из века в век поддерживали и стерегли очаг родной женщины наши. Берегини.

Пахла жизнь для них свежим хлебом, полотном, мужским потом и счастьем материнским.

А когда накрыли землю черные тучи, поднялись мужики на защиту родного очага, а жены да матери вешали им древние обереги на шеи. И молились, чтобы в страшных боях уберегла небесная покровительница мужей и отцов, женихов и сыновей.

И, выйдя на улицы, провожали колонны. Вначале – уходившие на запад, а потом – отступавшие на восток.

Пожилой солдат, увидев старушку, поклонился:

- Мать, прости.

Перекрестила она бойца, а с ним и детей своих, на войну отправленных.

Сама же из окна ковшиком воду плескать начала.

- Ивановна, не умом ли тронулась?

- Нет, бабоньки, тренируюсь. Как немец в город придет, воды нагрею, и на головы поганые кипяток буду лить.

Тяжело им было, страшно. В землянках лесных ютились и на пожарищах. Главное – детишек уберечь. Потому отдавали им последний кусочек хлеба засохшего. Сами как-нибудь, а ребенку поесть надо.

И несмотря на то, что жизнь пахла голодом, страхом и холодом, все равно улыбались Берегини, ласковым шепотом успокаивали детей и незамысловато украшали очаг разрушенный.

Вдали от боёв и оккупации тоже: сами как-нибудь, а сбережения фронту. Сами как-нибудь, а кровь шли сдавать по два раза в месяц, сразу поллитра. Донорский паек не только себе, еще и детям соседским. У Нади-то на мужа похоронка пришла, одна с тремя детишками осталась. Как не помочь? Очаг не мой, но и не чужой, дети её как свои теперь. Все родными стали, одним горем связанные.

С дрожью брали в руки жены и матери казенные похоронки, кусали губы, чтобы не заплакать. Только ночью себе волю давали, уткнувшись лицом в подушку. Одной придется хранить очаг, до скончания века. Утром же, улыбаясь, рассказывали детям и внукам, что папа скоро вернется. Малые они еще, чтобы правду знать.

Сами как-нибудь, а мужиков заменить надо. И пахали на себе, и хлеб убирали, руки до крови стирая. На заводах танковых и оружейных, на морозе и холоде пальцами окоченевшими собирали оружие: снаряды и мины, пушки и винтовки.

И несмотря на то, что жизнь пахла слезами, кровавыми мозолями и болью, улыбались Берегини, назло горю, назло усталости, и хранили очаг родной, вместе хранили, с соседкой Надей и детьми её.

А на фронте…

Раненого - вытащить.

С поля боя, из огня и дыма, воронок и окопов. Всхлипнули и поволокли на себе здоровых мужиков. Сами тоненькие, как березки. Плакали, но волокли, шепча сквозь треск очередей и гул разрывов:

- Потерпи, родной, еще немножечко.

И терпели воины, стиснув зубы, чтобы звука не издать перед девчушкой молоденькой.

А смерть почувствовав, протягивали обереги свои:

- Возьми, сестричка, мне он не поможет, умираю, а тебя, глядишь, и сохранит.

Раненого - вылечить.

Поэтому днями стояли у операционных столов, утыкались головами прямо в раны и засыпали. На секунду, а потом опять: резали, зашивали, забинтовывали.

И в горячечном бреду, сквозь волны боли, захлебываясь кровью, слышали мужики тихое:

- Потерпи, родной, еще немножечко.

Терпели, лишь изредка шепча:

- Сестричка, у меня рука разболелась.

А нет её, той руки, и ноги нет.

И несмотря на то, что жизнь пахла кровью, йодом и хлороформом, наплакавшись, Берегини согревали добрым словом и улыбкой измученных операциями и перевязками раненых.

Бойцу - переодеться.

И в передвижных прачечных руками, закоченевшими от ледяной воды, стирали женщины и девушки обмундирование, осколками посеченное да пулями побитое. Вскрикивали, из маскхалата окровавленного руку доставая. Сколько их там было? Кто знает? Некогда считать. Надо отстирать, заштопать и выгладить.

Солдата - накормить.

Хлебом. Потому таскали на себе железные печи. И дрова, и воду, и мешки по семьдесят килограмм. Девочки восемнадцатилетние, которые меньше весили. Их бомбят, а они тащат, замешивают, пекут.

И несмотря на то, что жизнь пахла грязной водой, сырыми дровами и усталостью, в каждый стежок, в каждую булку хлеба вкладывали они частичку души своей. Удивлялись солдаты, что грели их гимнастерки, словно руки матери, а серый хлеб пах, как пирог домашний.

Шли вперед танки и воины, за ними – машины-летучки. Со станками: фрезерными, расточными, шлифовальными, токарными. По двенадцать часов, без перерыва, в снегу, грязи, чинили, точили, сверлили те, кто мечтали стать учителями и врачами, актрисами и счастливыми мамами.

Они и на аэродромах подвешивали стокилограммовые бомбы. Руками. Всю ночь. И весь день. Приземлился самолет – подвесили, улетел, приземлился новый – подвесили, улетел. Не вернулся – всплакнули и опять вчетвером на одну бомбу.

И несмотря на то, что пахла железом, маслом и потом, мечтали Берегини о женском белье и платье ситцевом, а заскорузлые руки делали из металла и гильз обереги, которые потом с гордостью носили офицеры и солдаты.

Да разве обо всех расскажешь? О снайперах и разведчицах, танкистах и зенитчицах, саперах и водителях. Везде они были, наши Берегини.

В бой смело шли, а в душе боялись остаться без ноги или руки. Лица закрывали от осколков. Мужику-то проще, а вот женщине - кому инвалидка нужна?

Жалели девчат бойцы. Сами останутся в гимнастерках, шинели отдают:

- Укройтесь, милые.

Лишний кусочек ваты, бинт, все им. Сухарь последний:

- Поешь, тебе надо, сестричка.

Берегли и жалели.

А немцы нет. Даже в плен не брали. Только перед строем могли провести: это не женщины, а уроды. И расстреливали. Хорошо, если сразу.

Потому девочки всегда держали в запасе два патрона. Второй – на случай осечки. В обоймах.

А в вещмешках – то игрушка, то сережки, то платочек красивый. Они всегда оставались теми, кем были – девушками, женщинами, Берегинями.

И даже среди железа, крови, смерти наперекор судьбе пахли надеждой, любовью и верой. Что закончится война, и вернутся домой…

… беленькие, сединой покрашенные. Девочки по двадцать лет, оглохшие и израненные, с покалеченными душами, надорвавшиеся и лишенные радости материнства.

Наши Берегини.

Которых Родина встретила бабьими криками:

- Б… фронтовые, с…!

Громко кричали. Правда, не все.

Те, кто своих мужиков покалеченных на руках погулять выносили, кто деток бездомных приютил, кто на похоронки каждый день молился, те плакали, о судьбе девочек кручинясь. Потому как Берегинями сами были. Настоящими.

А бабы не унимались:

- Знаем, что вы делали! Прост…!

Как только ни называли.

И несмотря на то, что запахла жизнь стыдом, разочарованием и обидой, сжав зубы, сняли Берегини гимнастерки с боевыми наградами и нашивками за ранения. А потом, вытерев слезы, одели ситцевые платья. И улыбались, всем назло улыбались, березки тоненькие, войной искалеченные.

Время залечило раны и обиды, оставив только ноющие шрамы на теле и рубцы на душе.

Кто-то воспитывал беспризорников, кто-то лечил больных, кто-то в учителя пошел, любовь нерастраченную чужим детям отдавая.

И снова запахла жизнь миром: свежим хлебом, радостью и счастьем материнским.

- Мама!

И нежный шепот успокаивал боль в разбитой коленке.

- Мама!

И благословляла дрожащая рука свое чадо на брак счастливый.

- Милая, не злись.

И вздыхала тяжело, а потом, улыбкой сверкнув, обнимала суженого.

Это жизнь, она всегда такая: то тепло, то холодно, то весело, то грустно. И сегодня ищут мужики девушек, отмеченных небесной покровительницей. Надеются встретить, потому как знают, что бы ни случилось, у такой жены домашний очаг не погаснет. Как солнце ясное, подарит она добро и спокойствие, как березка тоненькая – глаз порадует.

За это любим и чтим. Куда ж мы без вас, наши Берегини.

Автор: Андрей Авдей