Миры Дж. Толкина, Дж. Мартина, У. Ле Гуин, Т. Пратчета,.. даже вселенные поляков Р. Желязны и А. Сапковского – все эти великолепные творения суть есть «западные» идеологии и европейская культура. Но есть на Земле и столь же глубинные этнокультурные пласты – История Руси Древней. И каков будет этот Мир, если его перенести в масштабы Средиземья? Не сыграют ли «престолы» в «ящик»?
Уважаемый читатель!
Я рад представить Вашему вниманию не просто книгу, не просто фэнтезийный роман, а целый Мир. Это Мир исполинских трав и огромных незаселённых пространств. Это Мир, который населяют удивительные существа, страшные и странные твари и диковинные народы. И многих из них Вы не только впервые повстречаете в моём мире, но и увидите на страницах моей книги. Первой книги трилогии «До неба трава»… из масштабного цикла «Мир Закров».
Мир «Закров» - это не только текст… текст и ещё много раз текста. Мир «Закров» - это по- настоящему целый мир! Чтобы лучше ознакомить читателей с его основными героями, чтобы показать его глубину и подробнее раскрыть его характеры, над иллюстрированием книги работали более 7 (семи) художников! К концу первой книги остались только самые лучшие, и следующие части романа будут ещё более подробными в прорисовке персонажей и создании моей вселенной.
Но уже сейчас книга просто наполнена всевозможными иллюстрациями. Яркая обложка, карты мира, щиты и знаки, боевые сцены, иллюстрации больших форматов, разработка персонажей, схемы уникальных локаций, чертежи диковинных строений, проработка оригинальной архитектуры и создание атмосферы мира, буквицы, концевики, шмуцтитулы… В итоге, общее количество карандашных рисунков и полноцветных иллюстраций приблизилось к 200-м! Читать далее
Искрящейся уютным счастьем, в светлой горенке с двумя небольшими окошками, затянутыми тонко выделанной плёнкой болотного камыша, было тихо и уютно. Каждый уголок выметен, каждая лавка и большой стол посередь комнаты были покрыты ткаными полотнами искусной ручной работы. Чистый пол блестел небольшими проплешинами из-под устланных лоскутных половиков. Из-за широкой трубы, уходившей в потолок избы, торчали две тоненькие девичьи ножки. Они стояли на лавчонке, высоты которого им явно не хватало, посему им периодически приходилось подыматься на цыпочки в попытках помочь своей хозяйке добраться до дальнего угла широкой печной лежанки. Наконец, девушка, поджав одну ножку с маленькими пальчиками и резко выпрямившись на оставшейся опоре, смогла достать и расправить уголок тёплого покрывала. В ту самую минуту предательская лавка всё же зашаталась под ней и, опрокинувшись, оставила девушку висеть на печной лежанке, болтая в воздухе босыми ногами.
Внезапно дверь в избу открылась, и в горнице появилась настоящая хозяйка этого дома и всего того поселения, в коем находилась сия изба. Женщина была старше средних лет, высокого роста, с волосами пепельного цвета, частично скрывающимися под тёмно-зелёным платком. Она молча вошла и, присев на лавку, устало откинулась на стену.
— Свитка. — Женщина стянула свой плат с головы и утёрла им капельки пота со лба. — Ижде Молчан?
Девушка, большая часть тонкого стана которой всё ещё скрывалась за широкой печной трубой, пискнула в ответ и, оттолкнувшись локтями, спрыгнула на пол. Свет явил молоденькую, лет пятнадцати, отроковицу, тоненькую, по-девичьи нескладную. Её личико выражало веснушчатое удивление. Она поставила в угол упавшую лавочку, и подошла к вопрошающей.
— Ушёл. — Свитка убрала за оттопыренное ушко выбившийся рыженький локон. — Как зардело, — поел и ушёл.
— Почто же ты не удержала-то?
— Удержишь его, как же. — Сдвинув бровки, Свитка принялась поправлять горшевики, висевшие у очага. — Молчит всю дорогу и делает, что удумает.
Она достала из-за печи, из самого прохладного угла в доме, крынку с квасом и, налив тёмной, ароматно пахнущей жидкости в кружку, подала её хозяйке.
— Тётя Полина, что с Молчаном? — девушка присела рядом с тёткой. — Он теперь всегда такой будет?
Хозяйка допила квас и передала кружку обратно Свитке.
— Горе мне с ним, вот что. Цельными днями по лесу шастат — весь муравейник своей дубиной разворошил. — Тётка Полина отдыхала подле окошка, и, сняв с головы, нервно расправляла свой тёмно-зелёный плат. — Не давеча, как вчера притащил за собой волчару со щенами, дык еле как отогнали их. В прошлый раз пришлось двуехвостам соль выгадывать. Оноче что ж, он нас с Двуглавом раздорит?
— Молчан нечисть от селения гоняет. И ночью оград стражит.
— Твой Молчан деет, что вздумается. — Хозяйка Полина махнула рукой. — И ровно ему про дела наши думать.
Девушка хотела было вступиться за парня, но тут же за окном скрипнула калитка, и разнёсся лай собаки. Послышался ворчливый мужской голос, разговаривающий с четвероногим охранником. Вскоре в окно постучали, и знакомый пожилой голос позвал:
— Аполлинария! Подь сюды! Дело есть.
— Бородед. Принесло же старого… — хозяйка хотела было подняться, но передумала и, повернувшись боком к окну, крикнула:
— Поди в избу-то! Чего у порога толкошишься?
— Староста! — в окно снова постучали. — Поди, разговор есть.
— Не войдёт ведь, так и будет стукаться, покуда не выйду, — заворчала в ответ староста селения.
И будто в подтверждение её слов, под окном послышался лишь очередной шум, да шарканье. Пришедший уселся на завалинку, и стал разговаривать с ворчащей на него собакой.
Аполлинария снова надела плат и заправила под него свои седые локоны.
— Поди по оброку пришёл, — сказала она в сторону, после чего, посмотрев на Свитку, впервые улыбнулась ей:
— Сегодня сызнова поздно обернусь. Жди Молчана, дочка. Покорми его и за скотиной убери. Что не справишь — мне оставь. Вернусь и сама доделаю.
Она провела узкой, сухощавой ладонью по рыженьким волосам девушки и, поцеловав её в высокий лоб, вышла во двор. Оставшись одна, Свитка посмотрела, как в окне показалась высокая фигура тётки и как к ней подошла сгорбленная фигура Бородеда. Постепенно они стали отдаляться, махая руками, жестикулируя, и о чём-то споря.
Девушка ополоснула кружку, вытерла её полотенцем и, откинув занавесь, поставила на полку, аккуратно выровняв с другими, и развернув рисунком вперёд. На боку кружки красивый петушок, вычерченный по мокрой глине, подняв одну лапу, будил зарю. Свитка расправила занавесь, скрывавшую полку с посудой, и с теплотой в сердце посмотрела на стоявший в углу маленький сундучок. Ей очень хотелось открыть его и прямо сейчас приняться за любимое дело, но до этого было ещё далеко. Прошло много времени, и было проделано много дел, покуда девушка, зажегши лучину, смогла присесть на скамью подле окна, где стоял манящий сундучок. Сначала была печь. Большая и прихотливая, она каждый раз требовала много времени. Затем пол и сени. Сени были тоже большие, но полутёмные и не требовали такого ухода. Задержал девушку лишь только угол Молчана. Его она убрала с особым тщанием. Широкая лавка, постель, подаренные тётей Полиной старые мужнины вещи, — всё было начисто вычищено и прибрано. Крыльцо и двор последовали за сенями. Мешал уборке лишь только пёс Листик, который норовил лизнуть свою хозяюшку в лицо каждый раз, когда та проходила мимо. Натаскать воды помог соседский мальчик. Он был старше Свитки и всегда выручал её по-соседски. Но порой девушка замечала, что тот специально околачивался рядом и ждал поручения от рыженькой соседки. Он же помог ей и со скотиной, за что в благодарность получил звонкий девичий смех, застенчивый взгляд, рдеющие ушки и обещание завтра сходить вместе пересчитать сельских коз. Наконец, оставалось дело за малым — испечь пирог. Тесто подошло ещё утром, а курицу тётка Полина ощипала и выпотрошила вчера. Щи также были сварены вчерашним днём. И вот теперь, когда заходящее солнце оставило лишь тоненькую полосу своего диска, Свитка села на скамью и открыла свой заветный сундучок.
Первым делом она достала и надела медный браслет, который тонким кольцом тут же опоясал хрупкое запястье девушки. Выкованный её отцом, и подаренный её матери, браслет ещё пока был великоват Свитке и болтался на руке, постоянно норовя соскочить. По тонкому кольцу красной меди замысловато плёлся вьюн белого металла. В редкие бутоны цветов были вставлены голубенькие, ничего не стоящие камушки. Браслет ковался ещё в те времена, когда кузнечное дело было не запрещено в селении бандитской шайкой, что взяла над ним своеобразное покровительство. Затем из сундучка на чистую скатерть было выложено рукоделие, — тот тихий и радостный смысл юной жизни, который грел и манил девушку весь день. Правда, с недавних пор, появился ещё и сосед-парнишка, мысли о котором всё чаще и чаще стали возникать в голове у Свитки, но вышивка всё ж была несравненно на более высоком месте. И то умение, с которым девушка выполняла свои узоры, и сами принадлежности, и сундучок, — всё имело отношение к её маме, которую она помнила только лишь как нечто доброе, светлое и ласковое. Добрыми были её руки, ласковыми — глаза и тёплым, как солнышко, голос… Свита проделала уже достаточно большую работу, да и лучина, заменившая девушке полоску света, что солнце забрало с собой, уходя за горизонт, порядком уже сгорела, когда во дворе снова залаял Листик. Только спустя некоторое время, вышивальщица услышала твёрдую поступь на крыльце. Она сразу догадалась, что пришёл Молчан. Он прошёл в сени, взял приготовленную для него чистую рубаху и, выйдя во двор, стал умываться, шумно и довольно щедро выливая на себя воду. Свитка знала, что поутру, как всегда, найдёт грязную рубаху и штаны подле умывальной бочки. И вся одежда будет в зелени травы, в поту человеческом и, возможно, в бурых пятнах. Шум воды прекратился, и шаги теперь послышались в сенях. Парень остановился подле двери в горницу, после чего раздался стук.
— Молчан, поди, — девушка отложила в сторону вышитых петушков и курочек и пригласила ещё раз:
— Ну, входи же, Молчан.
Дверь распахнулась, и в горницу вошёл, сильно пригнувшись, белокурый молодой человек. Молчан был раза в два больше Свитки, посему дверной проём ограничивал не только его рост, но и ширину плеч. Протиснувшись боком, он вошёл и сел на то же самое место, где сидела днём тетя Полина. Парень также устало откинулся на стену и посмотрел на девушку. Он был одет во всё чистое, а мокрые, вымытые волосы пахли душистым цветочным мылом, которое Свитка делала сама, перетирая различные лепестки и травы. Широкая полоса ткани, уже изрядно позеленевшая от травяного сока и посеревшая от грязи, опоясывала его кучерявую голову.
— Ну, проходи же за стол. — Девушка спохватилась и, спрыгнув с лавки, стала хлопотать у печи. — Я курник испекла, и щи вчерашние есть. Будешь щи, Молчан?
Молчан слегка улыбнулся и, кивнув головой, сел за стол. Стол у тёти Поли был большой, и стоял он посередине горницы, поскольку Аполлинария Агеевна была старостой поселения, и ей частенько приходилось принимать за этим столом односельчан. За ним решались судьбы отдельных людей и всего поселения, принимались важные решения и строились планы на будущее. Молчан тихо сел и, придвинув лавку к столу, положил руки на скатерть. Сосредоточенно-внимательные его глаза наблюдали за тем, как девушка хлопочет, выставляя на стол большую тарелку со щами, режет курник и отламывает большую краюху белого хлеба. Свитка не раз замечала, как меняется взгляд этих серых и задумчивых, но смелых и решительных глаз при виде её хлопот и по-юношески суетливых движений. В такие мгновения взор Молчана затуманивался, и его лоб покрывался множеством морщин, но воспоминания вновь обходили его стороной. Свитка подала парню большую резную ложку и принялась наливать в кружку холодного молока из глиняной крынки. Металл её браслета мелодично звякнул, соприкоснувшись с глиняным боком кружки, и внезапно девушка почувствовала, как большие и сильные пальцы парня мягко и бережно взяли её за запястье. Свитка осторожно поставила на стол кружку и с удивлением стала наблюдать, как Молчан, медленно поворачивая кисть девичьей руки, внимательно рассматривает её. Он глядел на изгиб тоненькой ручки, на блеск металла в свете лучины, любовался, как скользит тонкий стебель меди по запястью девушки. Молчан вспоминал. Вспоминал мучительно и натужно. Свитка видела и чувствовала, как отчаянно жаждет парень вспомнить нечто особенно важное, что никак не может он вспомнить с того самого дня, что живёт в избе у старосты. Но и в этот раз воспоминания обошли стороной Молчана. Он с грустью отпустил руку Свиты и принялся за еду, уже не обращая внимания на девушку. Рыженькая хозяюшка постояла немного в нерешительности и подсела к Молчану.
— Молчан. Ты вспомнишь, обязательно вспомнишь. — Она осторожно погладила руку парня:
— У тебя была девушка, правда? С таким же браслетом?
Молчан продолжал уплетать щи, глядя в тарелку.
— А сам ты из-за Закрова? Ведь правда же, из-за Закрова? — девушка сделала новую попытку:
— Ты по оборотному пути приехал? Вспомни, Молчан, по большой и широкой дороге?
Молчан оторвался от еды и перевёл взгляд на девушку. Некоторое время он смотрел ей в глаза, как в окна дома, выходящего в пустоту, а затем вновь принялся за еду.
Свита приготовила было уже новое наступление на память молодого человека, но в это время дверь открылась и в горницу вошла тётка Полина. Она прошла в дальний угол и положила там принесённый с собой мешок, в котором что-то мягко шуршало.
— Молчан, — голос старосты был усталым и тихим. — Я молвила тебе уже, — не таскай ягод с леса. И семян тоже не носи. Те красные, что ты ныне притащил, годны только волчар травить, да лис отпугивать. И вообще, не шлындай ты по лесу, не тормоши округу. Оноч же, да и никакой соли не напасёшься.
Молчан доел щи и принялся за пирог, запивая его молоком.
— Посиди хотя бы завтра дома. Ну, хоть полдня. — Староста вытащила из мешка большой беловатый корень и положила его подле печи. — Двуглав после обеда уедет, тогда и поди на все четыре стороны.
Тётка замотала полегчавший мешок и убрала его, всё ещё отчего-то шелестящий, за печь. Затем подошла к столу и, уперев руки в боки, уставила свой взор прямиком на жующего Молчана:
— Молчан, молви ныне же, что не ступишь со двора до обеда. — Её дотоле утомлённый делами и беготнёй голос обрёл силу и власть:
— Молви, иначе не сойду с места. Мне уже двух пропавших баб предостаточно…
Парень неспешно дожевал свой кусок и поднял глаза на хозяйку.
— Не пойду, — мягким и сильным голосом произнёс он. — Лапоть изодрался. Починять стану.
— Ну и ладно, — тётка удовлетворённо улыбнулась, — Свитка подаст, что потребуется.
Она скинула плат и вышла во двор умываться. Молчан допил молоко и тоже поднялся.
— Благодарю, Свита. — Он отодвинул лавочку и поднялся из-за стола. — Вкусный у тебя курник.
Девушка тщетно хотела поймать его взгляд, но Молчан прошёл до двери, не взглянув на неё, и, только взявшись за ручку, вдруг остановился и обернулся к ней. Он, не говоря ни слова, вновь и вновь смотрел на Свиткины руки и воскресал в памяти одному ему лишь ведомое. Впрочем, даже эта последняя попытка рухнула, не поддавшись напору мыслей, после чего парень, толкнув дверь, неспешно вышел в сени.
Молчан лежал на лавке, подложив руку под голову. Ароматную подушку, набитую пухом и какими-то мятными цветами, он отложил в сторону. Подушка была очень хорошая, но спать на ней он не мог. Мягкую перину он отдал обратно хозяйке — она давила и мяла бока. Одр Молчан соорудил себе сам. Он не знал почему, но взял постелить себе на доски широкой лавки толстую, похожую на баранью, рогожу, а в качестве укрывала выбрал старый, подбитый мехом и изрядно побитый молью, плащ. Не знал также, почему лучшей подушкой для него оказалась свёрнутая рубаха, но именно на такой постели ему спалось спокойно и удобно. В эту ночь Молчан долго не мог заснуть. Он давно смирился с тем, что его называют Молчан. Смирился, потому, как не ведал, каково его настоящее имя. Не ведал, как он очутился в этом странном для него мире. Ночь давно заняла своё место, и колючие звёздочки мерцали в вышине чёрного вороньего крыла неба. Уже давно, ворча и покряхтывая, тётка Полина откатила за ограду принесённые им из лесу четыре большие ягоды. Спелые и сочные, они казались очень вкусными, посему, желая хоть как-то оправдать своё присутствие в чужом доме, Молчан принёс их в селение. Он не рассказал ни Свитке, ни тётке о том, что ему пришлось отбивать эти ягоды силой у каких-то неведомых тварей, прыгучих и когтистых. Ни названий этих ягод, ни семян, похожих на лесные орехи, величиной с его голову, ни названия этих самых тварей он не знал. Молчан, или тот, кем он был, вообще не знал тут никого и ничего. Всё вокруг казалось ему диким и диковинным, смешным и грустным, чудным и чудовищным. Парень мог бы подумать, что спит и видит сон. Ужасный и жестокий для него сон. Но боль в голове, которую он и по сей день ощущал, ни на минуту не давала ему повода расслабиться. А ещё были яркие, сочные, в большинстве своём незнакомые и диковинные, совершенно пьянящие и дурманящие запахи и ароматы мира, где травы подпирают небо, чей купол так высок и прозрачен. Да и сон получался какой-то уж длинный. Четвёртый день уходил с ночью с тех самых пор, как Молчан очнулся поутру на этой же самой лавке, перевязанный и перемотанный лоскутами ткани с примочками из горьких и резко пахнущих трав. С абсолютно пустой головой, в которой не только боль физическая, да ещё и боль от неведомой, но катастрофической утраты находили себе место. Он не знал и не узнавал никого и ничего вокруг. Всё в этом мире было незнакомо и дико. Некая хозяйка этой избы и староста всего поселения, расположенного по склонам высокой горы с большой норой в вершине, — тётка Аполлинария — поведала парню о том, что подобрали его двое её охотников, кои по случаю забрели на дорогу, где и нашли его раздетого и полумёртвого. В тот же самый вечер староста с провожатыми ходила в опасный путь через Страту к волхву за цельбой, что мог изготовить только лишь он один. О волхве женщина отзывалась по-доброму, но даже ему она ни единым словом не обмолвилась, для чего ей столь сильные снадобья. Именно эта цельба и спасла Молчану жизнь. А самое главное, что Аполлинария поведала парню, — это ужасная новость о том, что пути назад у него больше нет. Может, Молчан и ужаснулся бы этому, может, и не поверил бы рассказам «полоумной» бабы. Может быть…, но это было бы раньше. А сейчас он попросту молча внимал всем этим её «сумасшедшим» сказкам, и одновременно прислушивался к абсолютной пустоте в больной голове…
Та же самая тётка Аполлинария поведала ему о том, где он очутился, и что это за место, и хотя Молчан и не ведал, кто он и кем раньше был, где жил и кем служил, всё же точно знал, что нынешний мир — совсем не его мир. И этот мир незнаком ему и чужд, как свет чужд тьме, как вода — огню и как та, которую он искал, чужда тем, кого он созерцал вокруг себя. Весь этот день парень ходил по поселению и всматривался в лица людей. Это были лица вполне добродушные и приветливые, готовые помочь и посочувствовать, но всё же чуждые ему лица. Селение, в коем он оказался, было, по его меркам, невообразимо ненормальным. Само оно располагалось на верхних склонах огромной горы — подле её самой тупоносой вершины. Снизу от большого частокола с единственными воротами поднимались одноэтажные избы, скатанные из толстых стеблей растений с крышами, покрытыми свежей зеленью листьев. Избы были врыты в склон одним углом, другой же угол дома обыкновенно подпирался каменным столбом, коли изба была большая. Если же избёнка была мала, то она попросту стояла на земляной платформе. Все улицы шли под наклоном вверх к вершине горы, где упирались в большущий сарай без окон.
Следующее утро принесло облегчение больной голове, но оставило тяжесть на сердце и боль невозвратной утраты на душе. Молчан отправился на закатные земли. Встал, поел, чем покормили, и просто ушёл через ворота. На прощание, дед Бородед - сто лет в обед, подарил ему такой же древний, как и он сам, охотничий нож. Ему ведали о страшных и опасных тварях, что обитают в чаще травяного леса, уговаривали обождать денёк-другой, но он молчал и упрямо шёл к воротам. С тех пор его и прозвали Молчаном, и всякий раз провожали навсегда. Но он возвращался. Так, впервые он вернулся поздно вечером, почти ночью, когда ворота уже были заперты, и первая стража заняла свои посты. Тогда Молчан притащил с собой детёныша лосихи, отобранного им в схватке с огромным волчаром. Наутро своё имя парень подтвердил с лихвой, промолчав целый день. Даже тогда, когда приведённая Аполлинарией старая знахарка, прицокивая и хмыкая, заговаривала и целила его раны, оставленные кинжальными когтями волчара, молодой человек не разомкнул своих уст. Для всего поселения осталось неведомым, что их Молчан, пробродивши весь день по травяному лесу, так и не встретив ничего знакомого и привычного глазу, набрёл ввечеру на семейство волчар, которое как раз собиралось отужинать только что пойманным лосёнком. Этот миг был первым проблеском затуманенного сознания парня. Что-то очень знакомое и милое сердцу кольнуло вдруг память. Молчан задрал наверх голову, откуда небесный «телёнок» внезапно стал взывать ему о помощи. На счастье горе-путешественника самка волчар отсутствовала, и Молчану удалось в кровавой схватке одолеть самца. Не тронув щенят, он подобрал на руки раненого и оставленного для наглядного охотничьего пособия волчатам лосёнка, и дошёл до селения.
На следующее утро Молчан вновь отправился в чащу, но выбрал противоположное направление. На этот раз он выломал и выстругал себе огромную палицу, что на пару голов превышала его собственный, и без того немалый рост. Люди и веснушчатая девчонка Свитка вновь провожали его навсегда, поскольку путь, который Молчан выбрал на этот раз, лежал в сторону болотных двуехвостов, кои, впрочем, показались ему не такими уж и знатными бойцами. Лагерь, на который наткнулся парень, состоял из десятерых воинов, пятерых из которых он зашиб своей палицей, двоих сильно искалечил, а оставшиеся трое попросту разбежались. В ту ночь Молчан вновь возвратился в селение. Его опять лечили и заговаривали раны, и старая, сгорбленная знахарка вновь цокала языком и качала головой. Молчан вернулся, и причиной тому была не обломанная стрела, торчавшая в его боку. Его неосознанно тянуло к людям. Люди в селении с названием «Крайное» были единственными в этом мире, кого он знал и узнавал, и в них одних он искал отдохновение своему вымученному разуму.
Они кормили его, одевали и целили одним лишь только своим видом его вопящий от жути непонимания, страждущий разум. А он, гонял по ночам дикое зверьё от селения, да развлекал селян тем, как лихо орудовал здоровенной травиной. Молчан легко и сноровисто, чисто по-воински, плёл восьмерики вокруг себя, в аккурат сшибал мелкие камешки с глиняных горшков, напрочь, и одним ударом выносил толстенный сухостой в лесу и так раскручивал этот здоровенный дрын, что воздух свистел, и сам парень оказывался словно бы в коконе.
Сегодня, на четвёртый день своего осознанного пребывания в избе старосты, Молчан решил проверить то, что ему рассказывала Аполлинария Агеевна про Закров. Парень долго шёл, когда, наконец, расступившиеся травы открыли ему огромное, пустое пространство. Нагромождение всех видов и размеров камней, рассеянных по голой земле, не навеяло ему никаких проблесков узнавания. Молчан прошёл какое-то расстояние вдоль этого мёртвого места и понял, что оно вовсе не мертво. То, что он увидел на голой земле среди огромных камней, едва не помутило ему разум. Дикие твари, огромные летающие создания, драконы из сказаний дедов, былинные полозы проползали мимо, пролетали в стороне, дрались между камней и устраивали жуткие оргии. Когда Молчан возвращался к людям, в голове у него был тихий хаос. Кто-то беззвучно кричал, надрывая горло, кого-то рвали на части, звери выли, захлёбываясь в собственном хохоте, и стекало огненными «каплями» с небосвода солнце. В этот день Молчан никого не убил. Он принёс красивые и сочные ягоды, которые, однако, пришлось отнять у их хозяев. И к концу сегодняшнего дня потери парня состояли лишь в поцарапанной щеке, да порванном лапте. Этому были несказанно рады тётка Полина, Свитка и старая, сгорбленная знахарка…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
НАЧАЛО ЗДЕСЬ
https://cont.ws/@id147779252/1215365
https://cont.ws/@id147779252/1215989
https://cont.ws/@id147779252/1217760
https://cont.ws/@id147779252/1219544
https://cont.ws/@id147779252/1221156
https://cont.ws/@id147779252/1221902
Оценил 1 человек
2 кармы