Были ли первые христиане коммунистами? Что происходит с верой, когда церковь сращивается с государством? Если «коммунизм противен человеческой природе», откуда в мире было столько коммун ещё до появления марксизма? На все эти вопросы отвечает Александр Ру в своей новой статье.
Что мне делать? - богач у Иисуса спросил -
Для спасения своего?
- Собери все добро и раздай беднякам -
Вот и свели в могилу его.
«Проблема, таким образом, состоит не столько в признании или непризнании нашей политической элитой тоталитарной, противоестественной, античеловеческой природы большевистской системы, сколько в способности России вернуться в лоно духовной, христианской культуры, видеть и оценивать мир глазами наших учителей, наших великих писателей, деятелей культуры».
Журнал «Наука и жизнь» [1]
О вечном. Вместо предисловия
Ничто, пожалуй, так отчетливо не являет связь между характером общественных отношений и общественным же сознанием, как история религии. Будь то кастовое общество Индии, рабовладельческий Рим или же Запад Нового времени, мы имеем соответствующую ему религиозную культуру, цементирующую в своих нормах сложившийся порядок вещей либо стремящийся его подорвать. История вообще заставляет нас смотреть на вещи диалектически, то есть не как на нечто «само собой разумеющееся», а имеющее свои исторические границы, свой контекст и вне этих границ не существующее. Религиозные представления не являются исключением, как, впрочем, и все «вечные» истины: семья, частная собственность, государство, церковь и т.д.
Сельский сход крестьянской общины. Бугурусланский уезд. Самарская губерния. 1900-1903
Правые нередко, критикуя коммунизм, представляют его противным человеческой природе. Для них еще есть «вечные истины», которые они последовательно выводят либо из природы человека, либо из бытия бога. Коммунистическая идея, конечно же, по их мнению, не входит в число «вечных». К несчастью для правых, история, для которой ничего вечного, кроме материи и законов ее развития, нет, будет в вопросе о естестве человека и коммунизме скорее на стороне их противников. Человек современного типа, если верить данным антропологии, существует на земле свыше 45 тысяч лет. Из них не более 5 тысяч лет он знаком с государством и институтом частной собственности. До появления этих элементов цивилизации человек жил в мире общинного коммунизма, где плоды труда разделялись равномерно, и данное устройство было залогом выживания. Кстати, это общинное начало было унаследовано впоследствии крестьянами, составлявшими до не столь давнего времени большинство населения Евразии. В виде всякого рода сельских обществ с коллективной формой владения землей начало это продержалось в Европе до XVIII в. и было уничтожено развитием капиталистических отношений, а в России – до XX века. Выходит, что не коммунизм, а скорее капитализм является чем-то противоестественным. Впрочем, нет ничего более характерного для человека, чем изменчивость.
Еще более нелепо выглядят представления о «вечности» истин той или иной религии. Мы имеем такое множество верований, противоположных друг другу, что нам остается признать: либо все религии лгут, либо большая часть верующих обречена на ревность и немилость «истинного» бога или божеств. Вряд ли подобный аргумент переубедит верующего, который вслед за Ганди повторит: «Для Бога религий нет» и начнет рассуждать, что де главное верить, но все верят по-разному… Здесь не ставится задача доказательства бытия или небытия божия, о чем до нас уже порассуждал старик Кант, но только утверждается, что без борьбы с представлениями о «вечных истинах» невозможно никакое свободное рассмотрение ни настоящего, ни прошлого.
Древнеримская карикатура на христиан Надпись: «Алексамен молится богу»
Потребность в «вечных истинах», несомненно, связана с требованием морали, а вернее – ясных, внеисторических основаниях общепринятых норм. Искажение этих норм представляется обществу угрозой его существованию. Поэтому интеллигентская прослойка, заинтересованная в сохранении текущего положения, стремится мыслить их метафизически. А самой популярной разновидностью метафизики является религия. Наше рассуждение можно продолжить словами Ф. Энгельса. В своем «Анти-Дюринге» он пишет: «Мы поэтому отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона, под тем предлогом, что и мир морали тоже имеет свои непреходящие принципы, стоящие выше истории и национальных различий. Напротив, мы утверждаем, что всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счёте продуктом данного экономического положения общества». Однако это не означает, что коммунисты выступают против морали «вообще», в чем их порою обвиняют противники. Это не так. Более того, коммунисты даже не являются противниками капитализма «вообще», признавая за последним огромные достижения в области развития науки, культуры и производства, что было следствием раскрепощения творческих сил человека, уничтожения сословных пут феодализма. Но и признавать данную форму человеческого общения за безусловное благо, не видеть тех противоречий, которые она в себе содержит, отказываться от борьбы с эксплуатацией, являющейся основанием капитализма, коммунисты не могут. Они утверждают только, что капитализм не вечен, что настает та пора его развития, когда он неминуемо начинает сдерживать развитие человечества и будет отправлен на свалку истории. Точно также марксизм относится к морали, утверждая, что нет морали «вообще», а есть конкретная мораль конкретного общества и, даже более того, конкретного класса. И мораль язычника Тацита, проживающего в начале II века, была прямо противоположна морали ранних христиан, деяния которых римский историк прямо называл мерзостью. И мораль «успешного» буржуа, «добившегося всего своим трудом», будет несколько отличаться от морали бедняка, становящегося тем беднее, чем более он трудится.
Христианский моральный императив, – отказ от себя и своего в пользу другого, – в истоках своих также не являлся тем, что мы имеем сейчас в лице христианских религий. Изначальный призыв христианства к идеальной, братской жизни породил немало призраков, бесплотных образов утопического мира. Эти образы накрепко связаны с историей донаучных коммунистических движений. Этой истории и ее классовой природе данная статья и посвящена.
Все сказанное прежде необходимо было прояснить, чтобы не впасть в соблазн морального оправдания или осуждения христианства с «коммунистических позиций». Настоящей марксисткой позицией будет позиция диалектического анализа прошлого. И выискивая корни христианства, постольку, поскольку в своем основании оно содержит идеалистический взгляд на мир, следует сначала обратиться к истокам идеализма.
Великий раскол духа и плоти
Христианство есть идеалистическая религия и в этом ее отличие от многочисленных языческих культов. Язычник древности не отличал духа от плоти. Напротив, дух для него всегда оставался частью природы, ее оживляющей половиной. Язычник мыслил мир мифами, но мифы эти были тем, что связывало природу и человека. Появление же идеализма знаменовало раскол сознания, противопоставивший пресловутые природное и духовное начала.
Идеализм был порождением древнегреческой философии. Древняя Греция была первой страной, где появился слой интеллектуалов, философов, ученых, политиков, в равной степени оторванных как от народной языческой религии с ее жречеством, так и от физического труда. Созерцательный и свободный образ жизни думающего меньшинства должен был обеспечен деятельной жизнью несвободного большинства. Античная философия и наука стала возможна благодаря развитию рабовладельческих отношений, распада общинно-родовых связей и присущему им способу мышления – мифологии. Это способствовало усилению роли интеллектуальной культуры в общественной сфере, росту спроса на образование, в особенности на учителей риторики, науки убеждать, особенно ценной в условии полисной демократии. Речь идет о софистах, в буквальном смысле научившихся добывать средства к существованию из воздуха, и, подобно одному из героев Аристофана, обращать за щедрое вознаграждение кривду в правду, а правду в кривду. По словам Платона, «софистика оказалась искусством приобретать, менять, торговать вообще, торговать духовными товарами, а именно рассуждениями и знаниями, касающихся добродетели». Последнее нуждается в достойных клиентах и, в этом смысле, софистика – это еще «охота за богатыми и славными юношами». Иными словами, мы имеем дело с типом ученых мужей, обладающих чудесной способностью превращать идеальное, свои мысли, в нечто материальное, то есть деньги.
Платон. Отец античного идеализма.
Аристократ Платон, великий ученик Сократа, живший в конце V, в IV в. до н. э., в пору разворачивающегося кризиса полисной демократии, с презрением относился к демократам-софистам, выдававших умелое жонглирование риторическими фигурами за высшее благо и еще получавшим за это деньги. В противовес учению софистов об относительности всех идей он создает учение о мире вечных идей (эйдосов), оторванных от материи, также о том, что «тело это могила» (τό σῶμα σῆμα), что особо цепляться за этот неидеальный мир не стоит, а истинно «просветленный», то есть мудрец – это тот, кому дано созерцать надмирные «вечные истины». С Платона принято отсчитывать историю философии идеализма.
Противопоставляя текучую, распадающуюся материю и «вечную», идеальную сущность вещей, Платон подходит к конфликту двух начал, духа и плоти, идеального и материального – центральному конфликту всей последующей европейской культуры. Однако само это различие и сам этот конфликт стали возможны вследствие сложившегося характера общественных отношений. Настоящей предпосылкой идеализма было углубление разделения между умственным и физическим трудом и, как следствие, их дальнейшее отчуждение друг от друга. Умственный труд отныне воспринимался как дело господ, физический – удел рабов. Как отмечал А. Лосев, «методически-структурное соотношение отдельных элементов рабского способа производства логически одно и то же и в рабском способе производства, и в античных философских отношениях идеи и материи».
Христианство, являясь порождением эллинистической культуры, наследует указанное выше разделение духа и плоти. Оно также превозносит созерцательную жизнь над деятельной, молитву над борьбой и в худших своих формах являет смиренное отношение к несправедливости, что есть лишь прикрытая религиозным туманом пассивность перед социальным злом. И все самое непривлекательное для человека левых убеждений кроется в этом идеализме христианской религии.
Однако в то же самое время нельзя не увидеть в идеализме бесплодное желание избавиться от всего того, что делает человеческую жизнь невыносимой. Пытаясь же отстраниться от того, что отяжеляет и омрачает существование, не находя в этом существовании определенности, идеалист отрицает само существование, противопоставляя ему потустороннее бытие. И в нем он создает себе бесплотный мир священных образов и теорий, никак не связанных с действительностью. А находя убежище в зыбком мире идей, он все труднее осознает необходимость борьбы, уповая на некую идеальную высшую волю, все менее способен видеть за теми или иными общественными процессами их реальное содержание.
Не один идеализм определяет черты христианства, в самом сердце его – пульсирующая рана, разрыв куда глубже платоновского. Разрыв, имеющий классовую природу.
«Восстание рабов»
Энгельс писал: «В истории первоначального христианства имеются достойные внимания точки соприкосновения с современным рабочим движением. Как и последнее, христианство возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов».
Революция рабов, при всей условности этого понятия, была моментом торжества христианства, торжества христианской морали. По словам Ницше, «с евреев начинается восстание рабов в морали: восстание, имеющее двухтысячелетнюю историю и теперь бросается в глаза только потому, что было победоносным».
До самого последнего времени на всей культуре Запада лежал след христианской морали. И в век полнейшего триумфа буржуазии, – в XIX веке, – христианство оставалось последней, пусть и призрачной нитью, объединяющей господина-буржуа и его раба-пролетария. Эта нить проходит сквозь романы Диккенса и Толстого, рассказы Гоголя и сказки Андерсена. Она угадывается в буржуазной сентиментальности викторианской эпохи. Но, увы, сейчас от нее не осталось и следа. В эру триумфа индивидуализма и личного эгоизма, в эру неолиберальной проповеди, выдающей торгашество за высшую добродетель, уже ничего не сдерживает ни буржуа откровенно выказывать свое презрение к массам, оттесняемым на обочину капиталистического мира, ни последним отвечать ненавистью к хозяевам жизни, ненавистью, сдерживаемой пока лишь страхом. Эта ненависть, пробуждающаяся во французском обывателе, растерянном своим пошатнувшимся положением, выходящем на улицу заявить протест, дерущемся с полицией и жгущем шины, это ненависть американского обывателя, выбирающего «не того кандидата», пугало либеральных элит Трампа. Эта ненависть, выходящая за рамки либеральных представлений о демократии, лишь будет расти. А вместе с ней будет расти нестабильность.
Христианство тоже когда-то было порождено этой ненавистью, непримиримой враждой старого и нового. “Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева?” (Мф. 3:7) – кричал Иоанн Креститель представителям двух наиболее богатых и привилегированных сект Иудеи: саддукеям и фарисеям. Этот крик в любой момент может быть брошен снова тем, кто себя считает господами жизни.
Айн Рэнд
Христианская мораль, как и всякая «мораль рабов», не вполне подходит современным буржуа. В мире их пророка Айн Рэнд верить во что-то лучшее не допускается, верить можно только в себя. Сейчас христианство – это что-то, на чем либо можно хорошо заработать, устраивая шоу в протестантском стиле, либо на основании чего, прикрываясь архиерейской рясой, требовать субсидий и собственности у власть имущих. Слова Христа «придите ко Мне все труждающиеся и обремененные» (Мф. 11:28) звучат не слишком понятно для тех, кто считает «труждающихся и обремененных» социальными иждивенцами.
Моральным требованием христианства, невыносимым для эгоизма современного капиталистического мира, было требование полного отказа от себя в пользу другого. В этом главный смысл Нагорной проповеди Христа. Нищие наследуют Царство Божие, плачущие утешатся, жаждущие и алчущие правды насытятся. Все эти заповеди свидетельствуют о воздаянии, о торжестве сломленного и угнетенного. Но, что еще более невыносимо для обывателя-буржуа, это требование отказа от богатства и, что в Евангелии звучит более отчетливо, отказ от накопления собственности. «Не собирайте себе сокровищ на земле, - гласят слова Евангелия,– … ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». (Мф. 6:19) «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24). «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим» (Мф. 19:21).
Церковь нищая и церковь торжествующая
Невозможно не услышать за этими словами голоса нищеты. Всякое стяжательство, жажда наживы в христианстве заслуживали порицания. Заслуживали порицания прежде всего потому, что в истоках своих христианство имело страждущего бедняка, который по образу своему создал страдающего же Бога. Распятие изначально – образ рабских страданий и рабской же смерти. Свободных людей в Римской империи не распинали. Но, как ни странно, именно христианская церковь, спекулируя этим образом, оказалась в итоге самой богатой и влиятельной религиозной организацией из всех когда-либо существовавших. Перерождение церкви – это отдельная и поучительная тема. Это рассказ о том, как, согласно Бердяеву, «христианство из гонимого превратилось в гонителя, христиане перестали быть мучениками и стали мучителями».
Стефан Первомученик. Первый мученик, побитый около 33-36 года за христианскую проповедь.
Все это прекрасно известно, следует лишь напомнить, с чего, собственно, церковь начиналась. А начиналась она как коммуна. «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:34), – гласят слова Завета. То есть изначальным и неотъемлемым условием пребывания в христианской общине, или церкви, был полный отказ от собственности. Церковь состояла из людей, объединенных единой идеей, готовых к испытаниям и лишениям ради исполнения этой идеи. Впоследствии эту же жертвенность и самоотверженность будут находить у представителей революционного и рабочего движения XIX века. Э. Ренан говорил по этому поводу: “Если хотите представить себе, чем были первые христианские общины, присмотритесь к какой-нибудь местной секции Международного Товарищества Рабочих”.
Вся история западного христианства – история перерождения и попыток вернуться к истокам. Ереси часто и были этими попытками. Попытками, каждый раз пресекающимися огнем и мечом церкви и государства. Но и сама церковь первых христиан была ничем иным как ересью по отношению к иудейской религии, из которой вышла. Для правоверного еврея оскорбительным было представить Бога, снизошедшего до сына плотника и кончившего позорной смертью. Иерусалимские христиане были враждебно приняты первосвященниками и саддукеями, членами господствующей тогда религиозной партии. За проповедь евангельского слова христиан бросали в тюрьмы, побивали камнями. Так тогда карали за оскорбление чувств верующих. Но первые христиане утверждали, что «Всевышний не в рукотворных храмах живет» (Деян. 7:48). Многие нынешние, в виду последних скандалов вокруг церковного строительства, охотно бы с ними поспорили.
Император Константин сжигает книги еретиков-ариан
После возвышения христианства при Константине, а в особенности после обретения им статуса государственной религии, в церковь хлынул поток новообращенных. И мотивы у этих новых христиан были уже не столь бескорыстны, как у их предшественников. После обретения церковью власти, христианином становится быть выгодно. Церковь бюрократизируется, священнослужители занимают государственные должности. Христианство становится фактом политики. По инициативе римских императоров и при непосредственном их участии проходят первые Вселенские соборы, утверждающие догматику христианского учения. Несогласные с решениями церкви подвергаются опале, а затем и гонениям. Императоры начитают кормить церковь и карать врагов ее, а церковь освящать их власть. Так у церкви с властью начинается долгий любовный союз. В случае с Западным христианством церковь сама станет властью в лице папы, при том вполне земной.
Может показаться, что союз этот между империей и церковью ничем, кроме чуда, не объяснить. Совсем недавно еще императоры устраивали на христиан страшнейшие гонения. Именно им церковь обязана наиболее почитаемыми святыми-мучениками: святой Екатериной, святой Татьяной, Георгием Победоносцем и т.д. Христиане отвечали империи взаимностью. В «Откровении» Иоанна Богослова императорский Рим представлен в образе Вавилонской Блудницы, сидящей на звере с семью головами, – очевидно, имеется в виду семь холмов, на которых стоит Рим. «Жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых» (Откр. 17:6), – гласит далее. В действительности в чуде этого союза государства и церкви ничего чудесного не было. Христианство, с одной стороны, подводило итог развития античного идеалистического мировоззрения, с другой стороны, становилось эффективнейшим инструментом легитимизации власти, прежде всего деспотической.
Когда оглядываешься на всю предшествующую историю христианства, поражает, с каким подчас бесстыдством его жрецы подстраивали религию рабов под свои и правящего класса нужды. Впадая в самые нелепые противоречия, ради распространения и удержания своего влияния, они допускали, а подчас и поддерживали, распространение в народных массах глубочайшего невежества и абсурднейших языческих суеверий. Так, под видом поклонения мощам на христианскую почву был перенесен языческий культ мертвых. Под видом иконопочитания было возрождено, осуждаемое же второй заповедью их Завета, идолопоклонство. Колдовство, прорицательство – ничем не брезгует церковная лавка, обменивая сомнительные чудеса на монету. Любые противоречия сгладит христианский идеализм и софистика, добившаяся удивительных успехов в деле превращения кривды в правду, а правды в кривду, и дочка ее – богословие.
Ереси. Анархические и коммунистические движения Средних веков
В рамках средневековой церковной истории можно говорить о двух христианствах: христианстве официальном, «казенной», как выражался Ленин, церкви, христианстве, прикрытом богатством архиерейских риз, и христианстве еретическом, народном по духу, жаждущем очищения церкви, возврата ее к изначальному коммунистическому состоянию. Порою, правда, возникали явления пограничные этим двум разным сторонам. Например, движение нищенствующего ордена святого Франциска Ассизского, которому папская власть позволила быть некоей отдушиной для тех чудаков, которые хотели быть ближе к Христу, а не к князьям мира сего. Но, если, в целом, с ортодоксальной церковью все более-менее понятно, то с ересями все гораздо сложнее. Прежде всего из-за их огромного количества и многообразия. Рассмотрим некоторые из них.
Пытки, применяемые к еретикам
Одним из первых движений, встретивших отпор церкви, был донатизм. Связано оно было с вопросом, который и сейчас еще нередко возникает в отношении нерадивых попов. Должен ли нравственный облик священнослужителя соответствовать его сану и, скажем так, роду деятельности? Казалось бы, всякий разумный человек ответил бы на этот вопрос положительно. Так, например, на этот вопрос отвечал мученик II века Киприан. Но с рассматриваемой нами организацией не все так просто.
Когда христианство вышло из тени в 313 году, еще было живо много тех, кто был свидетелем зверств язычников и мученических подвигов во славу христову. Но, как это обычно бывает, в семье не без урода. И свидетели эти, кроме мучеников, помнили еще и о тех христианах, кто сотрудничал с властью, преследовавших их братьев во Христе. Предатели попадались даже среди епископов. Примером такого попа с подмоченной репутацией был глава карфагенской общины Мензурий, выдававший по требованию властей на сожжение священные книги и прямо осуждавший сочувствующих христианским мученикам. Его помощник Цецилиан вообще приказывал избивать приходивших в тюрьмы к мученикам людей и скармливать принесенную им еду собакам. По «счастливому» стечению обстоятельств следующим епископом Карфагена стал именно он. Это вызвало раскол в местной христианской общине. Вопрос об отступничестве и высоких нравственных требованиях к клиру, поднимаемый еще за полвека до этого святым Киприаном, зазвучал как никогда громко. Не все желали видеть наставниками своими людей с запятнаной совестью. Альтернативным епископом становится Донат Великий. Его последователей стали называть донатистами. Действовали они решительно, нередко с дубиной в руках проводя «люстрации» среди духовенства. В 314 году они были признаны еретиками.
Этим самым была утверждена церковью независимость святости сана от его владельца, что знаменовало по сути превращение попов в чиновников от церкви, чьи личные качества как «добрых христиан», тем более их «святость», стали играть самую мизерную роль в вопросе церковной иерархии. Тем не менее проблема соответствия отдельных представителей церкви заявляемым ими нравственным нормам остается и поныне актуальной. И клир непрестанно дает новые поводы к ней обращаться.
Невиданный размах еретические движения приобретают в XII-XIII веках, во время укрепления власти католической церкви и усиления феодального гнета. И, если во времена первых Вселенских соборов причинами появления ересей были главным образом богословские споры, возникавшие вследствие борьбы той или иной партии за власть и влияние в церкви, то в указанный период на первый план выходит социальный вопрос. Начинают все громче звучать призывы к социальному равенству, к устранению крепостной зависимости, к очищению самой церкви от скверны и возвращению ее к коммунистическим истокам.
Ересями заражаются целые регионы. Дела принимают такой оборот, что для устранения проблемы церковью и феодалами организуется самый настоящий крестовый поход вглубь Европы (1209-1229 гг.). Целью похода было уничтожение катарской, иначе альбигойской, ереси. Катары – одна из самых загадочных средневековых сект. Их взгляды на окружающий мир, на общественное устройство можно назвать анархическим христианством. Во многом они являются наследниками манихейской ереси, возникшей еще в III веке в Ираке и до предела развившей идею о непримиримой борьбе небесного и земного начал. Катары считали государство, церковь, собственность, все относящееся к земной власти, порождением Сатаны. Провозглашали равенство всех людей, в том числе равенство полов. Так священниками у катаров могли быть не только мужчины, но и женщины. Они отрицали поклонение мощам, иконам, кресту и многому тому, что является неотъемлемой частью христианского обрядоверия. За три века до Лютера и Кальвина, до начала «протестантской революции», они первые мощно пошатнули позиции католического мира.
Взятие города Безье
Многих из них ждал трагический итог. Область, где проживало наибольшее число катар – Лангедок, юг Франции, был подвержен геноциду. Вырезалось население даже тех его городов, где катары составляли меньшинство. Так во время резни в Безье папским легатом, в ответ на вопрос крестоносцев, кого щадить, а кого нет, была произнесена фраза: «Убивайте всех, Господь распознает своих!». Именно в ходе альбигойского похода была учреждена инквизиция, этот первый орган тайной полиции, дедушка гестапо.
Разгром альбигойцев, однако, не ослабил сочувствия к оппозиционным папской церкви учениям. Во многом это сочувствие коренилось в пренебрежительном отношении к духовенству, проходящему, по словам историка Хейзиги, через всю средневековую культуру: «Чем более пылко проповедник обличал грехи собственного сословия, тем с большей охотой к нему прислушивались в народе. Если проповедник, говорит Бернардино да Сьена (святой Бернардин Сиенский), выступает против духовенства, его слушатели забывают про все остальное; нет лучшего средства расшевелить паству, когда ее уже начинает клонить ко сну или же когда людям жарко или чересчур холодно. Тут сразу же к ним возвращается бодрость и веселое расположение духа». Кроме всего прочего, священник – неотъемлемый персонаж смеховой культуры Средневековья. Жадный, лживый, охваченный всеми мыслимыми и немыслимыми пороками, он сам стал карикатурой на образ «доброго христианина».
Дольчино в СССР
Совершенно иными на фоне такого духовенства выглядели секты, проповедующие самоотречение, равенство, отказ от собственности. Это последователи проповедника Пьеро Вальдо, прозванные вальденсами, секта фратичелли и арнольдисты в Италии, беггарды в Германии. Многие движения XII-XIII века были пронизаны хилиастическим духом, ожиданием установления нового божественного порядка. В распространении этих представлений особую роль сыграла проповедь итальянского мистика XII века Иоахима Флорского. Он предлагал новую концепцию мировой истории. Согласно ей, история делилась на три эпохи: Отца, Сына и Духа Святого. Последняя эпоха, по убеждению мистика, должна была наступить в самое скорое время. Это будет эпоха «тысячелетнего царства» Божия на земле. В отличие от официального церковного учения, сулившего рай только перешагнувшим порог смерти, Флорский говорил о райском будущем грядущих поколений. Это должна была быть жизнь в равенстве и братской любви. Среди последователей мистика – секта апостольских братьев. Дольчино, глава секты, приближая светлое будущее, в начале XIV века возглавил крестьянское восстание и был замучен инквизицией.
Джон Болл перед восставшими
Другая ересь, лоллардов, станет идеологической основой самого крупного в истории средневековой Англии восстания, – восстания под предводительством Уота Тайлера в 1381 году. Известен афоризм лолларда Джона Болла, обращенный к толпе бунтовщиков: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?». Повстанцы желали уничтожения крепостного права, феодальной и церковной иерархии. Ересь таборитов, участников гуситских войн (1419-1439), по сути, крупнейшего народного движения в средневековой Чехии, также была направлена против феодальных порядков и была по содержанию своему анархистской. Как и многие другие народные движения своего времени они были разгромлены.
Мощное еретическое движение все же нашло свой выход. Протестантская революция в XVI веке подорвала гегемонию католической церкви, а вместе с ней и идеологическую базу средневекового феодализма. Реформация способствовала распространению новых форм общественных отношений, распространению капитализма.
Протестантская революция и ее смысл
Западная церковь крепла на фоне непрерывных распрей и распада феодальных королевств Европы. Роль папы в Средние века – это роль «небесного» посредника и судьи в спорах между властями земными. Он накладывал анафемы, объявлял крестовые походы, короновал и наставлял королей, давая понять, на чьей стороне бог.
Карикатура на папу и его кардиналов
Но процесс феодального дробления не был вечным. Быстрый рост населения в XIII веке способствовал укрупнению городов и усилению их роли, расширению числа мелкопоместного и безземельного рыцарства, заинтересованных в централизации власти. Обретая все большую поддержку, короли и князья все меньше нуждались в легитимации своей власти посредством папской церкви. Вместе с тем они не могли не видеть, сколь большой кусок земных богатств отхвачен властью небесной, сколь богаты ее одежды, сколько драгоценностей она скрывает и, главное, сколь обширны земли ее монастырей, раскиданных по всей Европе. Видели это и крестьянин, и бюргер, и рыцарь. Церковь богатела на десятине, на продаже мощей, таинств, индульгенций. Когда-то богатству церкви должен был быть положен предел.
Для того, чтобы религиозной оппозиции укрепить свое положение, она должна была стать политическим инструментом. Она должна была превратиться из чистой метафизики в конкретное политическое требование. Перефразируя Маркса, можно сказать, что теологи лишь различным способом объясняли «искаженный грехом» мир, но задача состояла в том, чтобы его изменить. 31 октября 1517 года монах Лютер прибил свои «95 тезисов» с обвинениями папства к дверям Виттенбергской церкви. Шум от его ударов разбудил пол-Европы. Реформация, начатая Лютером и поддержанная оппозиционными папской церкви силами, и стала тем, что изменило мир. В немецких землях опорой протестантизма в первой половине XVI века становятся князья Саксонии, Гессена, Пфальца, города Любек и Бремен, противостоящие католическому императору Карлу V, в других странах – оппозиционные королевской власти феодалы и города, как во Франции, либо сама королевская власть, как в Англии и Швеции.
Первая буржуазная революция в Нидерландах началась иконоборческого восстания в 1566 году
Реформация – незасчитанная революция. Прежде, чем была упразднена власть феодалов, должна была быть сметена власть духовенства. Протестантская революция и оказалась восстанием более прогрессивной части бюргерского и землевладельческого класса против феодальной церкви и ее идеологии. Там, где это не сделала Реформация, это впоследствии было осуществлено буржуазными революциями. Достаточно только вспомнить Великую Французскую революцию и попытку окончательно упразднить институт церкви, «задушить гадину», как писал Вольтер. В России этот слом «казенной церкви» также был осуществлён в ходе революции. Почему-то о разрушенных церквях и убитых священниках принято плакать только в безбожной по вине большевиков России. Что же совершалось в других странах по отношению к церквям и духовенству на протяжении трех веков раннего Нового времени принято не принимать в расчет.
Протестанты лишили церковь ее монастырей, ее реликвий и богатства. Иконоборческое движение, вспыхнувшее в середине XVI века, ломало и крушило то, что недавно только внушало трепет и почтение. Вместо икон и статуй, реликвариев и богато украшенных алтарей – холодная чистота побеленных стен, вместо долгих, пышных обрядов – песни и проповеди на понятном массам языке. Спасение теперь обреталось не под величественными сводами храмов, но под крышами бюргерских домов, через каждодневный труд. Отсюда такое внимание к семейному дому, «малой церкви», к мелочам быта, запечатленное на вдохновенных полотнах нидерландских протестантов Вермеера и де Хоха, в натюрмортах Виллема Класа и Хеды.
Протестантизм разбил догматические путы, сковывающее разум европейской культуры, подорвал монополию папской церкви на истину. Протестантские переводы Библии и книгопечатание, изобретенное Гутенбергом в 1450-е годы, способствовали распространению грамотности среди широких масс. Теперь, когда путь спасения лежал через Слово Божье, а не неясные массам богословские формулы и обряды, чтение и искусство понимать прочитанное становятся нормой в протестантской среде. Посеяв в умах семена религиозного скептицизма, протестантизм способствовал утверждению западного рационализма и либерализма. Став знаменем первых буржуазных революций, протестантизм породил новые принципы взаимодействия с властью и государством.
В реформаторское движение оказались вовлечены широкие массы. Если Лютер стал проповедником для оппозиционной аристократии и зажиточных бюргеров, нашелся и тот, кто стал вождем крестьянства и городской бедноты. Этим проповедником был Томас Мюнцер.
Народная реформация Томаса Мюнцера
Томас Мюнцер
Томас Мюнцер был любимой фигурой Энгельса. Тот посвятил Мюнцеру хрестоматийную работу «Крестьянская война в Германии» 1850 года. В ней, сначала сподвижник, а потом враг Лютера, Томас Мюнцер предстает в образе провозвестника революционного коммунизма. Энгельс писал: «Его политическая доктрина тесно примыкала к этим революционным религиозным воззрениям и так же далеко выходила за пределы тех общественных и политических отношений, которые были тогда непосредственно налицо, как и его теология выходила за пределы господствовавших в то время представлений. Подобно тому как религиозная философия Мюнцера приближалась к атеизму, его политическая программа была близка к коммунизму, и даже накануне февральской революции [1848 г.] многие современные коммунистические секты не обладали таким богатым теоретическим арсеналом, каким располагали «мюнцерцы» в XVI веке».
Томаса Мюнцера можно считать предтечей таких направлений богословской мысли XX века, как протестантская «теология надежды» и католическая «теология освобождения», признающих необходимость революционных преобразований. «Христианский марксист» Эрнст Блох считал теологию Мюнцера примером «вторжения утопии в реальность», попыткой осуществления неосуществимого. Самого Мюнцера он назвал «теологом революции». Особый культ Мюнцера был установлен в ГДР, где он воспринимался как национальный герой. В отличие от своих предшественников-еретиков, чьи богословско-революционные учения дошли до нас в очень обрывочном виде, Мюнцер, активно переводя на немецкий гимны, рассылая письма и записывая проповеди, оставил куда более внушительное литературное наследие. Наряду с Лютером Мюнцер считается зачинателем литературного немецкого языка.
Карьеру проповедника Мюнцер начал в 1520-м в саксонском городке Цвиккау, месте скопления сукноткацких мастерских. Подверженные влиянию ереси таборитов, подмастерья Цвиккау составляли благодатную среду для распространения радикальных идей. Заняв кафедру церкви св. Екатерины в Цвиккау, Мюнцер стал частью этой среды. Из этой же среды выйдет целый ряд радикальных богословов, в первую очередь Николаус Шторх. Как и Мюнцер, они станут отцами-основателями анабаптистского течения. Анабаптисты пойдут дальше Лютера. Отстаивая более осознанное отношение к христианской вере, они начнут отказываться от крещения детей. В более смелой своей версии анабаптизм будет утверждать общность имущества и даже жен. Они же станут одной из движущих сил в грядущей крестьянской войне.
После вспыхнувшего в Цвиккау бунта ткачей Мюнцеру, заподозренному в причастности к восставшим, приходится покинуть город. Он отправляется в Богемию, родину таборитского движения, и поселяется в Праге. Однако и там Мюнцер не задерживается, попадает под надзор полиции и снова отправляется в изгнание. В конце концов Мюнцер оказывается в городе Альштедте в Тюрингии.
Здесь он проявляет себя прогрессивным реформатором. Первым среди проповедников он вводит богослужение на немецком языке. Во время проповеди Мюнцер начинает обращаться не только к Новому, но и к Ветхому завету, находя в нем слова и образы для выражения своих демократических взглядов. Как отмечал Каутский, «демократическим сектам «республиканский», если можно так выразиться, Ветхий завет нравился гораздо больше Нового, этого продукта цезарианского общественного строя».
Слова его проповедей все больше и больше вызывают раздражение феодальной и бюргерской верхушки и все более и более воспламеняют умы народной массы. Итогом этого было иконоборческое восстание 1524 года, уничтожившее капеллу в Меллербохе, место католического «безбожного идолопочитания». Беспорядки привели в негодование властей. Однако Мюнцера это не успокаивает. Он призывает к «окончательной реформации».
5 марок ГДР с портретом Мюнцера. 1975 г.
«Теперь окончательно видно, как угри и змеи совокупляются между собой на куче. Попы и все духовенство – это змеи, а светская власть и правители – это угри… Ах, господи, как хорошо Господь Бог разобьет железные горшки железной палкой», – обращается «альштадтский дьявол», – так Лютер обозвал Мюнцера, – к пастве, в ответ на приезд князей навести порядок в городе. Если правители, вещал Мюнцер, не желают пустить меч свой против безбожников, он будет отнят у них народом. В другом сочинении,называя слова свои молотом, Мюнцер пишет: «будем расширять дыру, чтобы весь свет увидел и понял, что за люди наши богачи, которые святотатственно сделали из Бога какого-то расписного идола».
Фоном пламенных речей Мюнцера становятся возникающие в разных концах Германии крестьянские волнения, которые летом 1524 года выливаются в масштабное восстание. К этому времени Мюнцер перебирается в город Мюльхаузен. В ходе восстания 17 марта следующего года там устанавливается коммунистическая община. Мюнцер выступает в числе ее лидеров. Вот, что пишет о ней известный реформатор Меланхтон: «Это было начало нового христианского управления. После этого они изгнали монахов, упразднили монастыри и их имущества; там, между прочим, иоанниты имели большое подворье и крупные доходы. Подворьем этим заведовал Томас… Он учил также, что все имущество должно быть общее, как написано в Деяниях Апостолов, где рассказывается, что апостолы соединили свои имущества. Благодаря этому чернь сделалась так дерзка, что не желала больше работать. Когда кому-либо нужен был хлеб или сукно, он шел к одному из богачей и требовал, чтоб ему дали нужное, основываясь на праве христианина, ибо Христос учил, что надо делиться с нуждающимися. А когда богач не давал добровольно, что у него требовали, то требуемое отнималось силою».
К этому времени в Германии идет полномасштабная гражданская война. В кругу Мюнцера создается программный документ восставшего крестьянства и городского плебса – «статейное письмо». В нем звучит требование всеобщего объединения для достижения «общей христианской пользы». Рассуждение об «общей пользе», противопоставленной пользе отдельных индивидов или классов, предвосхищают идеи просветителей XVIII в., в особенности Руссо. Те же, кто не желал участвовать в теократическом объединении Мюнцера, следовательно, выступал против «общей пользы», должен был подвергнуться «светскому отлучению», оказаться отвергнутыми, «как отрезанные и мертвые члены, поскольку они в этих делах не только не помогают общей пользе и земскому миру, а наоборот, препятствуют им». Так выглядела по Мюнцеру диктатура народных масс со своего рода «классом лишенцев», но твердым намерением «освободиться, и притом насколько это возможно».
Вернер Тюбке. Фрагмент панорамы Крестьянской войны в Германии. 1976-1987гг.
Великая Крестьянская война 1524-1526 годов была крупнейшим народным восстанием в европейской истории вплоть до Великой Французской революции. Война стала прологом к Нидерландской и Английской протестантским революциям, к последующим демократическим и коммунистическим движениям, таким, как диггеры под предводительством Джерарда Уинстенли, левеллеры во главе с Джоном Лилберном или английские квакеры. «Народная реформация», начатая последователями Мюнцера, была задавлена, но отблеск ее лег на последующие события истории Европы.
Последнее свое сражение Мюнцер встретил под Франкенхаузеном. Лагерь восставших, находившийся там, принял бой от феодалов. Перед сражением на небе появилась радуга. Восставшие приняли это за знак, ведь на их знамени тоже была изображена радуга, символ завета с Богом, обещания скорого освобождения. Символ обманул. Феодалы победили. Мюнцер бежал, был схвачен и казнен на площади Мюльхаузена.
История церкви, как господствующего идеологического института, заканчивается ранним Новым временем, XVI-XVIII веками. Именно на этот период приходится сначала укрепление и торжество религиозной оппозиции, а затем и распространение деистического и атеистического мировоззрения, кульминацией чего становится эпоха Великой Французской буржуазной революции.
Сумбурное послесловие
Не столь важно, Че Гевара ли, Христос или иные символы освобождения продаются и покупаются сегодня с большим успехом на рынке. Спекулянты получат свои серебряники, играя пустыми образами и обращая революционное некогда учение в бессмысленную догматику, служащую интересам своего класса. В этом смысле история христианства в высшей степени поучительна. Прежде всего потому, что история эта созвучна с современной историей коммунистических и социалистических движений. Мы можем видеть, как «идеология марксизма», – дичайший оксюморон, учитывая марксово определение идеологии как «ложного сознания», – удобные правящим кругам версии марксизмаслужат средством оправдания реставрации капитализма в Китае, как они же служили оппортунистам, примкнувшим к буржуазиям своих стран в начале Первой мировой, и как они находят почву в современной России, играя на ностальгии по СССР, патримониальных упованиях на очередного вождя от народа, который придет и порядок наведет.
Лекарством от этого может служить лишь просвещение и утверждение классового сознания в умах масс, то есть принятие ими своего положения и отказ от иллюзий, столь щедро расточаемых современной буржуазной культурой и политиками. Пока, вслед за очередным Дюдем, обыватель будет повторять мантру о капитализме как лучшей из возможных систем, пока он будет наивно надеяться на счастливый билет для self-made man, будет все меньше оставаться места для отстаивания классовых интересов. Богатые будут богатеть, бедные беднеть. Мир будет следовать законам, выведенным эгоистическим расчетом состоятельного меньшинства.
История христианства служит прекрасной иллюстрацией значения идеологии в классовой борьбе. Прежде чем утвердиться, буржуазный мир должен был свергнуть духовное господство католической церкви, подорвать авторитет господствующей идеологии. Точно также неизбежно ныне господствующая буржуазная идеология должна будет сметена, показав насколько в действительности король гол.
В тени креста
Другим не менее важным, в особенности для современной России, вопросом является вопрос сращивания государства и церкви. На примере всей прошлой истории мы можем понять, к чему в действительности такая связь ведет. Церковь в руках централизованного государства превращается в инструмент манипуляции и давления. Это показал опыт целой череды скандалов времен патриаршества Кирилла. Некогда Ленин писал: «Реакционная буржуазия везде заботилась и у нас начинает теперь заботиться о том, чтобы разжечь религиозную вражду, чтобы отвлечь в эту сторону внимание масс от действительно важных и коренных экономических и политических вопросов». Религия всегда и везде оставалась инструментом, служащим расколу общества, перенаправлению социального недовольства в нужное власти русло. Будь то дело с пресловутыми Пусси Райт либо иное оскорбляющее чувство верующих деяние, за всем этим в действительности нужно видеть интересы буржуазной бюрократии. Именно она заинтересована в том, чтобы мы обсуждали хулиганство в храме, а не фальсификацию выборов, коррупцию или иные, более глубокие проблемы. Прикормленные же церковные иерархи и их проповедники играют позорную роль спекулянтов на вере, призывая к мнимому христианскому единству, которого нет и которого не может быть в той России, которая выстраивается в настоящее время.
И последнее. Как мы можем видеть, социалистическая, или коммунистическая, идея родилась вовсе не в XIX веке. Она так же древна, как и история эксплуатации человека человеком, которой и была вызвана. Но, если в предшествующие эпохи коммунистическая идея облекалась в оболочку религиозного учения, прежде всего в силу того, что никакого иного мировоззрения, кроме религиозного, человек традиционного общества не знал, то с распространением науки возникли и научные теории коммунизма. Они исходили из наблюдений над развитием общества и над бурным ростом производительных сил. Последнее лишь означало новые, вполне уже реальные возможности для установления нового типа общества и преодоления классовых противоречий. Самой прогрессивной коммунистической теорией Нового времени оказался марксизм. Однако наивно было бы полагать, что и до Маркса никто не задумывался об установлении справедливого общества. Собственно, этой прошлой истории коммунизма и была посвящена статья. Но даже если каким-то чудесным образом какой-то великий буржуазный ум сможет популярно обосновать полную несостоятельность марксистской парадигмы, это не будет означать окончательного падения коммунистической идеи. Последняя же будет существовать, даже в виде бесплотного «призрака», пугающего буржуазных бюрократов, олигархов и раздражающего им прислуживающую интеллигенцию. Таковым призраком коммунизм был во времена Маркса, но XX век показал, что призрак этот способен обретать плоть. Расправиться окончательно с ним его противники смогут, лишь уничтожив те социальные противоречия, которыми он был порожден, уничтожив эксплуатацию и нужду. Для этого, правда, им самим придется стать коммунистами. Это означает, что коммунизм как идея будет существовать до тех пор, пока не обретет реальность.
Сноски:
1, –https://www.nkj.ru/archive/articles/19705/
Источник: http://vestnikburi.com/prizrak...
Оценили 7 человек
16 кармы