Сияние нового дня

Мир, в который мы рождаемся, удивляет так часто, что, порой приходится согласится с мыслью, что Вселенная разумна, что она выбрала именно такие физические и моральные законы, согласившись с их запредельной безупречностью. Открывать их для себя - очень важно, поскольку иногда то, на что почти не обращается внимания, оказывается причиной самых серьёзных последствий. Так, многие не придают значения своим мыслям, а они, как добрые, так и злые, часто оказываются началом больших дел. "По закону духовному, услаждающийся тщеславными и другими греховными помыслами и мечтаниями никогда не освободится от блудной страсти, сколько бы он против неё ни подвизался", потому что в человеке происходит уничтожение самого ценного, что в нём есть, - истинной любви, которая своим покровом защищает человека от эгоистических поисков сиюминутных и часто призрачных ништяков этой жизни, заставляющих людей приносить в жертву кого угодно и что угодно, и прежде всего свою жену (мужа), детей, не говоря уже о родителях, родных, друзьях. Такой человек не способен быть верным. Он по самому духу своему изменник, ибо постоянно ищет чего-то лучшего и при первом же удачном для себя варианте нарушает верность.  

Есть прекрасное русское слово - "целомудрие", которое мы теперь так редко используем, но которое очень точно выражает мысль о духовной и нравственной целостности личности человека. Целомудрие - это не просто девственное состояние тела, но чистота всех чувств тела и души и незапятнанность совести в отношении к другим людям, к себе или обществу, к работе или природе. Оно - естественное качество любого нравственно здорового человека, часто теряемое в соприкосновении с циничной и опустошающей современностью, замазывающей грязью разум, залепляющей зрение, опустошающей душу.

Обычно я не отвечаю на звонки с неизвестных номеров, но какое-то необычное зудящее чувство заставило привычным движением скользнуть пальцем по экрану мобильного. Мне позвонил сын, у которого за целый день постоянных перекличек и координации своего передвижения по Дворцовой относительно друзей сел мобильный. Он одолжил телефон у прохожих. Хорошо, что отзывчивые люди еще не все перевелись. Хотя была уже полночь, но уверенная, что с отправившимся на "Алые Паруса" классом не может случится ничего дурного, я не волновалась из-за отсутствия звонка ребенка. Как раз наоборот, звонок был бы сигналом того, что что-то пошло не так. 

Ему было дурно, он растерялся, не знал, где находился, привыкший везде и всюду следовать подсказкам услужливого Гугла, развивающего, как мне кажется, топографическую тупость у подрастающего поколения. Сын говорил быстро, видимо, стараясь экономить чьи-то минуты. Поняв, что оставшись без своих друзей и классной, ведь и их телефоны у меня записаны, он пребывает в небольшом шоке, я несколько раз отчетливо и резко сказала ему найти Дворцовый мост и ждать меня рядом. Собралась я за минуту, выскочила из квартиры и натолкнулась на соседку, возвращавшуюся с прогулки по успевшим немного остыть от жары прохладным набережным.                                        - Ты куда так несешься? Что случилось? Я тебя такой еще никогда не видела.                                                                                                                              - Да сын попал в переделку, надо его срочно найти.                                        - В смысле "найти"? Ты же сказала, что они пошли на "Паруса" классом, там руководитель должна быть, позвони ей.                                                        Это беЗполезно, подумала я, ведь она скажет то же самое, что я итак знаю. Ничего не ответив и махнув на прощанье, я понеслась дальше по лестнице. Она кинула мне вдогонку, что там все оцеплено и я туда не попаду. 

Метро было закрыто до часу ночи и в ожидании я скурила пол-пачки сигарет. Мысли носились в разные стороны как кометы, рисуя своими траекториями самые непредсказуемые в своей хаотичности и неприятные сюжеты. Я их гнала от себя все с большим трудом, но когда метро открыли на вход, мое движение остановило их наступление. На едва ползшем вверх эскалаторе, уже на Адмиралтейской, подвыпивший иностранец спросил меня как ему добраться до Исаакиевского Собора. Ответив, что покажу направление, когда поднимемся, я опять погрузилась в свои мысли. 

На улице, как сказал бы Гоголь, была картина ада в золоченой раме - было чрезвычайно душно, везде сидели и стояли разгоряченные выпускники, на грани вменяемости все кричали что-то, вопили или пели песни, создавая абсолютный хаос и какофонию. От их Броуновского движения рябило в глазах. Показав приезжему, куда нужно двигаться, я прямиком направилась к стоявшим в оцеплении омоновцам, бросив быстрый взгляд на то, как трудно лавировать иностранцу под газом и с каким неимоверным усилием он обтекал кучки подростков, облепившие тротуары и проезжую часть.  

Меня обычно трудно остановить, но тут я налетела на ось. Меня никто не впустит, категорически запрещено. Даже тех выпускников, у которых был пригласительный билет, но они решили выйти за оцепление. Путь закрыт. Ключ! - как в забытой сказке из детства. Они повторяли это, как мне показалось, беЗконечно. Тянулись минуты, а я стояла на пропускном пункте, пытаясь разглядеть сына, я смотрела на каждого, кто выходил и их становилось все больше и больше с каждым мгновением. Омоновец сказал, что площадь начинают помаленьку отчищать и уже через час там никого не должно остаться, что всех выведут. Ждать больше не было сил, я применила все свое красноречие и у меня получилось! Охранник, видя как сильно я переживаю, все таки разрешил не заметно проскользнуть между выходивших. 

Когда я вышла на Невский, увидела весьма сильно поредевший поток молодых людей, пританцовывающих как в трансе, горланящих какие-то дикие и совсем не знакомые песни. Я вертела головой, присматриваясь даже к тем, кто был на значительном расстоянии. Сына среди них не было. Он так и не позвонил. Видимо, все добросердечные в округе уже испарились. На самой площади, темной и полу-пустой по краям, было еще более шумно, музыка рвала перепонки, до боли яркие пятна прожекторов со стороны сцены выхватывали из темноты и проявляли в эту реальность выпускников то ли танцующих, то ли прыгающих в каком-то безумном ритме. Я бродила среди этого бешенства эмоций и от отчаяния начала тихо молиться. Думаю, что никто не обращал внимания на хорошо одетую женщину, которая медленно шла среди всей этой сумасшедшей свистопляски и что-то тихо шептала. Обойдя всю площадь и не найдя сына, пусть уже большого, но еще не повзрослевшего,  я отправилась в сторону моста, где тоже было оцеплено и никого даже не выпускали, затем искала и в садике у Эрмитжа, всматриваясь в темноту и в лица.

В дали стали слышны раскаты грома, где-то в стороне начиналась гроза. Я молилась, чтобы она пришла и на площадь, разогнав всех уже по домам, прекратила жестоко бившую по ушам музыку, безумные танцы и вопли. И она пришла. Мощные порывы ветра сметали грязь и море пустого пластика, а сильные, тяжелые капли, как и мое отчаяние, начали шлепаться на так и не остывшую брусчатку. Начался ливень, всё на мгновение стихло и уже раскатисто загрохотала музыка неба, с треском разрывая мою боль на кусочки, возвращая надежду. Я зашла под один из навесов, расставленных по краю площади, туда же стали прятаться от дождя выпускники, заскочила пара учителей, которые не стесняясь приказывали, вопя в телефоны, каким-то "тупым овощам" срочно найтись. Ливень, скрывавший плотным пологом Дворцовую, периодами превращался в вуаль, сквозь которую было видно, как она, окончательно опустев, ощерилась единственным зубом. 

Я вышла из-под навеса и продолжила свои поиски под дождем дальше.  Читая молитву Богородице и дойдя до слов "радуйся, Господь с Тобою", слезы хлынули потоком, которого никто и не заметил на мокром лице. Но я плакала не от жалости к себе или сыну, а от того, что мне открылась, как своя, вся бездна боли, которую Она несла в себе всю свою земную жизнь. Когда, обездвиженная этой истиной, я стояла, не замечая, как сильно вокруг грохотало, сверкало и что-то проливалось на меня сверху, я могла только про себя сказать: "верни мне его, пожалуйста". 

Вдруг в сумочке я почувствовала вибрацию. Звонил домашний номер, это был сын. 

Когда стало светать и чудесный, пронзительно ясный день принес избавление от душившего город зноя, я стояла у окна и наблюдала, как розовый луч восходящего солнца окрашивает сияющие окнами фасады домов на противоположной стороне реки, слушала проснувшихся крикливых чаек, а в области груди ворочался какой-то невообразимо нежный и теплый ком, наполняя глаза влагой, а сердце благодарностью. 

(празднику Алые Паруса посвящается)