Записки поисковика

Часть первая.

1 августа. 20.00

- Ну, нашли что-нибудь? – с надеждой осведомился Волеслав. У него, как у самого молодого, в заднице обязательно присутствовал шип, который не давал ему спокойно сесть и не мешать нам работать. Так нет же – ни сам не работает, ни другим не дает. Нельзя давать ему отдыха – пусть еще потрудится.

- Нет, - как можно спокойнее отвечаю я, продолжая копать землю. Недавно прошел дождь – земля насквозь пропиталась водой, что сильно затрудняло процесс.

Лопата прорезала густую резину мокрой земли и ударилась обо что-то твердое, характерно звякнув при этом.

- Есть! – скучающий Волеслав чуть не взлетел от радости, и, схватив лопату, помогает мне выкопать очередное захоронение.

Кости как кости, ничего особенного. Я к ним уже привык – насмотрелся уже. А вот молодой Волеслав с некоторым опасением и даже брезгливостью поднимает одну из костей, и аккуратно кладет ее на специально постеленную для этих целей ткань.

- Мертвые не кусаются, - ухмыльнулся я, завидев его кислую рожу, которая после моих слов еще и побледнела. Ничего, покопается с костями столько же, сколько и я, попривыкнет.

А Волеслав все так же старательно кривился, но вытаскивал из земли тонкие пожелтевшие пластины.

- Не боись, я такой же был, - успокоил я его. Никакого положительного воздействия моя фраза не принесла, и мы продолжали работать молча, пока Волеслав не застыл. Он несколько секунд смотрел в одну точку, потом медленно присел, и аккуратно, с помощью перочинного ножа, извлек некий предмет, завернутый в ткань. Материя, конечно, тут же стала рассыпаться, но вдвоем мы смогли аккуратно переложить ее.

Предмет оказался парой сапог – они тоже едва не рассыпались, но чтобы настолько хорошо сохраниться… Полтора века они лежали в этой земле, но благодаря какому-то чуду сохранились. Да, за них можно получить немало денег. К счастью, до нас тут не особо усердно работали, так что добра мы этого еще найдем много…

Волеслав же не скрывал своей ребячьей радости – одежду в таком состоянии редко кому удавалось найти, даже в ящиках, которые, к слову, надолго задерживали процесс разложения.

Я его похвалил, и мы продолжили работать дальше, однако ничего феноменального не нашли. Через полтора часа свернулись, сгребли контейнеры с находками, и усталые, как черти, поплелись в лагерь.

За нами бегут местные мальчишки, взявшиеся невесть откуда, кричат что-то на своем языке. Они даже нам рады, судя по их лицам, в отличие от людей постарше. Те нас ненавидят, потому что у них этот пустырь священным считается, и они верят, что здесь обитают души павших воинов, которые очень гневаются, когда трогают их тела, и могут покарать обидчика.

Ребятня отстает от нас, уяснив, что привлечь наше внимание не удалось, и переговариваются обиженными голосами – наверное, пытались украсть у нас каску или медные бляхи от ремней, потому что ничего более-менее выдающегося мы сегодня не нашли. В лагере уже вовсю вечерние гуляния – на всю округу из заброшенного черт знает сколько лет назад поселка посередь степей у небольшого оазиса доносится ор. Стоят поодаль наши грузовики под сгнившим навесом для крупноголового скота. Недалеко в закатных сумерках плетутся по пыльному гравию группы по несколько фигур – бойцы из нашего поискового отряда.

В поселке все расселись вокруг костров, поедают консервы да рассказывают байки про жизнь. О работе почти никто не говорил – только сквозь общий гомон кто-то вспоминает о стычке с местными в обед. Наши напоролись на храм в кургане, где местные приносили жертвоприношения, чтобы задобрить духов. Поисковики зашли туда, разумеется, не осознавая святотатства своего поступка, и пока осматривали идолов, обвешанных золотом и серебром, пришли местные. Чуть не дошло до поножовщины, но обошлось. И так почти каждый день.

2 августа. 05.20.

Едва красное солнце вылезло на желто-коричневый небосвод, мы собрались и отправились на место вчерашних раскопок. Шли втроем – я, Волеслав и Евдокий. У каждого за спиной огромные брезентовые рюкзаки и ружья, в шуницах – контейнеры для находок, в десницах - рентгенометры. Конечно, вся радиация давно исчезла, но чем черт не шутит? А лучевой болезнью я захворать не желаю.

Бредем долго, по выжженной этим красным солнцем земле. Сиреневое небо наливается розовой краской, провожая одно светило и приветствуя другое. На горизонте расплывается в мареве оранжевая полоса, играющая бликами на обточенных временем остриях песчаных холмов.

Приходим на место и тут же сваливаем вещи в кучу, а в руки хватаем ружья – ночью могли прийти звери и черные копатели, и черт их знает, кто хуже. Обходим наш участок, и, удостоверившись, что ночью здесь никто не копался, продолжаем работу.

Евдокий копает со мной. Волеслав охраняет пожитки и противно играет на губной гармошке, гордо восседая на баулах. Но ничего, пусть лучше играет, поисковичок задрипанный, чем мешает своей болтовней.

Копаем себе тихо-мирно, и вдруг разверзаются хляби небесные. Ливень жуткий, приходится звать Волеслава, чтобы он помогал перетащить вещи в палатку – молодец, додумался поставить, пока мы работали, однако из ямы вылезти не можем – все время соскальзываем вниз, и вымазываемся в грязи, словно свиньи.

Но без этого никак. Такова наша непростая работа – поиск погибших солдат той войны. Последней мировой на данный момент, которая кипела даже после того, как противники обменялись ядерными ударами, на земле, воде и воздухе.

2 августа, 07.30.

Сидим в палатке, и смотрим, как наши до невозможного измазанные грязью вещи, вывешенные снаружи, избивает дождь. Сердце наливается тоской и болью за тех, кто остался там, в яме. Мы как раз кости нашли – там, они, родные. Темно-желтые, почти черные, хрупкие костяные пластины – останки защитников нашей погрязшей в раздорах родины. Торчат они из грязи, а по ним бьют тяжелые капли дождя… Не успели мы все вытащить – то, что видели, рассовали по контейнерам, а там же, наверное, дождем почву подмыло, и новые кости видно стало. Ну, ничего, потерпите чуток, великие воины, скоро будете захоронены, как подобает.

Эх, солдаты прошедшей войны! Знали ли вы, за что вы умираете? Но раз вы умерли здесь, где когда-то разлеглась на сотни километров радиоактивная пустыня, значит знали. Они умирали за нас, за своих потомков, которые в большинстве своем ненавидят их, ставя в один ряд с врагами, чтобы мы могли продолжить славный род славян. а моим современникам все равно: мол, столкнулись два диктатора, два кровожадных монарха, якобы перебивших миллионы своих подданных, и вот что получилось. Либералы и пацифисты, чтоб их Перун побрал...

…Они, конечно, уже не люди, но наверняка они тоже хотели бы, чтобы их тела после смерти были захоронены в целости и сохранности в гробах, а не разлагались и не служили пристанищем для личинок всяко-разных ползучих гадов.

Смотрю на Волеслава – ну, что ты, пацаненок, здесь забыл? Думал, весело здесь будет? Думал, копнешь – косточки, медальончики навалом, и денежки ручьем в карман? Здравствуй, беззаботная жизнь? Ну, да, размечтался – здесь всегда будет грязь, пот, полуистлевшие кости, и за все тяготы – едва целковый в месяц… - но в целом я его выбор одобряю. Нечего в городе делать. Нечего становиться таким же быдлом, как они – так же ездить в общественном транспорте, набитом как бочка сельдей, вести однообразный образ жизни, лишенный смысла… Да, это не жизнь, так, бледное подобие оной.

Лишь здесь я ощущаю себя человеком – среди людей, таких вот, как я, как Евдокий, как Волешка (все-таки молодец пацан, только главное, чтоб свыкся и не сбежал), как командир нашего отряда, Благовест Никодимович, в конце концов. Людей, которые не жалеют себя, чтобы добыть из-под земли-матушки с огромным трудом крупицу истории. Людей, которым становится больно от осознания того, что никому, кроме тех немногих, кто знает, что нужно помнить свою историю и ее героев, это на хрен не надо.

Так что не поеду я в мегаполисы – в гробу я видал этих сволочей. «Иваны, не помнящие родства своего», кажется, так – в какой-то старой книжке вычитал, в какой – не помню. Да, в мою молодость такие книги только и были – научно-публицистические. Сейчас мало полезной литературы – больше легкое чтиво, как раз для этого быдла, которое… (далее лакуна).

…наплодили, Перун их побери, черных копателей - «чернышей», неофашистов, и так далее. Но главное - ТУРИСТЫ. Да, именно так, большими буквами. Редкостные гады, хуже «чернышей». Те хоть тихо приедут, раскопают одно захоронение, и уедут, правда, целых вещей после них обычно не остаются. А эти подонки приедут, сволочи, намусорят, напьются, и давай по степи гонки устраивать на внедорожниках прям по нашим участкам. Мы, конечно, пытаемся их выпроводить по–тихому, но всегда все идет наперекосяк и обычно заканчивается драками. Ну а если у них еще и ружья, то начинается такая бойня, что кажется, будто ты переносишься на те самые семь поколений назад… Убитых, слава небесам, пока еще не было, но раненых предостаточно.

2 августа, 08.30.

Ливень прекратился. Волеслав в одиночку идет копать дальше, а мы с Евдокием сортируем найденное. Кости, кости, кости… На самом деле, конечно, их не столько много – лишь пара десятков. И вдруг испуганно кричит Волеслав, буквально вылетает из ямы. Я бросаюсь к нему, а Евдокий сидит и ржет, как конь, потому что он уже знает, что малец за находку обнаружил – все-таки поопытнее меня будет.

- Там это, мина… - пыхтит, выпучив глаза, Волеслав. – Минометная…

Мина. Если наша – ни хрена не будет, если, конечно не слишком сурово с ней обращаться, и не рассыплется. Вражья – лучше саперов наших вызвать, от греха подальше.

Я лезу в яму и извлекаю с помощью ножа. Наша. Слава небесам, не пользованная – капсюль на месте, все на месте, можно хоть вместо молотка использовать – ничего ни с ней, ни с тобой не приключится. Кладу ее в спецконтейнер для таких вот вещичек, и вместе с по-прежнему дрожащим от испуга Волеславом копаем дальше.

Я тоже, помнится, чуть не наложил со страху, когда сам такое обнаружил, правда, не мину, артиллерийский снаряд. В Алтае это было, лет пятнадцать назад… или больше, не помню уже. Помнится только, сходил я по нужде в кусты, а потом ботинок решил завязать. Наклоняюсь, а там… дура в сто пятьдесят два миллиметра калибром. Я, наверное, метров триста кубарем оттуда катился, пока об кочку не грохнулся и мордой об камень не шибанулся. Вот тогда было опасно – пушечный снаряд может в любой момент рвануть.

- Порфирий Владимирович, почему нам джип не дадут, как другим? – начинает жаловаться Волеслав. - И людей бы пяток, мы ж втроем с такой площадью не управимся!

- Эх, Волеславушка, разве не знаешь, на хрен мы вашему государству сдались!

Правда это, не нужны мы этим чинушам и политиканам, и ничего мы от них не получаем. Вопят они, что нам помощь финансовую оказывают, только вранье все это – пока она до нас через всяких бюрократов дойдет, остаются крохи, а потому оборудование на свои деньги, транспорт на свои, короче говоря, любой каприз за ваш же счет. Козлы, а не властодержцы!

А то, что людей мало, так об этом я уже говорил – вечные грязь, пот, да и зарплата – крохи, черт бы побрал наше срамство–государство. Никто не хочет сидеть в грязи, отыскивать какие-то рассыпающие при прикосновении кости, облепленные нередко личинками червей, и получать при этом дулю с маком.

Прекращать работу мы не имеем права – кто же, кроме нас? Да и не нужны мы в городах – мне скажут, что я слишком старый, не креативный, и так далее, и сдохну я там от однообразия.

Снова лопата звякает о металл – теперь фляжка. Неплохо сохранилась… Но земля здесь такая – в ней все хорошо хранится, и пусть эта фляга изъедена ржавчиной и в ней зияют дыры – все равно хорошо, редко такое тут найдешь. Кстати, что-то в нижней части выцарапано… непонятно, ну да ладно, под увеличительным стеклом почистим и рассмотрим.

И снова лязг – теперь просто куча гильз. Такого добра тут навалом, как и костей, ничего удивительного. Но если они в ящике, то могут даже очень хорошо сохраниться, даже стрелять можно из ружей того времени, как рассказывали нам ребята из другого поискового. Нет, обычно, если хорошо почистить и смазать, то стрелять можно без опаски, но я не делал никогда так – боюсь, что ствол у меня в руках разорвет, – своя жизнь, знаете ли, дороже.

А гильз все больше и больше, приходится звать Волеслава. Горстями прям зачерпываем, голыми руками, и совершенно не боимся, что гильзы эти у нас в руках рассыплются в прах – их тут как грязи. Да и что интересно – оружие и боеприпасы, как я знаю, предки обрабатывали неким раствором, так что их и через века можно было использовать. Это потом, насколько я знаю, когда эта жестокая война начала истощать все материальные и нематериальные ресурсы, обрабатывать перестали. Евдокий говорит, этот раствор хром содержит, который и не дает коррозии брать железо.

Может быть, он и прав. Книг про оружие предков очень мало, во-первых, из-за срока давности, во-вторых, наша неразвитость – там такие иногда технические решения применяются, что даже самые титулованные специалисты голову сломают. Но время сильнее всяких обработок – оно все порушит или возведет, если вздумается.

Пулеметное гнездо мы раскопали, не иначе, причем вражеское – патроны китайские. Вскоре шлем показался – ржавый, расписанный арабской вязью. Ржавый весь, в рваных дырах – как бы не рассыпался.… А раз кости с касками и гильзами есть, значит, и пулемет тоже должен быть.

- Ну вы, Порфирий Владимирович, даете! Евдокий Всеславович, тут Порфирий Владимирович гнездо пулеметное нашел!

Доносится лишь глухое «угу» Евдокия. Хороший мужик, работящий, правда, молчит почти всегда. Ну да ладно, это работе не помеха.

Мы с Волеславом начинаем аккуратно разгребать землю вокруг саперным лопатками, нежно так, медленно, чтобы не повредить пулемет, если таковой имеется. Моя лопатка натыкается на что-то твердое, и я зову своего верного помощника. Да, это пулемет. Как он сохранился! Ржавчина кое-как тронула ствол возле пламегасителя, а что грязь, так то вполне обыденно. Все-таки странная здесь землица. Волшебная даже. В других местах так вещи не сохраняются, хоть с растворами, хоть без. С одной стороны, ничего особенного – здесь редко дожди идут, и в окаменевшей почве все отлично остается в целости. Хотя, с другой стороны, в степях недалеко от Астрахани мы кое-как отыскали несколько армейских винтовок. А уж там-то дожди идут еще реже, чем здесь. Интересная-таки здесь землица…

2 августа. 20.30

Устали, как черти, возвращаемся в лагерь, впервые за четыре дня моемся в самодельном душе – после сегодняшнего дождя воды набралось на полцистерны. Отлично, на всех хватит.

Не понять городским, какая это благодать, у них-то вода каждый день… неженки, а вот в нашу-то молодость такого не было, чтобы вода каждый день была бы. Раз в полторы недели помыться ржавой, сильно отдающей хлором водой – уже праздник, помню как сейчас. Все остальное время воду для бытовых нужд копили, процеживали… Сложное время было, да, соглашусь, но ведь интересное! И опыт какой жизненный! А эти вот… амебы. Ничего ровным счетом не умеют.

А сейчас – ужин, собираемся вокруг нескольких огромных жарких костров в центре лагеря и слушаем новые байки, жадно уплетая консервы, а потом обсуждаем нашу тяжелую жизнь… Какая-то сволочь снова кинула толу в костер – шипит, гадина, будто врата ада разверзаются, а пламя-то, пламя! Наверное, опять из подразделения Белоярского новички дурью маются, идиоты мелкие. Опять, поди, у командира своего заначку на праздник стащили – пузырь с сивухой и напились до полускотского состояния… Ан нет, голоса нормальные, значит молодость в крови снова взыграла…

Тол, слава небесам, не взрывоопасен, так что мы его используем в основном для розжига костров – намного надежнее спичек и под дождем огонь не гаснет. Единственный недостаток – гудит и шипит при горении невыносимо.

…Вечером приходят из аула местные старейшины, все надутые как мыши и недовольные, в своих полосатых драных халатах. Благовест садится с ними вокруг костра и ведет переговоры. Весь наш отряд собрался вокруг подслушивать, и, несмотря на приказания командира, чтобы мы шли заниматься своими делами, никто даже не поленился отойти, чтобы в случае чего, набить морды завравшимся маразматикам.

Сегодня наши с ихним молодняком передрались. Те пришли, давай оскорблять наших ребят нехорошими словами и поносить их, на чем свет стоит, из-за своего священного поля. Поисковики честно ответили, что у них есть разрешение на работу здесь, и что ничего со степью не сделается совершенно. Тогда активисты движения за защиту и сохранность минных полей первыми пустили в ход кулаки и кинжалы. Это по версии наших бойцов, местные старики об этом умолчали, только один робко заголосил, что мы по эти малолетним придуркам стреляли. Все мы гневно зашипели на него, чтобы он заткнул свое ротовое отверстие, присовокупляя некоторые угрозы. Он замолчал, слепив каменную маску, как и остальная делегация.

Далее, по рассказу наших ребят, они уделали нападавших с помощью одних лишь кулаков, надавали тумаков и пустили до их же аула. Самим поисковикам тоже досталось – они гордо демонстрировали старейшинам деревни легкие порезы от лезвий в доказательство.

- И с какими же требованиями вы пришли сюда? – спросил дипломатическим тоном Благовест.

Оказалось, что делегация еще ничего не придумала, но после покрикиваний друг на друга местные решили не искать себе дополнительных проблем и предупредить Благовеста: либо откупиться, иначе соберутся родственники побитой шпаны и отомстят нам, либо валить отсюда куда подальше, чтобы в дальнейшем подобных конфликтов не происходило.

Благовест проводил их с обещанием дать ответ завтра.

3 августа. 04.50.

Благовест Павленко, наш командир, собирает нас на окраине лагеря. Сегодня мы не ведем поисковых работ – торжественно закапываем тела, то бишь кости, как бы их назвали невежды. Но язык не поворачивается назвать их костями. Эти люди, упокоенные здесь - святые. Нельзя их называть костями.

Кстати, забыл отметить – сегодня предпоследний день нашего местопребывания здесь. Благовест решил не рисковать, да и мы не против, нам лишние трупы на совести ни к чему. Завтра мы собираемся и двигаем на Алтай, в места моей юности.

А сейчас мы кладем тела в ряды, несем потом в гробы, сколоченные собственными руками, их на могилу – котлован, вырытый за несколько часов работы. Скоро здесь будет памятник – если власти денег выдадут. Нет – все равно будет, мы пожертвуем, денег, в отличие от чинушей, нам совершенно не жалко.

Несем гробы – на душе будто кошки скребут. Кости павших на поле брани стучат о стенки гроба, будто живые люди просятся наружу. Хочется напиться и забыться…

…Складываем гробы на дно котлована, выложенное полиэтиленом, обступаем со всех сторон гробницу и закапываем. Великие небеса, как же мне тяжело! Виноватым себя чувствую неимоверно. К ним хочется, к НАСТОЯЩИМ ЛЮДЯМ. К черту это время, эти жалкие подобия настоящего человека, хочу во время расцвета человечества, когда человек был Человеком. С большой буквы. А то, что война, не страшно. Помер бы, зато знал бы, что умер не просто так. А потом меня хоронили б такие вот люди, которые благоговеют перед моими подвигами. Потом поминаем всех павших защитников этих земель. Ощущения, которые захлестывают тебя, словами не передать. Горе и скорбь. Кажется, будто там, в земле, лежат твои друзья, которых ты знал с самого рождения. Горе и скорбь…

После этого все мы на время становимся безжизненными куклами. Некоторые, наоборот рыдают. Да, такая работа не для слабонервных… Молодняк, который приехал на практику из университета, не понимает, почему мы так убиваемся по погибшим черт знает сколько лет назад, ходят и успокаивают нас. Волешка пусть совсем немного в наших рядах, уже начинает проникаться нашим настроением – он тоже понимает, сколько сделали эти люди для того, чтобы мы могли жить на земле.

Снова хочу к ним. Или утопиться. От горя, от безвыходности, от сознания того, что ты бессмысленно проведешь здесь остаток своей жизни. Вот кому это надо, что я нередко рискую жизнью, выкапывая снаряды?

Это очень опасно. Это в газетах рассказывают, как проходят поиски: на чистой аккуратненькой полянке веселые, бритые, и главное, сытые мужики с металлодетекторами ходят, в чистеньком военном камуфляже, а когда находят, то потихоньку, нежно вскапывают землю, чтобы не навредить останкам предков. А в сторонке стоят чиновники, и дают им красивые золотые медальки по окончании работ.

Херня все это.

У нас металлодетекторов – несколько древних агрегатов, два из них – нерабочие, на тридцать человек нашего лагеря, поэтому только Перун знает, найдешь ли ты смерть, втыкая лопату или кирку в землю, или нет. Камуфляжи у нас старые, задрипанные и засранные донельзя. Часто мы приделываем к ним всякие прибамбасы типа петель, крюков и карманов, чтоб снарягу было удобно носить.

Где мы работаем, я уже говорил, так что комментарии излишни. А насчет медалек и чинушей, так то вообще сказки, потому как первых мы никогда совсем не видали, а вторых мы раз в несколько лет видим с инспекциями на наших поисковых базах. Походят так, походят, посмотрят на наши вычищенные к их приезду жилища, понадают обещаний, и с глаз долой. Сволочи.

4 августа. 15.30.

Трясемся в дребезжащем кузове этого гребаного грузовика, купленного на собственные деньги, и наверняка в голове у каждого из сидящих в нем носится мысль о несправедливости этого мира.

Евдоким что-то мычит себе какую-то мелодию под нос, Волеслав просто вздыхает. Остальные молчат, насупившись, иногда кидают взгляды на напротив сидящих. Не знаю почему, но здесь лучше, чем в городе. Просто знаю, а объяснить не могу.

Я одергиваю край брезента, и получаю в морду порцию пыли и гравия, вылетающего из-под колес. Глаза слезятся, горло дерет кашель, но сквозь мутную завесу слез я рассматриваю степь, что раскинулась на многие сотни километров вокруг. Что-то в ней привлекает и отталкивает… Она такая безжизненная, и одновременно притягивающая. Вон несется вдалеке перекати-поле – словно луч света во тьме. Это как на огромном кладбище увидеть какой-нибудь цветок редкой красоты – и понимаешь вдруг, что если пройти с мужеством через все невзгоды, тебе воздастся сторицей, и небеса сжалятся над тобой и даруют счастливую жизнь. Или покажут путь, по которому ты сможешь к ней прийти.

Вдруг грузовик подпрыгивает и перестает трястись, заехав на гладкую полосу асфальта. Снаружи лишь доносится успокаивающий шелест колес по дорогк, да борт приятно дрожит. Дрожь пробирается по телу и расслабляет. Эх, благодать!

Не понимаю городских – любое неудобство, и они вопят, чтоб им заменили транспорт, потому что они, видите ли, не могут разъезжать на этой «табуретке с колесами». Боже, как несется колесница прогресса, и как быстро тупеют люди. Самое смешное, что эти два процесса находятся в обратной зависимости друг от друга. Я это понял, когда увидел дорогой автомобиль с пьяной вусмерть молодежью внутри, несущийся меж ржавых остовов вражеской бронетехники по минному полю, которое мы незадолго до этого обезопасили. А если б напоролись? Там поле хорошее было, наши мины, ТМ-232 кругом, такой урожай дают, хрен кости соберешь. Мы оттуда пятнадцать напрочь проржавевших танков вражьих своими силами вытащили, наверняка еще с полсотни осталось – теперь ими мужики из столичного НИИ по изучению войны занимаются.

А нас отослали подальше – не захотели деньгу делить, скоты. Спасибо, что ли, сказали бы - мы полтора месяца эти «дьявольские кущи», как мы их прозвали, зачищали. Между прочим, двух человек потеряли – один погиб, другому руки оторвало. Правда, погибли они не в рабочее время, а на отдыхе – пьяные были, решили посмотреть, как выкопанная мина рванет, и бросили в костер, а потом – бежать. Не успели они на три сажени уйти, эта хрень рванула. Идиоты, что сказать, сами виноваты.

А грузовик несется по пустынной дороге, тарахтя и подпрыгивая на выбоинах, не обращая внимания на пассажиров и не жалея их. Так же и жизнь с нами поступает.

З.Ы. Публикую на пробу. Если понравилось - сообщите, будет продолжение