Записки поисковика. Ч 2.

0 1844

Часть 1

6 августа. 05.00.

Я просыпаюсь, и со смесью одновременно недовольства и удовлетворенности понимаю, что нахожусь в нашем лагере возле деревеньки недалеко от Шебалина. От деревни на самом деле осталось одно название да пустующие развалины.

А лес разросся и даже отвоевал у прогресса часть Шебалина, а это город немаленький, по нашим понятиям – сто пятьдесят – двести тысяч в предвоенные времена. Теперь на его окраинах растут огромные деревья, неведомым нам образом приспособившиеся обходиться без солнечного света. Научники, конечно же, назвали их на свой лад, но нам, простым обывателям, не понять этих премудростей, и потому мы их называем просто – дубы, в честь деревьев, из которых они мутировали после Войны.

С водой здесь проблем, хвала небесам, нет. Какая же это благодать – оказаться после однообразной безжизненной пустыни в зеленом лесу, полным жизни, и главное – влаги, которой нам так не хватало там, на месте прошлых наших раскопок!

Я иду умываться на ручеек, что протекает недалеко от нашего лагеря; вдоль воды в ряд выстроились стоящие на коленях мои собратья по занятию. Именно по занятию, а не по работе, ибо поиск убиенных нельзя считать работой. Работа – это когда нужно идти заниматься именно работой. Здесь же я могу и отдохнуть хорошо в компании друзей, и т.д., чего на работе я точно сделать не смогу. Это своего рода развлечение, хобби, как говорили в старину.

Плескаю водой себе в лицо – и все мрачные мысли уходят сами собой. Эх, хорошо! Никаких здесь тебе признаков цивилизации или чего-нибудь похожего, кроме лагеря. Никаких чинушей и их посланничков, никакая гадина не катается на внедорожниках, нарушая покой! Остаться бы здесь на века вечные!

Правда, оптимизма у моих сотоварищей я не наблюдаю – здесь недавно был другой поисковый отряд, наверняка все они раскопали. Однако всегда, сколько бы мы или другие отряды здесь не были, всегда находится что-нибудь. Даже там, где копали. Бывает так – ребята из другого поискового отряда копали землю, ничего не нашли. А ты приходишь, копаешь чуть-чуть, на вершок глубже – и находишь зачастую много интересного. И так постоянно – сколько раз ни приезжали сюда, сколько все ни обкапывали, все равно натыкаемся на нетронутое захоронение.

6 августа 07.30.

Что-то нам с Волешкой и Евдокимом не везет – за час ни единого намека на битву, имевшую место быть здесь полтора века назад. Мох, болота, деревья, небольшие островки твердой суши, покрытые черной гнилью опавших листьев – но никаких следов присутствия здесь человека.

Сзади раздается громкий всплеск – Волеслав попал прямо в болото. Евдоким смеется и помогает ему выбраться, однако вязкая субстанция не желает отдавать пленника – лишь с помощью небольшого троса мы смогли вытянуть его и продолжить путь.

Под ногой Волеслава что-то резко хрустнуло – на земле были рассыпаны десятки маленьких стеклянных осколков, завернутых в толстый слой грязи, черных и гладких. Мы моментально сбрасываем сидоры с плеч и начинаем орудовать лопатами. Результат не заставил себя долго ждать – едва я снял верхний слой земли, как на меня уставились две глазницы, набитые землей. Череп был практически целым – каким-то образом законсервировался. Нижней челюсти, как и ожидалось, не было, а все остальное, даже тройка зубов, осталось при владельце. Вокруг были разбросаны осколки - поражающие элементы гранаты.

- И снова черепа… - демонстративно вздыхает Волеслав, и снова, будто бы через силу, начинает разгребать землю.

- Они, родненькие, - словно не замечая воздыханий своего подопечного, усмехаюсь я, и занимаюсь тем же самым.

- Порфирий Владимирович, а вы воевали? – спрашивает Волеслав, не отрывая взора от земли. Он имеет ввиду – с горцами на юге или лесными в Малороссии. Очень они уж нам докучают и по сей день, хоть война, уже пусть и вяло, сколько лет идет…

- Воевал, - отвечаю я, - и сейчас воюю. И Евдоким Всеславович воюет. И даже ты воюешь.

- Это ж против кого мы воюем? – спросил Волеслав, и провел грязной рукой по поднятым от удивления бровям, сочащимся потом. – Вроде ж нет никого. Разве что племена чухонские на севере, иль горцы с кочевниками в Азии и на Кавказе.

- Есть, есть, - необыкновенно словоохотно ответил Евдоким. – Чиновники. Слышал про такое племя? Для нас хуже всех этих чудей, весей, ичкерийских горцев и иже с ними вместе взятых. Знаешь, для всего, что они держат под контролем, древние придумали слово – система. Сложный и хитрый организм, уничтожить который можно только сразу и целиком. Выживет хоть клетка – считай, зря боролись, - придется все заново начинать. И мы воюем против этой системы. За каждый божий день нашей жизни, за каждую жалкую копеечку, алтын, полушку, за хлеб насущный, добываемый нашими потом и кровью, - закончил он свой монолог.

Я поаплодировал ему:

- Ну, ты, братец Евдокимушка, даешь. У социал-революционеров, поди, на собраниях-то был?

- Делать мне там нечего, - скривился он неприязненно. - Речи пылкие говорят, башмаками по столам колотят, с другими оппозиционерами лаются, а толку-то? Я так тоже умею.

- Встречайте представителя от партии поисковиков – Евдоким Всеславович Берестин, - решил совсем неуместно вклиниться Волеслав, но под нашими обращенными на него взглядами он замолчал.

- А кстати, хорошая идея, - задумчиво почесал Евдоким грязную бороду. – «Партия поисковиков». Звучит, а, Порфирий?

- А вы все о высоком… – кратко ответил я. – Копайте давайте, сенаторы недоделанные. Размечтались, видишь ли.

И мы копали. Копали, копали, копали, копали, и… недалеко что взорвалось. Раздался величавый русский мат, огласивший всю округу, поднялась беготня. А я с Евдокимом все так же спокойно продолжали копать, а Волеслав недоуменно пялился на нас, крутясь на месте и соображая, что же делать.

Наконец я заметил и спросил:

- Ну что ты уставился? Великого русского народного никогда не слышал, иль взрывов?

- Так это, помочь бы, может… - робко кивает Волеслав.

Я лишь махнул рукой:

- Если что-нибудь у него оторвалось, он бы совсем по-другому орал. Поверь моему опыту.

- Ну и хай дохнет, - решил подыграть мне Евдокий. – Нам-то сплошная выгода. Зарплату, поди, увеличат хоть на пару алтынов.

- Ну, Евдокий Всеславыч, что ж вы аки зверь дикий? – покачал головой Волеслав. – Я, конечно, понимаю, что вы шутите, но сейчас вы были похожи на обычного дикаря.

Евдокий запыхтел, нахмурился и сказал:

- А ты меня с дикарем не сравнивай – обидно-таки, знаешь ли. Порфирий, может, пойдем отсюда – смотри, сколько выкопали, а кроме черепка да осколков ничегошеньки–то и нету.

И взаправду – в кубическую косую сажень яму выкопали, а кроме червей-то ничего и нет.

- Пойдем, - сказал я, и, собрав хабари, наша троица отправилась дальше.

Волеслав всю дорогу тяжело вздыхал. Мне это надоело, и я потребовал прекратить. Он вздохнул в последний раз, и с досады пнул камень, подвернувшийся под ноги.

Я не знаю, как это у этого мальца такое получается, но в этот момент я всерьез подумал, что Волешка захотел нас замучать до смерти. Слева от тропинки что-то рвануло, и я, рыча что-то матерное и увлекая за собой Волеслава, рухнул мордой на черную мягкую землю.

- Боже, вы все, что ли, сегодня решили помереть? - донеслось до нас эхо голоса Павленко.

- Все нормально! – закричал Евдокий, и я понял, что, к несчастью, все еще нахожусь на бренной земле, целый и невредимый – только пульсировал болью многострадальный нос да ныли колени. Отлепил морду от грязи, и осмотрелся по сторонам. Евдокий шепотом ругался, оттирая своими ручищами клейкую жирную грязь с комбинезона, а Волеслав, дрожа всем телом, валялся на земле, уткнувшись в нее носом и накрыв голову руками.

- Вставай, етить твою… - беззлобным голосом сказал Евдокий, поднимая его за капюшон. - Хорош рыдать, все позади уже.

Но Волешка не рыдал. Он очумевшим взглядом и донельзя расширившимися зрачками озирался вокруг, а потом уселся возле дерева, дрожа.

Евдокий дал ему флягу:

- На, выпей.

Волеслав хищно вырвал флягу из рук Евдокия, глотнул, сморщился и с отвращением выплюнул.

- Спирт? – спросил не своим голосом.

- Он, родимый, - спокойно ответил Евдокий. - Ты глотни, хужее не будет. Лучше – не знаю, а хуже – точно нет.

И тут до Евдокия дошло:

– Ты что, касатик, спирту никогда не испивал?

- Несколько раз лишь, Евдокий Всеславович, да и то, грамм по двадцать пять самое большее.

- Теперь придется привыкать потихоньку. Это в городе вы всякие антидепрессанты, антисептики, и прочую якобы лекарственную антихрень пьете. Только на эту дребедень-то деньгов у нас не водится, шибко дорого, потому этим только и обходимся. А здесь вот это самый универсальный препарат – и антидепрессант, и антисептик, и антибиотик в одном флаконе. То бишь, фляге.

Волеслав перестал дрожать, и, зажмурившись, глотнул. В воздухе повис стойкий запах спирта, а глаза у мальца стали больше прежнего.

- Ой, ты господи, на, заешь, - протянул ему кусок хлеба Евдокий. – Сам помню – в молодости хлебнешь сильно, и в горле геенна огненная появляется. А сейчас – попривык.

Волеслав прокашлялся, вытер грязным рукавом выступившие слезы.

- Ой, господи, пробрало-то как! – прокашлялся Волеслав, и спросил:

- А почему не водка?

- Водка для неженок! – рассмеялся Евдокий. – Медицинский эффект не тот. Она не всю заразу выжигает, а чистый спирт, хоть и кожу заодно сдирает, всю. Ну, правда, не совсем чистый, вода есть, самое большее, процентов двадцать пять. Тем не менее… - он не закончил и ухмыльнулся.

Сзади послышался торопливый топот.

- Вы как? – спросил Павленко, за которым неслись наши бойцы, не стесняющиеся в выражениях.

- Все живы и целы, Благовест Никодимович, - и для вида начал спокойно отряхивать грязь с колен.

- Вот и славно, - и вдруг изменился в лице. - Давайте, сидоры за спину, и на базу. К нам Ероев едет.

6 августа, 11.00.

- Благовест Никодимович, а где мы этих иродов хоронить-то будем?

- Веченский, - говорит он Светозару, - лучше задайся вопросом: где тебя будут хоронить мужики из Приказа Безопасности, которые потом нагрянут?

Все настроение испортили: Ероев едет, Ероев едет… Хорошая у него фамилия, полностью соответствует его личностным качествам1 . Гад редкостный… А хотя, почему редкостный – у нас в государстве таких пруд пруди.

Инспектор он, поисковых организаций. Везде лезет, все ему нужно пересчитать, сколько ружей, обмундирования, черепов насобирали. А потом отбирает самые лучшие экземпляры, якобы для экспертизы, и по слухам, передаривает другим своим коллегам по «цеху». А нам крохи остаются.

Ведь наша зарплата зависит и от качества, и от количества собранных образцов. И вот такие вот экземпляры, которые увозит эта инспекторская гадина, стоит многие десятки, а то и сотни рублей. А мы их теряем. Но со временем мы приноровились – мы их прячем.

Дело незаконное и трудновыполнимое. Многих ловили на этом, но количество «контрабандистов» не уменьшается - бедность постоянно сподвигает кого-нибудь на это опасное дело. Продаем втихаря музейщикам, коллекционерам или просто интересующимся на черном рынке по договорной цене.

Спрятав по тайникам все наше личное оружие – обрезы, пистолеты, которые нам, разумеется, иметь нельзя, мы собираемся на окраине лагеря, на небольшом ровном и сравнительно сухом клочке земли и ждем. И конечно, беда себя долго ждать не заставляет – уже через час из лесу слышится шуршанье колес.

- Порфирий Владимирович, от меня не тянет? – обеспокоенно спросил Волеслав.

От него и вправду несло спиртом (вот зараза у Евдокия!), но я ответил, что нет. Нечего мальцу по каждому поводу в штаны класть, однако Благовест из-за него может получить по шее. Авось, этот инспектор-ирод не заметит.

Вереница внедорожных автомобилей остановилась у наших вагонов, и из них повылезали дюжие бугаи – охрана инспектора. Вылез и он сам – в своих тогах, чьи полы ползут по грязи. Худощавый, бледный, мантией, накинутой на плечи, с ненавистным взглядом исподлобья, горящим жаждой прибыли, не важно, каким способом полученной. В общем, сволочь и бюрократ, как и остальные чиновники.

Он быстрым шагом направился к Павлюченко, держащим в руках список с наименованиями находок, что-то еле слышно обговорил с ним, и осмотрел список тем же взглядом, предвещавшим конфискацию наших находок, и, следовательно, очередное урезание зарплаты.

- Ишь ты, смотрит, смотрит он… - как всегда в такие моменты, говорит Евдокий, и в очередной раз я пихаю его в бок, кивая на охрану инспектора – не дай бог услышат, и достанется нам, как предки говорили, по полной.

И самое страшное началось – прогулка Ероева вдоль строя. Хоть бы Волешка выветрился…

- Что ж вы, молодой человек, выпили? – я даже не замечаю, как инспектор останавливается напротив Волешки.

- Так точно. Перепутал свою флягу с чужой – жажда уж замучила, да и вот…

- Смотри, чтоб больше такого не было, - щурится инспектор и продолжает снисходительным голосом. - Млад ты еще, чтоб алкоголем травиться.

- Слушаюсь. Больше не повторится, - без энтузиазма отвечает Волешка, и в сожалении склоняет голову.

Инспектор покивал головой и прошел дальше, уже не делая никому замечаний, и пошел к складу контейнеров. А мы стояли с плохо скрываемым выражением ненависти и прискорбия на лицах, не в силах что-либо сделать, и беспомощно наблюдали, как снова будет происходить процедура «законного» воровства.

Охранники-бугаи вытащили несколько ящиков из грузовика, стоящего под тентом, и Ероев стал тщательно осматривать один из них, недобро сощурившись.

- Вот же сволочь! – шепотом заговорил Веченский. - Там же дневники и броши золотые, а еще рубли медные тех лет!

В ответ я лишь шумно вздыхаю: а мы-то что сделать можем? Мы же бесправные по сравнению с этим выродком Ероевым. Рабы.

1 Ерой - в древнерусских сказаниях – злодей, противоположность герою.

6 августа. 13.20

Ероев уехал, забрал с собою наши лучшие находки, напоследок провожая нас своим самодовольным взглядом, тающим в фонтане грязи, вырывающимся из-под широких колес, обтянутых дорогущими шинами с широким рисунком протектора. Огромная грузовая машина, с небольшой кабиной наверху багажного отделения, в которой восседал незабвенный инструктор, умчалась в окружении маленьких внедорожников-багги, по-медвежьи рыча и покачивая огромными колесами на длинных осях, выходящих далеко за пределы кузова, делающих грузовик похожим на паука. Это считается у чинушей модным.

- Наверное, его и в городе проклинают за эти… - Волешка начинает чесать затылок, пытаясь вспомнить то странное слово. – При-чин-да-лы, - Старательно выговорил он, смешно кривляясь. – Всю дорогу своей каракатицей занимает.

- Что? – не понял я. То ли новый молодежный сленг, то ли, что вернее – давно забытое слово, бывшее в обиходе у наших далеких предков.

- Слышал в университете от «золотой молодежи». Означает, кажется, какое-то украшение, которое помогает его владельцу выделиться из толпы.

Я кивнул и вполголоса ответил:

- Ну, да. Как говорили предки, все новое – это хорошо забытое старое.

- Порфирий! – позвал меня Евдокий. – Заканчивайте отдых! Во-первых, мне нужна помощь, во-вторых, до конца рабочего дня осталось восемь часов! Нам нужно восполнить ущерб, нанесенный господином Ероевым!

Волеслав вздохнул, снова пробурчал что-то о несправедливости нашего мира, и, лязгнув лопатой о камень, на котором он сидел, встал и поплелся к Евдокию.

Я оказался намного расторопнее, и подбежал к Евдокию, ожидая увидеть что-нибудь стоящее.

- Что есть?

Евдокий взглянул на меня, и протянул мне маленькую ржавую железную коробку.

- Ничего себе! – Волеслав чуть не сбил меня с ног, но я его остановил.

- Стой, варвар! – сказал я ему, осторожно осматривая коробку. Она была грязная, но не ржавая.

- Евдокий, ты… - меня остановил характерный стук лопаты о гнилое дерево. Евдокий вытащил кисть, и стал понемногу очищать место. Я очистил коробку, и тонким лезвием скальпеля приподнял крышку. В коробке лежала круглая алюминиевая шайба, рядом – капсула из винтовочной гильзы с завинчивающейся крышкой. На шайбе желтели нацарапанные иероглифы.

- Китайцы? – недоуменно спросил Волеслав. – Разве они доходили досюда?

- Доходили, Волешка. Отвоевывали «исконные» китайские земли, чтоб их Перун побрал. Но дальше Шилки не прошли – ты это и сам знаешь.

- А вы можете прочитать? Я, конечно, пытался учить, но у меня… с этим не очень.

Я пригляделся. Кажется, «Родная земля», остальные несколько иероглифов не разобрал.

- Евдокий, помоги разобрать, - наклонился я к нему.

Он взял шайбу, и поднес к глазам.

- «Да будет со мной сила родной земли», - так, кажется. Кстати, - погладил он ребристую поверхность земли. – Тут, по всей видимости, была траншея, с чем всех и поздравляю. Посмотри, что в ней и в гильзе, а ты, Волеслав, прыгай ко мне, – чую, что здесь золотая жила кроется.

Я разложил на земле клеенку, и, почистив шайбу, открыл ее. Внутри лежала тонким слоем пыль.

Так, с землей все понятно, теперь посмотрим, что в гильзе. Отвинчиваю крышку, и вижу маленький кусок бумаги, свернутый в трубочку. Это я не трогаю – уже знаю, что стоит неаккуратно тронуть бумагу, и она рассыпается в пыль - научен горьким опытом.

- Порфирий, что там? – спрашивает Евдокий. Я ему отвечаю так, как есть.

- А что она так хорошо сохранилась? – спрашиваю, в свою очередь, я. – Нет там ли упаковки какой?

- Кажись, нет. А какая разница, один черт в разы больше шлема стоит! Деньгов-то могут пятнадцать за одну шайбу дать! – усмехнулся Евдокий.

- Если командир Благовеста поторгуется, можем и двадцатку получить, - прокряхтел я, запирая контейнер с находками на замок.

- Волеслав! – рыкнул Евдокий. Я обернулся на шорох – на Волешку осыпался водопад земли, обнажив проем входа в блиндаж.

6 августа. 22.30.

В лагере праздник – наш отряд и еще несколько нашли траншею, одну из многих на этой линии обороны. Дело отметили знатно, по нашим меркам, – увеличенный паек, и распили несколько бутылок вина, припасенные у Благовеста на такой случай.

- Говорят, что он из своего кармана все это купил, - осмотрел Веченский стопку с вином в руке. Багрово-черная жидкость плескалась на самом дне – каждому досталось совсем немного, зато честно.

Волеслав чуть не поперхнулся:

- Как на свои? Оно сколько ж десятков-то стоит?

- Человек решил разнообразить нашу серую жизнь, - Веченский резким движением опрокинул стопку в горло. – За что ему отдельная моя благодарность. Да вот задача – придется слать в центр информацию, что мы еще одну линию траншей нашли…

- Да, Светозар, - потянул носом воздух Евдокий, - черныши сюда легионами попрут. Хоть минами все обставь – все равно ж пройдут. Вот теперь и думай – счастье ли, что мы эту кладезь открыли, то ли нет. Эх, проблем не оберемся! – он вытащил из-за пояса флягу, и плеснул в рот пахучей бесцветной жидкостью. – Порфирий, а ты что думаешь?

Я отвел взгляд от пляшущих языков костра, облизывающих чайник, и сказал:

- Перун его знает. Как говорили предки, утро вечера мудренее. Доживем до утра, а там и посмотрим.

7 августа, 06.00.

Идем к нашему участку. Что-то мне не нравится все сегодня – то ли погода дело свое делает, тучи над лесом собирает, то ли что еще. Евдокий вдруг останавливается, и медленно вертит головой, пытаясь что-то услышать, а потом показывает пальцем в сторону нашего участка.

Сворачиваем с тропинки в густой кустарник, и на ходу вынимая из самодельных кобур наши дробовые обрезы и ружья, подбираемся к нашей яме.

…Чуял я, что что-то все-таки произойдет. Три дюжие фигуры в брезентовых куртках в яме орудовали лопатами, разбрасывая землю во все сторон, четвертый стоял подле них, командовал. Это были не наши – брезентовые куртки совсем новые, черные лезвия лопат блестят, сапоги не стоптаны и неизмяты. У двух черные повязки с оскалившимися черепами, у ямы – рюкзаки и ящики с ручками - не иначе черныши. Пятый, совсем невзрачный по сравнению с остальными, маленький и тощий, стоял наверху, трясясь от страха. Люди внизу передавали ему находки, а он складывал их в ящик. Кости, шлемы, значки – хорошо они сохранились…

- Как, опять? – спрашивает у тех, что внизу, дозорный, с презрением принимая кости.

- Божедар, заткнись, - говорит ему главарь. – Другого тут и не сыщешь. Шевелитесь, - обращается он к другим, – пока поисковики не нагрянули.

- А может, на хрен эти кости, Никола? - спросил Божедар. – Они ж ни черта не стоят! Подыскать бы личный хабар или оружие… Черт побери, как надоело куски дохляков подбирать!

- Заткнись! - повторил Никола. Больно голос у него знакомый… Но лица не видно – оно сокрыто под тряпицей, закрывающей нижнюю его половину. – Не баба, чай, не надломишься! Будешь ныть – копать полезешь.

Вдруг Божедар застывает, и тычет в противоположную нам сторону:

- Слышали? В кустах тех что-то шуршит – не иначе копуны попросыпались!

- Не ори! – громким шепотом говорит ему Никола. – Не сделают они нам ни хера.

- Слыхал я, что жесткие это люди, копуны-то! – не слушается один из тех, что рядом с ним стоит.

- Ну и Чернобог с ними! – еще больше обозлившись, отвечает Никола. – Папаня прикроет… И заткнись! – он бьет его со всей силы в живот. Тот сгибается пополам, и, задыхаясь, кашляет.

- Все поняли, млин? – шипит Никола. - Кто варежку раскроет, зарою с дохляками к Перуну!

И копают дальше. А меня раздирает гнев и злоба. Да как эта тварь поганая посмела обозвать их, великих людей, верных солдат своей Отчизны, дохляками?

На лицах моих спутников нарисованы те же чувства. Выйти, да пострелять этих сволочей, как собак… Но надобно выждать – пока подкрепление нам подойдет. Я оглянулся вокруг, и заметил дернувшуюся сбоку ветку кустарника, из-за которой показалось лицо Веченского, за которым шли гуськом еще несколько человек. Я кивнул и приложил пальцем к губам, а затем показал на чернышей. Он кивнул в ответ, и показал жестом своимм людям оставаться на месте.

- Никола, я все шибче боюсь, - снова заголосил Божедар. – Афедроном чую, здесь они, из-за каждого кустика, из-за каждого камня на нас зыркают, гады земляные.

- Неча без дела плющиться, баран, - еле слышно процедил сквозь зубы Никола. - Сказано ж тебе, овце безмозглой, молчать, а не то…

- Никола, - раздался неподалеку голос Благовеста, сокрытого от взора листвой, - Какого Перуна ты здесь делаешь? Я, кажется, говорил с твоим отцом об этом, и он запретил тебе появляться в зоне раскопок моего отряда. Так?

Вот откуда я этот голос помню! Он же один раз приезжал со своим отцом, Ероевым, к нам на базу. Сволочь и хам, каких, к сожалению, слишком много расплодилось на нашей многострадальной русской земле.

Никола вылез наверх, и брезгливо отпихнул Божедара так, что тот чуть не свалился в яму. Остальные бандитские прихвостни тоже полезли за своим главарем и встали по бокам от него, засунув руки под куртки, на внутренней стороне которых было закреплено оружие, наверняка обрезы.

- Ну, было дело, - подбоченился Никола, принял бравый вид, снял маску, и с великим презрением сплюнул на землю, обнажив шахматный ряд золотых зубов. – И я б батю да слушался, да только совсем забросил он меня. Деньгов не дает, жить мне не на что, вот и приходится. А ты, Благовест, что за кустиком заховался? Страшно, али как?

Из кустов по правую руку от меня вышел Павлюченко, и прошел несколько шагов. От Николы и его компании Благовеста отделяло метров пять-шесть, не больше. Случись какое обострение конфликта, Благовесту не скрыться – изрешетят эти головорезы только так.

Но он безбоязненно вытащил руки из карманов, и скрестил на груди, показывая свои добрые намерения.

- Я безоружен! – громко сказал он. – Пусть и твои парни уберут оружие.

- Ага, разошелся, - меня еще больше разозлило непозволительно обращение Николы к Благовесту. Никола был юнцом, едва перешагнул порог совершеннолетия, и был обязан обращаться к Павлюченко на «вы», но вместо этого он только «тыкал», как бы указывая на более низкое положение в обществе его собеседника. – В кустах вокруг нас твоих людей человек двадцать сидит, так что нечего мне зубы заговаривать. А, хотя… - еще больше оскалился он в наглой ухмылке. – Что ты сделаешь со мной, паря? Батя по башке только так надает, - он провел ногтем по шее. – Ты до меня и пальцем не дотронешься, смерд, - последнее слово он произнес с особым упоением.

- А я не был бы так уверен в этом, - нисколько не смутившись, ответствовал Благовест. – Смотри, юнец, договоришься у меня – папаня не спасет.

У Ероева-младшего при этих словах лицо стало пунцового цвета от гнева. Раньше он был уверен в своем всевластии – Павлюченко дерзко спустил его на грешную землю.

- Я знаю, что отец бывает очень недоволен, когда мешаешь нам ты, а не он. Так что если будешь сильно гонор свой выказывать, я могу твоему батяне пожаловаться – без деньгов еще на пару месяцев останешься.

- Ты не смеешь называть батяню батяней, – указал ему в грудь пальцем Никола. – Его могу называть так только я, запомни, Благовест. А сейчас ты прикажешь своим людям уйти, и мы сядем на машину, и укатим отсюда. Уяснил?

Позади бандюг раздался шорох – из кустов выехало два колеса. Они проехали несколько метров, и упали почти у ног чернышей.

- Сволочь ты поганая, Благовест, - склонил набок голову Никола, с трудом скрывая нарастающую панику. – Самая большая сволочь…

- Не самая, поверь мне, - перебил его командир, - поживешь, увидишь похуже, - и улыбнулся той презрительной улыбкой, которая только что имела место на лице Николы. У того внезапно она исчезла, и физиономия его приняла чуть испуганный вид – понял, что проигрывает эту битву. Никола сжал кулаки так, что кожа у него побелела.

- Верните. Мне. Колеса, – медленно и отрывисто сказал он. Рука аккуратно скользила к торчащей из широкого кармана рукоятке обреза. – И отпустите. Иначе у вас будут огромные проблемы.

- Нет уж, – вдруг посерьезнел Благовест. - Перун и остальные боги будут свидетелями того, как ты впервые в жизни будешь наказан за все то, что доселе осталось безнаказанным, - и приказал, глядя строго на Николу. - Машину в лагерь, колеса туда же. Оболтусов разоружить, рюкзаки отобрать. Хай до Шилки прут двадцать верст по бору, авось к утру выйдут. Будет это им впредь наукой.

Кусты разразились презрительным смехом, и из-за зелени стали выходить наши ребята. Я и мои два товарища тоже вышли вперед, как и остальные – медленной, угрожающей походкой, выставив перед собой оружие, и усердно корча страшные физиономии, на которых были нарисованы все наши кровожадные намерения по отношению к этим гадам.

Бандюги же сначала сбились в кучу, выхватив из карманов свои обрезы и заняв круговую оборону.

- Павлюченко! – процедил Никола нервно. – Прекрати… Останови их!

А мы все шли к ним, медленно сужая круг.

- Брось оружие, Никола, тогда и остановлю, - совершенно равнодушно ответил Благовест, словно не замечая, что ствол четырехствольного обреза Ероева-младшего направлен на него.

У Божедара, целившегося в нашу сторону, затряслись руки, ствол обреза заходил из стороны в сторону. Хоть бы на курок не нажал, подумал я, но продолжал идти на него.

- Нас больше тридцати человек, Никола, - продолжил тем же равнодушно-презрительным тоном Благовест. – Всех не перебьете, а от вас и мокрого места не останется. Мы же не хотим излишнего кровопролития, товарищи?

В ответ мы вновь глухо засмеялись и еще больше оскалились. Круг сужался – у Николы было все меньше времени для размышлений. Хоть бы не выстрелил кто…

- Черт! – почти не слышно в этой суматохе выругался Никола, и положил свой обрез на землю. Хотя как сказать – оружие почти вывалилось у него из рук, могло и само выстрелить, и кто-нибудь из наших людей ноги лишился бы обязательно.

Его спутники, тоже порядком устрашенные и окруженные со всех сторон бойцами поисковых отрядов, последовали его примеру.

- Твоя взяла, Благовест, - демонстративно поднял руки над головой Никола. При этом он скалился, пусть и меньше чем раньше; его оскал стал похож на усталую ухмылку. – Отпусти нас.

Несколько поисковиков подбежали к ним, и забрали оружие. Обыскивать не стали – пусть черныши стояли спокойно, но в любой момент они могли что-нибудь выкинуть, и исколоть ножами поисковиков, надеясь, что мы их не тронем. Но они не двигались.

- Командир, обыскать их? – спросил один из наших.

Благовест махнул рукой:

- Черт с ними, не надо, – и обратился к Ероеву-младшему, - валите, но чтоб без выкрутасов, иначе… - он чиркнул ногтем по шее.

- От батяни получишь, - злобно, но робко сказал Никола.

- Может быть, - ни сколько не смутившись, пожал плечами Благовест. – Идите.

Люди позади чернышей расступились, освобождая дорогу в лес. Банда пошла было с обреченным видом в заросли кустарников, но Никола вдруг остановился и повернулся к Павленко.

– А оружие? В лесу ведь всякая живность бродит…

Поисковики, что держали их оружие в руках, тоже вопросительно посмотрели на командира. Павленко намек понял, и на мгновение задумался, взор его стал чуть туманным, и, наконец, изрек:

- Двух вам будет достаточно, – к ногам чернышей упали два небрежно брошенных обреза. Никола и его прихвостень подобрали оружие, и, по-звериному злобно озираясь на наших бойцов, шайка молча скрылась за кустарником. Мы еще долго стояли, прислушиваясь к их удаляющимся шагам.

7 августа, 12.00.

Работаем молча. Мы все немало удивлены тем, что произошло утром, и хотя инцидент был исчерпан (Благовест сказал, что примет удар Ероева-старшего на себя и договорится с ним), внутри все равно остался неприятный осадок, и мне было очень неудобно перед командиром – он уехал сразу же, после того, как мы выгнали подлецов.

Я помышлял посоветоваться с другими нашими бойцами, чтобы тоже оказать ему ответную услугу – человек нас вином дорогущим угостил, а еще и шкуры спасет - но пока все думы держал при себе, ибо и остальные разговаривать не хотели - погружены были, как и я в свои мысли, рассуждая, как надо было все-таки поступить с чернышами. Казнить нельзя помиловать… Но что было, то прошло.

Ох, как мне хочется этого поганца подвесить за что-нибудь на дерево, а под ним костер развести. А еще палками побить, так сказать, через строй пропустить, чтоб мозги на место встали. Но нельзя ведь, нельзя… Жизнями ведь поплатимся, чтоб этого Ероева Перун побрал.

Мы откапываем еще один блиндаж с надеждой на то, что там будет что-нибудь ценное. Блиндаж, который мы откопали вчера, оказался практически пустой – там была пара полупустых коробков с винтовочными патронами и пылью, зато мы окончательно уверились в том, что наткнулись на линию траншей, а это значило, что на протяжении многих километров, по всей длине линии обороны, распростерся настоящий кладезь артефактов ушедших времен.

И таких блиндажей, как этот, было не один, не два, а более полусотни только на отведенном для нашего отряда участке, что вселяло в нас надежду. Но, как правило, на каждую бочку меда найдется своя ложка дегтя…. Закон подлости, мать его. И скоро мы этого дегтя нахлебаемся будь здоров.

- Волеслав, - зло буркнул Евдокий, - Ну копни чуть правее, что ты все ко мне лезешь?

Юнец дернулся в сторону, и вонзил лопату в стену сухой земли, заполонившей проход. От удара откололся большой черный кусок, скатившийся мне под ноги. Я с досады пнул его носком сапога вполсилы, но пожалел: кусок земли был тверд как камень, и пальцы ноги запылали болью.

Я предложил Евдокию смениться, но он отказался, сказав, что сил у него еще предостаточно. Но мне было скучно – меня сменил Волешка, а для работы втроем у прохода было слишком тесно.

- Динамитом бы… - мечтательно и устало одновременно сказал Волешка.

- Ага, сейчас, - только и буркнул Евдокий. – Работай давай.

Некоторое время они работали, а я сидел в сторонке, прислонившись к дереву и вдыхая этот прекрасный сырой аромат живой природы. Потом мне надоело сидеть, и я стал прохаживаться взад-вперед, от одного дерева к другому и от нечего делать выискивать взглядом кричащих в недосягаемых кронах деревьев птиц. Потом мне надоело и это, и я пошел вдоль траншеи, от которой только одно название осталось – вместо нее была череда ям и канавок разной длины, ширины и глубины. Все за эти века поросло бурьяном, кустарниками, деревьями, утопло в болоте, скрылось под зеленой жижей тины, под мягким и приятным на ощупь холодным ковром мха – был бы я здесь в первый раз, никогда не подумал, что здесь была война, и что хожу я по трупам, причем в прямом смысле слова.

А после меня черт дернул залезть на блиндаж. Я был недалеко от ребят, высматривал в островках пожухшей травы и черных листьях что-нибудь. Не обязательно кости или патроны – просто что-нибудь интересное, что могло б привлечь мое внимание. Но посидев с десяток минут и не разгибаясь, я решил размяться и встать. Потянулся, сделал пару шагов в сторону ребят, бойко размахивавших лопатами… и ушел под землю, извергая из себя десятки нечестивых выражений. Земля пропала из-под ног, и меня потянуло вниз. Темные стволы деревьев, трава и мутное серое небо сменились переполненной влаги почвой. Я собрал лбом и носом пару металлических ржавых балок, осыпавших меня слоем красной пыли и рухнул спиной на сухую землю.

Донесся издалека приглушенный крик Евдокия: «Порфирий!» и гулкий топот сапог. Я встал и огляделся – я был в каком-то туннеле. Дальше нескольких метров в обе стороны я не видел ничего. Это была не траншея – слишком глубоко. Я достал кремниевую зажигалку, прикрепил на крючок фитиль и чиркнул огнивом. Фитиль нехотя зажегся и вырвал из темноты еще полметра туннеля и ряды железных балок, державших стены. Я повел зажигалкой в сторону и за тусклым пламенем на секунду увидел дверь. Или не дверь. Я подошел чуть ближе – еле-еле выступил из темноты квадратный проем, чуть ниже туннеля.

Наконец шаги стали чуть ближе, и я вернулся к дыре. Надо мной нависал Евдокий – он держал наперевес лопату и озирался по сторонам, и вслед за глазами бегала его грязная и свалявшаяся борода.

- О, великий, опусти свой взор с высоты небес на грешную землю, - старательно и медленно процитировал я фразу. Евдокий подскочил и посмотрел вниз, и, увидев меня, припал на колено.

- Ты как там? – спросил он только.

- Жив. Лестницу тащи – я вам кое-что интереснее блиндажа нашел, - и указал, в каком направлении идти не стоит.

- Угу, - он повернулся на топот еще одних ног. – Стоять!

- Нашли? – спросил Волеслав.

- И его нашли, и он нашел. Зови наших, а я пошел за лестницей.   

Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

Почему Собчак пропала с радаров
  • pretty
  • Вчера 08:29
  • В топе

КВАДРАТУРА   КРУГАЛистаю ленту новостей и думаю: «Чего-то не хватает, что-то в стране изменилось. А что?». И вдруг понял: нет Собчак. Пропала. Еще буквально пару месяцев назад ее фамилия обя...

Конашенок попытался улететь в Армению, но был задержан в аэропорту Пулково, а позже, заикаясь от страха, записал видео, где принёс свои «глубочайшие извинения»

Сегодня и вчера стримеры наперебой извиняются за свои слова в прямом эфире, сказанные сразу после теракта. Одна женщина из Липецкой области в эфире говорила, что в Москве убили всего 113 человек, а на...