НА МОСТИКЕ.

17 330

Глава из повести "Камрань. Книга 2. Последний «Фокстрот»" 

Время далеко за полночь. Лодка лежит в дрейфе, лениво переваливаясь с борта на борт. Вокруг корпуса то загорается синеватыми всполохами, то разваливается на куски искрящаяся фосфоресцирующая бахрома. Глухо булькает подводным выхлопом правый дизель – продолжается зарядка аккумуляторной батареи. Несколько теней курят в темноте ограждения рубки и еле слышно переговариваются. Чуть дальше в корме, в аппендиксе возле надводного гальюна кто-то шумно принимает душ, выливая на себя несчётные литры тёплой забортной и – что особенно ценно – абсолютно дармовой воды. Желтоватым пятном выделяется провал рубочного люка. Через него неровными бликами мерцающего в глубине отсека подсвечиваются влажные, с чайными потёками свежей ржавчины, внутренности рубки. Тускло поблёскивают непроницаемо чёрные в ночной темноте квадратные стёкла иллюминаторов.

Если обратить взгляд ещё ниже и заглянуть через шахту люка в самое чрево подводной лодки, то там, в душной пещере центрального поста, можно различить клюющего носом старшину команды машинистов-трюмных, известного нам Затычкина Арнольда. Тут же сидят и под монотонное пение приборов, попивая крепко заваренный чаёк, о чём-то переговариваются штурман с механиком. В восемь утра и мне заступать на вахту, но спать совершенно не хочется.

– Товарищ командир, прошу «добро» на мостик!

– А, это ты, минёр? – командир глядит на меня сверху вниз вполне благосклонно.

– Что, не спится? Ну давай, залезай.

Я карабкаюсь, держась руками за липкие от влаги и соли поручни, перебирая ногами по истёртым скобам.

И вот надо мной – только усеянное звёздами небо! Нет толщи воды над головой, нет мрачных казематных сводов. Непередаваемое ощущение! Лунный свет струится по шероховатой поверхности моря. Искрясь тысячами блёсток, стремительно бежит вдаль и растекается по горизонту зыбкая, словно серебряный расплав, световая дорожка.

Где-то там высоко, над медленно раскачивающимися в такт лодке острыми штырями антенн, колюче блистает в угольной черноте бездонная искрящаяся пропасть. Невозможно не смотреть туда, оказавшись подвешенным над ней вниз головой. Именно такое ощущение возникает у меня всякий раз, когда я оказываюсь на краю этой бездны. Вот и сейчас я стою, задрав голову, и машинально цепляюсь руками за поручни, словно боюсь упасть.

Слева по борту в свете Луны в двух-трёх милях от нас различаются угловатые силуэты и мерцают палубные огоньки противолодочных кораблей наших недавних противников.

– Чего они ждут, почему не уходят? Уж не собираются ли и завтра играть с нами в кошки-мышки? Ладно, что бы ни случилось, это будет завтра… Но до чего же хорошо сейчас!

Спокойствие и умиротворение, неповторимое ощущение безмятежности и счастья! С годами такое чувство возникает всё реже. Хочется остановить мгновение и задержаться в этом состоянии подольше. От осознания того, что это невозможно, что течение времени неумолимо, что минуты летят, приближая утро и новый беспокойный день, становится немного грустно.

Очертания ходового мостика и людей на нём едва различимы в жидком призрачном свете. Сигнальщик – худой, длинный, как жердь, матрос Журавков – сидит на верхушке шахты перископа и сам, словно поднятый перископ, крутит время от времени головой из стороны в сторону. Вахтенный офицер тоже занят своими делами – вот уже минут десять, как он прилип к окулярам бинокля и глядит на лимонно-жёлтую и совершенно необъятную в этот час Луну. До моей персоны, похоже, никому нет дела, и это меня вполне устраивает. Хочется побыть одному и немного разобраться в своих переживаниях и ощущениях. Словно понимая моё теперешнее состояние, командир тоже не спешит с разговорами.

Лишь здесь, под неспешно раскачивающимся над головой небом, я наконец-то оказался в относительном уединении. Мысли о постигшем меня отцовстве беспрестанно крутятся в голове, вопросы возникают один за другим. Переживания последних недель – что там и как – отошли на задний план и сменились вполне обоснованным любопытством:

– Какая она, та, что, благодаря Богу, стала моей дочерью?

Перед глазами возникает идиллическая картинка: я – молодой статный офицер, милая молодая жена и светленькая, в рюшечках и завитушках, похожая на Мальвину лапочка-дочка. Вот мы уже полноценная счастливая семья. Что ещё в жизни надо?

– Эх, одним бы глазком посмотреть, как они там!

Я начинаю грезить наяву, пытаясь представить, как там дома, и незаметно полностью абстрагируюсь от действительности. И вот я уже несусь туда, в чёрную даль, за тысячи миль к северо-востоку, в несколько секунд совершая обратный путь домой.

Вот в ажурном кружеве пенных гребней подо мной проносятся и остаются позади благодатные, покрытые густой тропической зеленью скалистые берега Индокитая. Словно некий сверхзвуковой Икар, я несусь вдоль изломанной линии побережья и, набирая высоту, устремляюсь туда, в неведомую даль моря, навстречу рассвету. Сквозь лазурную гладь прибрежных вод просвечивается морское дно, и в первых лучах восходящего солнца золотятся песчаные пляжи. Спокойные зеленоватые воды тёплого Южно-Китайского моря стремительно уносятся за горизонт и сменяются густыми ультрамариново-синими глубинами моря Филиппинского. Проскочив вдоль гряды экзотических островов Нансей и оставляя по сторонам берега Японии и Кореи, я лечу над оживлённым Цусимским проливом. И вот уже внизу кипят и пенятся свинцовые гребни неприветливого Японского моря. Пройдя на бреющем полёте над хищно скалящимися островками архипелага Римского-Корсакова, над щетинистыми, словно недельная небритость, лесистыми верхушками Русского острова, я вижу под собой сопки родного Владивостока.

Здесь, как обычно, туманно, промозгло и сумрачно. Чахлая приморская весна не спешит вступать в свои права. Середина мая, а на серых склонах едва забрезжили первые мазки зелени. Бесплотным духом я устремляюсь к своему дому, влетаю в открытое окно, и вот она – моя дочь! Она лежит в уютной колыбельке, аккуратно спеленутая чистыми нежно-розовыми простынями, маленькая, беленькая и такая хорошенькая! Ещё не известная мне, но уже родная и близкая, она водит по сторонам своими бусинами-глазками и даже чему-то улыбается. Я не вижу лица, не различаю милых черт, но знаю, что это именно так и что это именно она. И как-то странно получается: ещё вчера я не знал её и не ведал, а вот сейчас она у меня есть, и я абсолютно уверен, что это – самое дорогое из всего, что сегодня существует для меня на свете! Чувство неизъяснимой нежности к ней, недавно вступившей в этот мир, и к той родной и единственной женщине, которая подарила мне это счастье, накатывает сентиментальными волнами и щемящей истомой сдавливает горло и грудь.

Вспомнилась сцена прощания. Без звучных фанфар и напутственных речей. Вслед платочком мне никто не махал. Слёзы и тёплые напутственные слова – это только в героических фильмах про моряков. Действительность, как всегда, прозаичнее. Просто рано утром я поцеловал тёплую ото сна, непонимающе хлопающую сонными ресницами жену, обнял её, выпорхнувшую из-под одеяла, и, сказав, что вечером обязательно вернусь, ушёл в морозный сумрак на службу.

Так как до выхода оставалась ещё почти неделя и не предвиделось никаких катаклизмов, я был абсолютно уверен, что вечером вновь окажусь дома. Но известно, как бывает, когда начинаешь что-то предполагать. Неожиданно пришлось заступить дежурным по кораблю, потом – перешвартовка на топливный пирс, очередная бункеровка, пополнение запасов топлива и дистиллированной воды, потом – зарядка аккумуляторной батареи, последние приготовления, и до самого отхода никому домой попасть так и не удалось. А она ждала вечером… и все последующие дни.

Так, в раздумьях и экзальтированных переживаниях, прошло с полчаса. У меня даже слегка засвербело в носу от приступа слезливой чувствительности. Я сунул было руку в карман за носовым платком, чтобы незаметно высморкаться, но тут наконец-то заговорил командир и вывел меня из состояния чувственной неуравновешенности.

– Ну что, минёр? Как оно? Ощущаешь себя отцом? – голос его, обычно официально-повелительный, не допускающий никаких вольностей, на этот раз звучал с человеческими интонациями.

– Да как сказать, товарищ командир… Постепенно, как-то… чувства накатывают… – ответил я, немного смущаясь, и непроизвольно хлюпнул носом.

– Понимаю, не каждый день такое случается...

Командир скользнул по мне сочувственным взглядом, потом посмотрел на бледно зеленеющие фосфором циферблата часы на запястье и, отвернувшись, прикрыл рот ладонью, интеллигентно, но звучно зевнув.

Дрейфуя бортом к волне, лодка лениво переваливалась, оголяя через равные промежутки времени красноватые бока ниже ватерлинии. Хлюпая и журча, вода заливала немного притопленную корму, а затем сквозь щели шпигатов вспененными потоками шумно стекала обратно в море. Штыри антенн в такт качке продолжали неспешно чертить звёздное небо.

Вдруг неожиданно ожил «Каштан». Сквозь треск и шорох помех снизу послышался сиплый голос механика. Доложив командиру о ходе зарядки аккумуляторной батареи, он сообщил и о причине подтекания воздушной захлопки. Виной тому оказался банальный человеческий фактор. Под тарелку клапана попал сварочный электрод из тех, что разгильдяи-рабочие с судоремзавода оставили под надстройкой во время нашего последнего докования. Течь, конечно же, была устранена, но пришлось повозиться. Не доверяя, а вернее не желая рисковать жизнями молодых парней, механик полез под надстройку сам. Втиснув свои немалые габариты в узкую щель между корпусами, оказываясь время от времени накрытым набегающей волной, он умудрился всё исправить.

Надо сказать, что тут нам несказанно повезло. Кроме нескольких пачек электродов, размокших и рассыпавшихся по корпусу, ударники коммунистического труда забыли там ещё и небольшой ломик! Помянув недобрым словом судоремзавод и весь его трудовой коллектив, командир выключил «Каштан» и пару минут о чём-то сосредоточенно размышлял. Думается, он представлял себе, что могло бы произойти, попади под тарелку захлопки именно ломик, и что бы он им сделал, окажись сейчас рядом кто-нибудь из ответственных работников этого славного предприятия.

Но вот складки на лбу командира разгладились. Повернувшись ко мне, он негромко заговорил. Голос его звучал по-отечески тепло и немного покровительственно:

– А у меня вот, минёр, двое. Дочки. И обе так же, без меня, на свет появились. Тоже о рождении в море узнавал… Старшую вообще только через год увидел. В семьдесят четвёртом это было, я тогда ещё в лейтенантах ходил. На полста пятой, штурманом. В Индийском океане тринадцать месяцев боевую службу несли! И ещё на пару месяцев хотели оставить, да железо сыпаться стало. То один дизель из строя выйдет, то другой, то станция в шестом задымится, то вообще батарейный автомат полыхнул. Но ничего, справились. Да, были времена…

Командир на секунду умолк, задумчиво возведя глаза к небу, словно собираясь с мыслями или что-то припоминая.

– Кондиционер, как водится, навернулся в первую же неделю, – продолжал он неспешно. – Мех что только ни делал, весь спирт и фреон на него извёл. Всё без толку. Вот и представь себе, минёр, что нам за год претерпеть пришлось. Температура воздуха наверху под сорок, в отсеках ещё выше. Под водой ненамного легче. Хотя сначала было в общем-то сносно. Можно даже сказать, хорошо. Месяца полтора «под наукой» ходили. Гидрологию Аравийского моря изучали. В паре с «Витязем»… Океанографическое судно такое, знаменитое. Слышал? Сейчас в Калининграде на приколе стоит, музей хотят из него сделать. Так вот…

Поначалу в общем-то было неплохо. Почти как на курорте. Всё по распорядку, никаких авралов. В семь утра подъём. Как обычно: малая приборка, не спеша завтракаем, потом погружаемся и ходим на заданных глубинах до захода солнца. В тех широтах температура воды за бортом с изменением глубины не сильно меняется, лишь после двухсот метров становится прохладнее. Мы в основном так и ходили. Даже без кондиционера жить было можно. Но чуть выше поднимешься – до ста пятидесяти, или, не дай бог, до ста – жара становится невыносимая. Но ничего, и к тому привыкли. Тепловые удары поначалу случались в основном с учёными. Мы их каждый день с «Витязя» человек по пять на борт брали. Аппаратура у них своя была. Весь день работали: производили замеры, гидрологические разрезы выстраивали. Вечером – к себе на корабль, под душ, в каюту с «кондишеном». Нас иногда в гости приглашали. Ходили по очереди…

Тут же рядом и американцы, понятное дело, крутились. Куда от них денешься! Похоже, всё что надо они из первых рук узнают. Балласт не успеешь продуть, перископ высунуть – они уже тут как тут. Нам бы такую оперативность! Ну, мы на них особо внимания не обращали. Задача была – науку обеспечивать, а они нам не сильно мешали. К вечеру, прослушав горизонт, чтобы ни на кого не напороться, аккуратно всплываем. Американцы в сторонку отходят. Всё культурно и вежливо, честь по чести. Мех бьёт зарядку, свободные от вахты могут на боте сплавать на «Витязь», в бане помыться, кино на палубе посмотреть. Причём не только наше, но и американское. Их фрегат тут же неподалёку стоит, специально кормой повернувшись, чтобы и нам их фильмы видно было. Бойцы «Чапаева» в пятый раз смотреть уже не хотят, спиной к Василию Иванычу разворачиваются и в американский экран пялятся все как один. Замполит поначалу нервничал, телом загораживал, идеологическую диверсию предотвратить пытался, потом успокоился, сам смотрел, комментарии, правда, идеологически выдержанные давал. Не сумев предотвратить, возглавил бардак, как и положено. Но лафа кончилась, научная программа подошла к концу.

Чтобы оторваться от американцев, ночью во внеурочное время погрузились, поднырнули под «Витязь» и ушли на двести пятьдесят метров вниз. Затем сутки шли на малом ходу, стараясь не шуметь. Оторвались. Следующей ночью всплыли милях в ста пятидесяти восточнее Сокотры, и началась основная боевая служба, ради чего нас, собственно, с другого конца земли сюда и пригнали. Скрытая разведка… слежение за авианосными ударными группами… И не дай бог кто-нибудь обнаружит! Если что – во-от такой чоп командиру, ни наград тебе, ни поощрений. Всплывали только ночью, да и то не каждой. Иногда через двое суток на третьи. Батарея ещё новая была, хорошо плотность держала. Под экономходом можно было и неделю ходить, не всплывая. Но рекордов не ставили – и так жизнь не сахар. Света белого реально не видели.

Когда домой пришли, никто не верил, что мы целый год в тропиках провели. Наверх вылезли – мама родная! – синие, бледные, как те самые спирохеты. За всё время на берег раз только и случилось ступить. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. С Сомали тогда дружили. Бербера – порт такой на Африканском роге находится, слышал? Там вот и побывали. Крышка левого дизеля у нас лопнула, и на среднем трещина пошла. В сеанс связи на флот сообщили. Где-то через месяц проходящим танкером две новые крышки привезли. У нас к тому времени из трёх дизелей только один работал. Крышки лебёдкой на палубу смайнали, к ним два ящика ЗИПа и толстенную пачку газет «Правда» с материалами последнего пленума. Спасибо политотделу флота, вовремя позаботился – у нас как раз в гальюне вся бумага закончилась. После чего с танкера ручкой помахали, даже помыться не пригласили (спешили, наверно), и – прощайте, товарищи подводники! Думайте сами, что с этим добром дальше делать. А что тут думать – вниз опускать надо, других вариантов нет. Через рубочный люк только ЗИП и газеты прошли. Чтобы опустить крышки дизелей – съемный лист дёргать надо. По-другому никак. А как его посреди океана снимать?

Он же выше поверхности воды всего лишь на метр находится! А вдруг шквал, крен, волна шальная накроет? Тут же ведь и аккумуляторная батарея рядом… Солёной водой плеснёт, не дай бог, яму зальёт – проблем не оберешься. Хлор в отсеки пойдёт – сам понимаешь! Делать нечего, командир затребовал заход в порт. Двое суток со штаба флота ответа ждали. Не хотели, видно, нас в иностранном порту к пирсу ставить. Штабные стратеги… мать их… Это же что получается – за всю боевую службу, за весь год валюту экипажу начислять придётся! Такое стране разорение. А так, если к пирсу не ставить, – голый оклад в рублях и ни копейки больше, сплошная экономия. В семидесятых именно так и было. Это сейчас – широту Нагасаки-Нампхо пересекли – валюта начала капать. А тогда хоть двадцать раз туда-сюда ходи – хер тебе на всё рыло, и никакой валюты.

Так вот… Решили-таки в штабе не рисковать, и получили мы добро на заход в Берберу. А там ПМТО только организовывался, никакой ремонтной базы ещё не было, строить только начинали. Через два года, кстати, когда построили, нас сразу оттуда и попёрли. Американцы, понятное дело, подсуетились. Всё, что успели построить, пришлось неграм подарить. Такое, кстати, у нас не первый и не последний раз… Александрию, Дахлак, Сокотру так же просрали! И Камрань скоро просрём. Ну ладно… Пришли мы, значит, в Берберу, встали к причальной стенке. Техпомощи, как я сказал, никакой. Одно хорошо – не качает, и кран «Ивановец» на пирсе стоит, можно пользоваться. За две недели своими силами перебрали все дизеля, на двух поменяли крышки, отрегулировали, подтянули, мех постарался. В бане два раза помылись, на пляж моряков на грузовике свозили, и всё – опять в океан, на передний край борьбы с мировым империализмом. Так до возвращения домой, до самой Камчатки земли больше и не видели. Раз в месяц среди ночи где-нибудь в точке рандеву к обеспечивающему танкеру подкрадёмся быстро-быстро – чтобы, если что, с патрульного самолёта радиолокацией не засекли, воды, топлива примем. Если погода хорошая, не штормит и к борту можно нормально пришвартоваться, бойцов ещё успеем в бане помыть, и с рассветом опять – «по местам стоять, к погружению!». Танкер же, чтобы никто не догадался, что он в этом районе имел рандеву с подводной лодкой, взамен переданного нам топлива забортной воды в танки плеснёт, осядет до ватерлинии опять и идёт себе дальше, как ни в чём не бывало. Серьёзно всё было… Скрытность – превыше всего. Как на войне. Суровые, минёр, были времена, не то что нынешние. А сейчас что? Скоро на улицу в форме не выйдешь – пацифисты безмозглые заклюют. Американцев в Министерство обороны советниками уже принимать стали! Слышал? Я в Большой Камень на завод «Звезда» – по делу надо было – пропуск целую неделю согласовывал! Прихожу, а там американцы с японцами свободно шляются, наши атомачи утилизировать собираются. Денег на это выделили. Представляешь? Город закрытый, туда ни ты, ни я просто так не пройдём, а тут самые заклятые наши… друзья… как у себя дома! Горбачёву спасибо! Нобелевскую премию, падла, отрабатывает…

Сверкнув негодующим взглядом, что даже в темноте было заметно, командир разразился потоком таких красноречивых пожеланий, которых исполнись хоть тысячная доля – лежать Америке в руинах под километровым слоем пепла, и обугленным останкам Иуды Горбачёва – там же.

Автор: Крутских Юрий

Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

Почему Собчак пропала с радаров
  • pretty
  • Вчера 08:29
  • В топе

КВАДРАТУРА   КРУГАЛистаю ленту новостей и думаю: «Чего-то не хватает, что-то в стране изменилось. А что?». И вдруг понял: нет Собчак. Пропала. Еще буквально пару месяцев назад ее фамилия обя...

Шчо вы к нам прысталы?!

- Какие мы вам братьтя, хто вам это сказал?! Мы сами по себе! А вы лизеты й лизэтэ. Вы понимаете, шо мы не хотымо з вамы жыты?! Мы хотим отдильно, без вас, сами по себе!- Понимаем. И по...

Обсудить
  • :yum:
  • все хорошо, только не понятно, почему в Берберу, а не на Дахлак? На крайняк, в Аден можно было стать.
  • :thumbsup: :hand: Героические люди эти подводники!!! Ни за что бы под воду не полез!!! :blush:
  • :thumbsup: :thumbsup: :thumbsup: