Когда утром вдруг хочется пойти в школу.

Глава из повести "Камрань. Книга 2. Последний «Фокстрот»" 

Утро нового дня наступило, как всегда, некстати. Сначала жизнерадостно протрезвонил и, постепенно сойдя на нет, умер будильник, затем из радиоприёмника донеслось задорное: «Здравствуйте, ребята! Слушайте "Пионерскую зорьку"!» Где-то утробно проурчал смываемый унитаз, засвистел чайник, зашкворчала на сковородке яичница. Вот за окном, заглушая весёлое чириканье воробьёв, звонко продребезжал трамвай.

Утренние раздражители всё настойчивее заполняют пространство, безжалостно разметая вязкую негу сна.

О, как же не хочется вставать!

– Мама, у меня болит горло… голова… всё болит… Можно, я сегодня в школу не пойду?

Но вот разорвана ажурная паутина, мозг, пробуждаясь, ещё барахтается в её липких нитях... Постепенно приходит понимание, что это не трамвай продребезжал за окном, не мама на кухне жарит яичницу, и в школу идти не надо… Почему-то такое открытие не приносит радости. Скорее, наоборот. Хочется вернуться туда, где трамвай, где чирикают воробьи, где мама… И уже очень хочется пойти в школу…

Надо бы разлепить веки, найти силы встать, но воспалённые, склеенные какой-то слизью глаза никак не хотят открываться. Всё тело болит и ломит, как после многокилометрового марш-броска, оно просит покоя и молит дать ему хотя бы ещё минуту поспать. В голове беспредельная пустота, в душе смутное ощущение тревоги.

Звякая посудой, дежурный бачковой копошится, накрывает завтрак. В отсеке вялое шевеление, гул голосов, сдавленные смешки и шарканье ног. Кто-то ещё тянется на койке, кто-то, разминаясь, топчется в среднем проходе, кто-то уже сидит за разложенным столом.

С трудом разлипшиеся глаза щурятся от света и машинально выискивают на носовой переборке часы… Через полчаса на вахту. Надо срочно вставать!

Остатки силы воли собраны в кулак. Решительный бросок – и вот я уже сижу на койке, свесив ноги. С пятого или десятого раза попадаю в тапочки. Несколько нетвёрдых шагов… Открываю круглую дверь. Как же она сегодня непривычно тяжела! Неуклюже переваливаюсь через широкий комингс в соседний отсек. Здесь шумно и жарко. Ревущий вентилятор гонит горячий воздух прямо в лицо.

Из гальюна выходит Кульков с серо-ржавым полотенцем на шее, с опухшим лоснящимся лицом, нисколько не посвежевшим после умывания. Находясь ещё под впечатлением недавнего сна, суетливо соображаю: жив он… или нет.

Растерянно сторонясь, пропускаю его и, собравшись с мыслями, тепло приветствую:

– Кульков… сволочь… Опять сегодня твой труп приснился! Надеюсь, это вещий сон... Неужели наконец-то сдохнешь…

Кульков виновато улыбается, разводит руками, как бы извиняясь и говоря: сам бы рад, да вот как?

Почему-то сегодня я его прекрасно понимаю...

Из крана течёт тонкая струйка тёплой солёной воды. Набираю в ладони, растираю по лицу, шее, рукам... Щиплет, но сразу становится легче: проходит резь в глазах, а вместе с ней и остатки сонливости. На какое-то время проходит и зуд от расчёсов и прыщей. Жизнь налаживается...

В седьмом отсеке уже накрыт стол. На завтрак, как обычно, сухари, сгущёнка, расплавленный шоколад и подсоленный кипяток, подкрашенный цикорием. Есть не хочется, но сажусь, втискиваясь меж скользких липких тел. По утрам я не хожу в офицерскую кают-компанию, предпочитая побыть с народом, пообщаться в неформальной обстановке. Бойцы ко мне привыкли и уже почти не стесняются.

– Как спалось, тащь лейтенант? – участливо интересуется один из моряков.

– Да что-то не очень… – отвечаю я, потягиваясь и зевая.

– И я глаз сегодня не сомкнул… – поддерживает разговор другой боец.

– Тварь какая-то всю ночь храпела! – вторит ему третий.

– А кто храпел? Носок вонючий в глотку пидору затолкать! – решительно вклинивается в разговор Самокатов.

Я дипломатично молчу, припоминая, что когда среди ночи проснулся, храпел, заглушая рокот дизелей, именно Самокатов.

Бачковым сегодня матрос Юшкин. С грацией заправского гарсона он ловко наливает из громоздкого дюралевого чайника и подает кружку бурой пахучей жидкости. Вкус отвратительный, но другого питья всё равно нет, поэтому, чтобы на жаре избежать обезвоживания, приходится пить эту дрянь. Юшкин стоит рядом с чайником наизготовку, чтобы по мановению руки плеснуть новую порцию пойла.

Такая предупредительность возникла не на пустом месте. Пару недель назад я спас Юшкину жизнь! И он это хорошо помнил.

И не только ему! Нет, мне не пришлось кидаться грудью на гранату или заслонять замешкавшегося бойца от пули снайпера… Для таких подвигов на подводной лодке слишком мало места. Да и не стоил того тот второй спасённый, так как был редкостным говнюком. Можно было и не стараться – прицепом пришлось... Но что бы ни было, уважаемый читатель, однако спасти человеку жизнь, а тем более двоим – всё равно очень приятно! Попробуйте как-нибудь на досуге.

КУДА МОЖЕТ ПРОПАСТЬ МАТРОС С ПОДВОДНОЙ ЛОДКИ

Это случилось, когда мы ещё сидели в засаде у побережья Филиппин. Авианосец трусливо прятался от нас в базе в надежде дождаться, что в своей душегубке мы сдохнем от жары или до последней капли истечём потом. Хотя подобные ожидания и нельзя было назвать безосновательными, мы не оправдали надежд супостата – не только не сдохли, но и вполне прилично себя чувствовали и даже выполнили боевой приказ.

Наиболее отличившиеся, как мы помним, были поощрены командованием, а кто-то даже получил медаль. Впрочем, не буду повторяться.

Сменившись как-то в полночь с вахты, я, перед тем как улечься спать, по привычке осмотрел отсек. Дал подзатыльник клюющему носом у глубиномера вахтенному, проверил на предмет отсутствия воды трюм и торпедные аппараты, проконтролировал по манометру давление в системе гидравлики и наличие на местах личного состава. Последнее я делал не потому, что боялся, как бы кто в самоволку не улизнул, а чтобы убедиться, что все молодые матросы на месте, накормлены и спать уложены, а не пашут где-нибудь в поте лица по заданию «годков».

Всё вроде было в порядке, пересчёт по головам расхождений не выявил, но на койке матроса Юшкина лежало не его туловище. Сначала я не придал тому значения, забрался на свою кровать, поворочался, поскрипел пружинами и уж почти было заснул, как вдруг кольнула беспокойная мысль: что-то здесь не так!

Я встал, подошёл к койке Юшкина, растолкал лежащего на ней молодого, но довольно наглого уже матроса по фамилии Гнатюк. Хлопая спросонья глазами, тот сбивчиво пояснил, что они с Юшкиным поменялись, и что Юшкин теперь живёт в шестом отсеке, а он, Гнатюк – тут, в седьмом. Обмен был довольно странным: шестой отсек на подводных лодках нашего типа является форменной душегубкой, и добровольно из седьмого туда никто переходить бы не стал.

Можно было ложиться спать и не забивать себе голову мыслями, почему это полторашник Юшкин решил так услужить обычному «карасю». Будь вместо Вити Юшкина кто-то другой, я, может, так и поступил бы, но в данном случае следовало разобраться. Юшкин числился моим торпедистом, я за него отвечал, потому и находиться матрос должен был не чёрт знает где, а тут же, на боевом посту, у меня под боком!

Озабоченный, я проследовал в шестой отсек. Кроме очумелого от жары вахтенного и нескольких истекающих последними каплями пота «карасей» я тут никого не обнаружил. Не было и матроса Юшкина. Койка, которую ему великодушно уступил Гнатюк, была пуста. На смятой простыне лежала Витина синяя пилотка, а из-под подушки торчали его же синие носки. В гальюне, куда я заглянул, матроса Юшкина тоже не оказалось. Предчувствуя недоброе, я поспешил в первый отсек. Других помещений, где мог находиться пропавший матрос, на подводной лодке не существовало: во втором и четвёртом матросу негде было притулиться, в пятом, дизельном, не выживали даже тараканы, и я собственными глазами видел, как однажды крысу хватил там тепловой удар.

Подводная лодка – это не авианосец, где пропавшего матроса можно искать годами, потому вариантов оставалось немного. В центральном посту я заглянул в гальюн и в рубку торпедного электрика. Во втором отсеке для очистки совести зашёл в кают-компанию и в умывальник, заглянул под раковину и поковырялся в мусорном бачке. Безрезультатно! Беспокойство усиливалось. С замиранием сердца и нехорошими предчувствиями я вступил в первый отсек.

В нос шибанул густой тяжёлый дух. Воздух был настолько насыщен запахами пота и всяческих испарений, что сразу стали слезиться глаза и запершило в горле. Бритые головы, голые торсы, раскинутые конечности моряков виднелись повсюду вперемешку с полосатыми матрасами, мятыми подушками и скомканными простынями. Самые блатные места – на торпедах верхнего стеллажа – были заняты «годками», на нижних ярусах ютились те, кто рангом пониже, «карасям» оставалось всё остальное. Этого остального было не так много, потому они лежали внавалку, прямо на среднем проходе.

Едва перевалившись через комингс, я сразу наступил на что-то мягкое. Существо охнуло, выругалось, но тут же сладко засопело опять. Сделав шаг, я опять наступил на кого-то, потом ещё… и ещё… В полумраке трудно было разобрать, куда ставить ногу, и, как я ни старался, обязательно на кого-то наступал. Никто, кстати, так и не проснулся. Привыкли, видимо, уже...

Сбывались нехорошие предчувствия – Юшкина в этой куче тел я не обнаружил.

Постояв с минуту в недоумении, почесав затылок, я на карачках пролез под пайолами в обратном направлении и спустился в неглубокий трюм первого отсека, где находилась носовая помпа. К моему удивлению, даже эта сырая яма оказалась обитаема: двое «карасей» ютились там, изогнувшись шлангами меж кранов и задвижек. Как вы уже можете предполагать, Юшкина здесь тоже не оказалось.

Больше искать было негде…

Автор: Крутских Юрий