Путь

Это было чистилище. Он понял это сразу. Именно сюда он и хотел попасть. Не потому, что не хотел в Свет, в Рай, к Господу, а потому, что очень боялся ада. Он знал, что это такое, ему однажды это показали.

То была его вторая операция под общим наркозом. Нейрохирурги опять копались в его позвоночнике. Вот только с анестезией было что-то не так. Он лежал как бревно, не мог шевельнуть пальцем, не мог издать ни звука, но всё слышал и чувствовал. Ему хотелось орать от боли, он пытался крикнуть врачам, что обезболивающее не действует и надо что-то делать, иначе он не выдержит боли и умрёт, но ничего не мог поделать.

Когда терпеть надоело и стало совсем невмоготу, он решил обратиться к Заступнице. Попытался представить образ Богородицы, но чёткого не увидел, и слова молитвы почему-то забылись. В голове крутилась молитва Николаю Чудотворцу. Он стал читать её, но и тут получалось с пятое на десятое, и он испугался. Ему показалось что он оскорбил Матерь Божью, и Она на него обиделась. Надеялся он всегда почему-то только на Богородицу, только Она сможет и захочет помочь и спасти его.

И вдруг… боль исчезла.

- Неужели святитель Николай услышал меня и пришёл на помощь?

Он ожидал, что выйдет из своего тела и будет со стороны наблюдать, как суетятся у его тела врачи, а он пойдёт к Свету, где его встретит кто-то из друзей или родственников. Был уверен, что именно так и будет, но…..

Его обдало жаром преисподней. Он стоял на узком скальном выступе. С одной стороны отвесная скала, с другой - пропасть с бушующим в ней пламенем. Огонь подступал и сзади. Одежда начинает нагреваться и обжигать тело. Впереди не очень широкий обрыв. За ним, чуть ниже, такой же уступ на скале. Надо прыгать. Несколько быстрых шагов, хороший толчок. Сомнений в том, что допрыгнет не было.

Прыжок получился очень легко. Наверное потому, что новый выступ был чуть ниже. Вот только жару не убавилось, а даже наоборот – огонь был ближе и жёг сильнее. А впереди и ниже - что-то типа небольшой узкой каменистой площадки. Прыжок… и он там.

Но и здесь легче не стало. Лучше бы не прыгал. Здесь было настолько горячо, что раскалилась и начала дымиться обувь. Стоять невозможно – всё горит и трещит, и ещё… откуда-то в сердце появилась тоска. Пришло понимание, что следующий шаг приведёт туда, где будет хуже прежнего…

Но он его сделал. Сделал этот бессмысленный прыжок вперёд и вниз. Тут ни стоять, ни думать времени не было, раскалённый воздух выжигал лёгкие.

Он прыгал с уступа на уступ. Остановиться и подумать не было ни времени, ни возможности, но, убегая от жара и боли, он попадал в ещё большие жар и боль.

Как он жалел о том, самом первом уступе. Какой мизерной и ничтожной была та боль. Как он мечтал теперь о ней.

Но назад пути не было - он это понял. В душе поселилась такая дикая тоска и чувство безысходности, которых он никогда не испытывал.

Он пробовал не прыгать, а шагнуть в пропасть и сгореть, чтобы прекратить всё это, но всё равно попадал на уступ.

И вдруг – жар пропал.

Он почувствовал, что задыхается. Вернее, даже не так – вдохнуть он мог, а выдохнуть - нет. Он услышал беспокойные голоса врачей, услышал шум суеты, напрягся изо всех сил и … выдохнул.

Дыхание постепенно выровнялось, хирург с анестезиологом облегчённо перевели дух.

Позже, отойдя от наркоза, он ясно понял – где он был и что видел.

Вот почему он боялся ада. Он знал, что физическая боль ничто, к боли привыкаешь. Ад страшен не этим, ад страшен всепоглощающей безысходной тоской. Ад – это когда нечего ждать, когда шаг в любую сторону только увеличивает скорбь, тоску и боль.

Такое трудно описать словами, такое мало кто поймёт. Это надо испытать самому, надо почувствовать. А потому он был рад, что попал в Чистилище. Он не знал как ушёл из жизни, да это и неважно (наверное, во сне), главное - не ад.

«Всё-таки Господь услышал мои молитвы, Чистилище – это хорошо, это путь в Свет».

Дорога была камениста и в гору, но ведь так и должно быть в Чистилище.

Он ждал боли. Она его не пугала – за грехи надо платить. Скорее всего, это будет плата за его поганый язык. Он знал за собой этот грех своей молодости. Про таких обычно говорят – «Ради красного словца не пожалеет и отца». Многих он обидел и поставил в неловкое положение своими, как он позже понял – идиотскими, остротами. И ради чего? Да просто - посмешить толпу.

Тропа была окутана не очень густым туманом.

- «И как же мне придётся искупать свой грех? Наверное, гвоздей в язык навтыкают? А может, как только скажу что-то, тут же из тумана кулаком в ухо, или плетью вдоль хребта. Ну, ничего – переживём. Хоть 100 лет, хоть 200, пусть даже и 1000. Главное – это надежда, главное - свет в конце тоннеля. Самое страшное – это безнадёга. Безнадёга - это Ад».

Впереди послышался шум, крики, похожие на ругань, звук чего-то грохочущего по камням.

Через пару мгновений из дымки показалось катящееся на него деревянное ложе на колёсах с лежащей и кричащей старухой. За этой каталкой, пытаясь её остановить, поспешал какой-то, похожий на алкаша, мужик.

Мозг прокричал: «Берегись!», но он, ободрав руки и сильно ушибив ногу, остановил прыгающую по камням колымагу.

Подскочил этот догоняющий, алкашного вида, мужик и, суетливо благодаря за помощь, подставил камень под колесо.

Старухина ругань теперь сыпалась на них обоих.

Мужик оказался сыном неумолкающей бабки.

Рассказ сына был грустным и, в общем-то… обычным. Так получилось, что она, спасая жизнь своего уже взрослого сына, получила (на первый взгляд незначительное) увечье и оказалась на всю жизнь прикованной к постели.

Лечение обходилось недёшево, и сыну приходилось работать с утра до вечера, отказывая себе и своей семье во многом. И это бы ещё полбеды, но мать превратилась в сварливую, всем недовольную мегеру. Сын мало бывал дома, и за матерью ухаживала его молодая жена, у которой на руках была ещё и народившаяся малышка.

Чего только не приходилось выслушивать ему от матери в их адрес, вернувшись с работы. А когда, чтобы свести концы с концами, пришлось обменять жильё на меньшее – семья распалась. Жена больше не смогла выносить такой жизни. И дело не в бедности, а в атмосфере, царившей в доме.

Без жены сын запил, и, в конце концов, поднял руку на мать. Потом плакал, просил прощенья и опять бил, и опять просил прощенья.

По пьяни уснул с зажжённой сигаретой, случился пожар и …вот они здесь.

Он слушал рассказ сына и не мог ничего сказать. Это он-то, любивший порассуждать на такие непростые темы, он (к кому за советом обращались многие) как воды в рот набрал. Да и что тут можно было сказать? Мать - спасшая своего сына, сын - не бросивший мать в беспомощном положении….. Что скажешь? Кто прав? Кто виноват?

Сильно саднили руки. Правую кажется ещё и вывихнул - появилась дёргающая боль в плече. Ушиб левой ноги видимо был сильным, нога налилась свинцом и онемела.

Колёса у каталки были кривые и разные. Он пытался объяснить это сыну, но язык будто присох к нёбу.

- Один, в гору, да по камням… Не завидую я ему… Что же тут посоветовать?

И вдруг он молча упёрся в край неказистой каталки и стал толкать её вверх по склону. Ступня левой ноги не слушалась, правой рукой он старался не упираться. Сын встал рядом. Они потихоньку, под аккомпанемент ворчания старухи, медленно покатили её вперёд.

Старуха, не умолкая, бубнила, что к одному криворукому прибавился ещё косорукий и кривоногий дурень, и что с такой помощью она точно пропадёт… и т.д. и т.п. И час, и другой, и третий.

- Как она достала. Если она не заткнётся, мало ей не покажется.

Он повернул голову, глянул на сына и понял, что они оба сейчас начнут бить бабку… каталка покатится вниз и... им придётся начинать свой путь сначала.

И тут он, повинуясь какому-то внутреннему голосу, взял и запел:

- Ты ждёшь, Лизавета,

От друга привета.

(и откуда только голос взялся)

Ты не спишь до рассвета,

Всё грустишь обо мне.

(и уже вдвоём)

- Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне...

Каталка как-то вдруг стала легче. Камни уже не так мешали.

Старушка Лиза замолчала и улыбнулась.

- Ты что? Всю ночь так проспал?

Голос жены вернул его к реальности. Ныла неуклюже подвёрнутая рука. Левую ногу он не чувствовал – отсидел. На чёрном экране монитора плясала дата нового дня - 04.03.2012.

- Ты на выборы-то пойдёшь?